Хранитель драконов - Хобб Робин - Страница 65

— Осталось пройти всего три, — сказал он.

Легкий страх так и не покинул Элис, но отступать она не собиралась.

«Это вызов, — подумала она. — Это вызов, но я не побоюсь его принять».

— Тогда идем, — ответила она.

Храбрость едва не покинула ее на втором мостике, когда они повстречались с группой рабочих. Им с Лефтрином пришлось отойти к краю, чтобы уступить дорогу, и от шагов рабочих все сооружение принялось подпрыгивать, словно дружелюбный пес, которого погладили по голове. Но на третьем мостике ощущение танца в паре с Лефтрином вернулось. Когда путь завершился, Элис слегка запыхалась и все же чувствовала себя победительницей.

Кассарик был не чужд гордыни. Об этом свидетельствовали размеры Зала торговцев, построенного вокруг ствола самого большого из всех деревьев, на которых до сих пор побывала Элис. Помост, поддерживающий строение, одновременно служил тем же, что площадь перед городской управой в наземных городах. Он огибал и зал, и дерево. Четыре лестницы вели с него на помосты ближайших деревьев. Было еще рано, и солнечные лучи едва пробивались сквозь кроны, поэтому вдоль дорожек горели факелы. Так далеко от реки свет с прогалины почти не добирался. Элис показалось, что она забрела в сумеречный город сказочного народа.

Элис выросла в Удачном среди потомков старинных семейств торговцев, издавна поселившихся там. Но она всегда знала о сородичах из Дождевых чащоб и чтила узы, связывающие их со старинными семействами Удачного. Только здесь, в Дождевых чащобах, можно было откопать волшебные сокровища Старших. Но жизнь в лесных кронах и работа в погребенных городах Старших накладывали отпечаток на людей. Почти все местные жители с рождения имели какие-то отметины, которые с каждым годом становились все ярче. Это были чешуйки на черепе или на губах или бахрома из мясистых выростов под челюстью. С возрастом у некоторых менялся цвет глаз или утолщались ногти. Такие отметины Элис видела у всех жителей чащоб, приезжавших в Удачный. И у капитана Лефтрина они были: синеватая и слегка чешуйчатая кожа на тыльной стороне кистей и на запястьях, чешуя под густыми бровями и сзади на шее. Но на это запросто можно было не обращать внимания.

Здесь, в Кассарике, равно как и в Трехоге, большинство жителей ходили с открытыми лицами. Это был их город. Чужакам же, если они относились к местным жителям без уважения, приходилось очень быстро отсюда уезжать. Элис старалась не глазеть на рабочих, когда те шли мимо них на мостике. Кисти и локти у них были густо покрыты чешуйками, причем не телесного цвета, а синими, зелеными или ярко-алыми. Один мужчина оказался совсем лысым, череп его зарос чешуей, напоминающей странный обтягивающий капюшон; такая же чешуя шла по линии бровей и вместо губ вокруг рта. Еще у одного под подбородком была плотная бахрома из мясистых выростов, а над глазами нависала складка кожи, похожая на петушиный гребень. Элис отвела от них взгляд, благо была поглощена стараниями сохранять равновесие на болтающемся мостике.

Но теперь она стояла на прочном помосте и не знала, куда девать глаза. Ранним утром здесь было не так уж много народа, но все они были явственно отмечены Дождевыми чащобами. Многие бросали на Элис любопытные взгляды, и она отчаянно твердила себе, что дело всего лишь в ее наряде, который сильно отличается от местной одежды и поэтому привлекает внимание. Мужчины были одеты почти одинаково: темно-синие рубашки из плотного хлопка, бурые штаны из толстой парусины, свободные холщовые куртки, а на ногах — тяжелые башмаки, покрытые засохшей грязью. На их плечах висели холщовые сумки — видимо, с обедом. Из карманов штанов торчали толстые перчатки и шерстяные шапки.

— Рабочие с раскопок, — пояснил Лефтрин, когда они прошли. — Идут на весь день под землю. Там всегда холодно и сыро, и зимой, и летом.

Мимо прошла женщина в мягких кожаных штанах и кожаной жилетке, отделанной мехом.

— Она древолаз, — пояснил Лефтрин. — Видишь, ходит босиком, чтобы крепче цепляться за ветки. Полезет в верхние ярусы кроны собирать плоды или птиц ловить.

