Другой путь - Бондарь Дмитрий Владимирович - Страница 28

Тем не менее к середине августа мы с ним чувствовали себя уже закаленными бойцами невидимого фронта, готовыми и грудью заткнуть амбразуру, и разбить самолет обо что-нибудь большое.

Мы существенно окрепли: утренняя пробежка с пятнадцатикилограммовыми рюкзаками на десять километров к концу третьего месяца не представляла особых сложностей. Правда, на большие расстояния бегать мы даже не пытались.

— Знаешь, — сказал мне как-то за полдником Захар, — а ведь ты меня обманул.

— Когда это? — опешил я от несправедливого обвинения.

— Ты мне обещал, что я сессию сдам без хвостов. А я вообще институт бросил.

Я рассмеялся и, выпив компот, обнадежил друга:

— Если вернешься, сдашь без хвостов.

Он похрустел печенюшкой и попросил:

— Все-таки посмотри, пожалуйста, что меня там ждет? Может быть, мы зря напрягаемся?

Я согласно кивнул и в который раз «скользнул» вперед по времени. И через минуту ответил:

— Все будет здорово, Захарка! Просто отлично!

Свое будущее я так и не увидел, а вот те сведения, что удалось узнать о Захаре, мне совершенно не нравились. До 2010 года я убивал его трижды. В восемьдесят девятом, девяносто шестом и в двухтысячном. Я хотел потом получше разобраться со своими видениями, но почему-то каждый раз находились причины отложить это разбирательство на завтра.

В конце второй декады августа в последний раз к нам приехал Стас. Вместе с ним прибыл еще один человек, назвавшийся Артемом. Стас велел нам слушаться его до тех пор, пока он не передаст нас следующему опекуну.

Был Артем блондинист, слегка с рыжиной, лысоват, улыбчив и больше похож на какого-нибудь ирландца — как я их себе тогда представлял, чем на русского. Умение расположить к себе, раскованность и какая-то запредельная доброжелательность сильно выделяли его манеру общения из всех знакомых мне людей. Коричневая вельветовая куртка, кроссовки и смешная шапочка на голове с длиннющим козырьком придавали ему некую внешнюю похожесть на того бездомного американца, что приедет в СССР через два года, понаделав изрядного шума, — Джозефа Маури.

Потом, спустя еще двадцать лет, выяснится, что ехал этот псевдобездомный американец в Союз не знакомиться со страной победившего социализма — он познакомился с ней еще в 60-х, когда ездил в Сочи «снимать русских девок». Он приехал увидеть одну из них — особенно ему полюбившуюся. Но расплывшаяся бабища, в которую превратилась та хрупкая девочка, с ходу предложит иностранцу отоварить ее в «Березке», и роман двадцатилетней давности иссякнет сам собой.

Ко времени их прибытия — Стаса с Артемом — мы с Захаром по требованию Романа Алексеевича уже говорили меж собой только на английском, и Артем, с ходу включившись в разговор, обнаружил то безупречное произношение, к которому я так и не подошел, а Майцеву оно и вовсе никогда не светило.

— Парни, — сказал он, — говорить вы можете, но носителям языка будет с вами трудно. Знаете, как появился голландский язык?

— Нет. — Мы с Захаром пожали плечами, потому что филология была последним, нет, пожалуй, предпоследним — перед энтомологией, что интересовало нас в этой жизни.

— Пьяные немецкие матросы сошли на берег и, думая, что они уже в Англии, попытались объясниться с туземцами на английском языке, — пошутил Артем. Посмотрев на наши постные лица, он добавил: — А вы у нас станете эстонцами. Эстонский акцент английского языка чертовски трудно подделать и распознать — потому что его никто никогда не слышал!

Он рассмеялся, а мы с Захаром его не поняли — поэтому стояли серьезные, как два БТРа.

— Ладно, парни, не берите в голову. Я буду вашим сопровождающим в ближайшую неделю. — Он оглянулся на Стаса и тот согласно кивнул. — Собирайтесь, через час выезжаем.

Через час мы оказались в черной «Волге» на задних сиденьях.

Неразговорчивый Стас крутил баранку, а сидевший с ним рядом Артем заливался соловьем:

— Теперь вы, парни, члены советской делегации участников «Дружбы-84» в Гаване. Не обольщайтесь, не олимпийцы. Технический персонал. Принеси-подай. Шнурки завязать, сопли подтереть, капу в рот сунуть. Правда, среди Абдурахмановых, Абдукалыковых, Нурказовых, Конакбаевых и Абаджянов вы будете смотреться не совсем русскими. Держитесь ближе к Акулову и Яновскому. Впрочем, вам будет не до того.