Когда Элис почти решила про себя, что жизнь женщин в Кассарике тяжела и безрадостна, навстречу им промчались, болтая на ходу, две девушки. Они были наряжены в легкие утренние платьица и, вероятно, направлялись к подругам, чтобы пройтись с ними по рынку. Их оборчатые юбки были короче тех, что носили сейчас в Удачном, и из-под них выглядывали мягкие коричневые туфельки. Плечи девушек украшали кружевные косынки, а их шляпки имели форму огромных свернутых листьев. Элис повернулась, чтобы посмотреть им вслед, и на миг ее охватило знакомое чувство зависти. Они выглядели такими веселыми, так радостно щебетали друг с дружкой о своих девичьих заботах… Дойдя до мостика, девушки взялись за руки и, легонько топоча по досочкам, перебежали на другую сторону с озорным гиканьем — точно мальчишки-сорванцы.

— Почему ты вздыхаешь? — спросил Лефтрин, и Элис поймала себя на том, что все еще смотрит девушкам вслед.

Она покачала головой, улыбаясь собственной глупости.

— Я просто подумала, что каким-то образом проскочила этот возраст. И всегда об этом сожалела. Такое чувство, что из девочки я сразу превратилась в солидную женщину, периода вот такого беззаботного времени в моей жизни и в помине не было.

— Ну уж, ты говоришь прямо как старуха, у которой уже вся жизнь позади.

У Элис перехватило горло.

«Так и есть, — подумала она. — Через несколько дней я вернусь домой и стану такой, какой мне предстоит оставаться до конца жизни. Никаких приключений, никаких перемен… И завтрашний день не будет обещать ничего, кроме благопристойной обыденности».

Она попыталась проглотить ком в горле и к тому времени, как смогла заговорить, подыскала более подходящие слова:

— Что ж, я замужняя женщина с устроенной жизнью. Видимо, немного скучаю по чувству неуверенности. По возможностям, ожидающим прямо за углом.

— Хочешь сказать, у тебя никогда этого не было?

Элис помолчала, потому что правда отчего-то казалась унизительной.

— Вероятнее всего. Полагаю, моя судьба была предрешена с самого начала. Брак стал для меня некоторой неожиданностью. Я не думала, что когда-нибудь выйду замуж. Но как только стала замужней женщиной, моя жизнь обратилась в рутину, подобную той, что сопровождала меня прежде.

Лефтрин молчал дольше, чем следовало бы, и, взглянув на него, Элис увидела, что его губы странно кривятся — словно он пытается удержать внутри себя какие-то слова.

— Можешь говорить откровенно, — предложила она, а потом задумалась, хватит ли ей смелости выслушать то, что он хотел утаить.

Капитан улыбнулся ей.

— Может быть, я сейчас покажусь невежливым, но знай: если бы я был женат на такой женщине, как ты, и она сказала бы другому парню, что ее жизнь в браке со мной не слишком отличается от жизни до брака… Пожалуй, я попытался бы понять, что делаю не так. — Он приподнял брови и прошептал с почти неприличным намеком: — Или чего не делаю!

— Капитан Лефтрин! — воскликнула Элис, потрясенная до глубины души.

А капитан рассмеялся, и она с ужасом поняла, что вторит ему. Когда оба умолкли, чтобы отдышаться, Лефтрин предупреждающе поднял руку:

— Нет, не говори мне! Есть вещи, которые жена не должна никому говорить о своем муже. К тому же мы уже пришли, так что времени на праздные разговоры не осталось.

Они стояли у дверей Зала торговцев. Каждая из высоких створок была сделана из цельного куска черного дерева высотой в два мужских роста. Лефтрин толкнул одну створку, и она бесшумно отворилась.

В холле не было окон. Свечи в единственном канделябре источали запах апельсиновых цветов. Лефтрин, не замедляя шага, прошел по застланному ковром полу и открыл следующую дверь, такую же высокую. Элис последовала за ним и оказалась в круглом помещении. Ряды скамей ярусами поднимались кверху от широкого возвышения. На возвышении стоял длинный стол из светлого дерева, а за столом — дюжина тяжелых кресел. Половина из них пустовала. Висящие в воздухе сферы, по виду — из желтого стекла, озаряли помещение золотистым светом. Расположены эти светильники были так, что тени, отбрасываемые предметами, принимали странную форму. По стенам комнаты висели гобелены — либо вытканные Старшими, либо искусная подделка. Элис впилась в них глазами, страстно желая попросить позволения в деталях изучить каждый рисунок.