— Мы на Кубу поедем? — изумленно спросил Майцев.

— А ты знаешь еще какую-то Гавану? — уточнил Артем. — Нет? Тогда на Кубу. И не поедем, а полетим родимым «Аэрофлотом». На замечательном самолете «Ил-62». Прямым рейсом. Двенадцать часов, пальмы, море…

— А зачем нам на Кубу? — спросил я, вспомнив желание Леньки Попова получить там аккредитацию. — Вы ничего не путаете?

К своему стыду, я не очень много знал о Кубе: она где-то рядом с Америкой, там растут упомянутые Артемом пальмы с бананами и сахарный тростник, там есть наши, советские, военные базы, там живут красивые мулатки и Фидель Кастро — жуткий бородатый здоровяк, с которым я не хотел бы встретиться в подворотне. Еще что-то я помнил о его сподвижнике Че Геваре — путешественнике и революционере, которому не сиделось на одном месте. Наверное, он был последним из «профессиональных революционеров». Потом мне вспомнилась учительница литературы и русского языка из соседней школы. Я не помнил, как ее зовут, но ее история была достаточно известна в городе. Она написала письмо Фиделю Кастро с выражением восхищения его мужеством и волей кубинского народа к свободе, равенству и братству. И, я уж не знаю, как так вышло, но спустя месяца три-четыре она получила официальное приглашение от Фиделя Кастро посетить Остров Свободы! Она съездила, провела там почти месяц, разъезжая по стране в сопровождении «кубинских товарищей». И потом еще год ездила по школам нашего города, знакомя учеников со своим необычным путешествием. Она смеялась, вспоминая, что в январе вода на пляжах у Гаваны охлаждается до 24 градусов и кубинцы удивлялись ее морозостойкости, когда она полезла в эту «студеную» воду. В общем, там все было совсем не так, как у нас.

— Серега, моя профессия запрещает мне что-либо путать, — проникновенно сообщил Артем. — Если я начну путать, я быстро умру от голода и всеобщего презрения. Нет, все верно — мы летим на Кубу.

— Странно, — заметил Захар.

— Стас, останови, — попросил Артем и, когда машина остановилась, скомандовал: — Оба — на выход.

Мы послушно вышли, и наш сопровождающий отвел нас чуть в сторону.

— Послушайте меня, мальчики, — сказал он. — Я видел дураков, но таких как вы — еще нет. Вы понимаете, что, послушав нашу беседу — всего лишь два часа, любой встречный-поперечный будет знать, что вы готовитесь для заброски нелегалами в Штаты? Представьте, что Стас — враг. Надолго для них, — он показал большим пальцем за спину, — останется тайной ваша задача?

Мы с Захаром стояли перед ним покрасневшие, будто уличенные в рукоблудии. Ведь нас учили, нам рассказывали, а мы…

— В общем, так, — заключил Артем. — Мне начальство приказало, я сделаю. Но потом напишу рапорт, в котором четко отражу свое мнение о том, какие вы неподготовленные придурки. Понятно?

— Не особенно. — Захар встал в позу.

Не любил он, когда его начинали отчитывать. Случается у человека такая черта характера — вози на нем воду как на ишаке, но ишаком не называй вслух, и все будет ровно. Но Артем ошибся — он сказал то, чего говорить не следовало.

— Ты понятия не имеешь, — говорил Захар, — для чего исполняешь свой приказ. Поручено — делай! И не пищи, понял-нет?

Я не увидел того короткого и быстрого движения, что уронило Захара на землю.

Артем нахмурился и почесал подбородок:

— Что за молодежь нынче? Учишь-учишь… У тебя тоже есть возражения?

Я наклонился над Майцевым.

— Все с ним нормально будет, — посулил Артем. — Если научится уважать чужие шрамы.

Я поднял друга — его немного качало, а глаза не желали фокусироваться на действительности.

Регистрацию и таможню в Шереметьево мы прошли как раскаленная спица через масло — не останавливаясь ни на минуту. Артем предъявлял всюду наши документы, а мы просто шли за ним следом, как за ледоколом. И ни у кого из погранично-чиновной братии не возникло вопросов, на которые нашему опекуну трудно было бы ответить.