Хранитель драконов - Хобб Робин - Страница 94

Элис внезапно умолкла. Она обещала Гесту, что больше никогда не обвинит его во лжи, никогда не выскажет ему таких подозрений. Седрик был при этом и слышал ее обещание. Элис плотно сомкнула губы.

Ее слова смутили Седрика. Элис ощутила, что он слега подвинулся, как будто хотел отстраниться от нее, но не знал, как поделикатнее высвободиться из ее рук. А она внезапно поняла, что ее подозрения небезосновательны. Сейчас у Геста кто-то есть, и Седрик об этом знает. Знает — и чувствует себя виноватым в том, что покрывает Геста. Элис решила избавить его от этой вины.

— Не переживай, Седрик. Я пообещала, что никогда больше об этом не заговорю, и сдержу слово. Меня больше не волнует, что женщины в Удачном узнают, как редко он бывает в моей постели. Если он им нравится — пусть берут. Я устала от его жестоких слов, жестокого сердца, жестоких рук.

Она почувствовала, что Седрик напрягся.

— Жестоких рук? — спросил он со страхом. — Элис, но он же не… Гест тебя бил?

— Нет, — тихо призналась она. — Нет, он никогда меня не бил. Но мужчина может жестоко обходиться с женщиной и без битья.

Элис вспомнила, как Гест схватил ее за руку, когда хотел уйти с одного вечера, а она недостаточно быстро ответила на его учтивое предположение, что пора ехать домой. Вспомнила, как он иногда забирал у нее разные вещи — не просто брал себе, а вырывал из рук, как у непослушного ребенка. Она не хотела вспоминать о том, как его руки хватали ее за плечи и оставляли синяки, как будто она могла убежать, — хотя она никогда не сопротивлялась его попыткам зачать ребенка.

Седрик откашлялся и отодвинулся от нее.

— Я давно знаю Геста. Он вовсе не плохой, Элис. Он просто… — Седрик запнулся, подыскивая слово.

— Он просто Гест, — закончила она за него. — Он жестокий человек. С жестокими руками, жестоким сердцем. Он не бил меня. У него не было необходимости. Когда ему перечат, ему хватает жестоких слов. Он может унизить меня взглядом. Он может избивать меня словами и улыбаться, как будто не понимает, что делает. Но он понимает. Теперь я готова это признать. Он точно знает, как сильно и как часто ранит меня. — Элис отвернулась от потрясенного взгляда Седрика и стала смотреть на проплывающий мимо берег. — Прости меня, — наконец сказала она. — Прости за то, что спорила с тобой и что мы плывем вверх по реке. Я знаю, это глупо и опасно. Я боюсь. Боюсь идти и боюсь того, что ждет меня дома. Но я не чувствую за собой вины. Я не отказываюсь от своей прежней жизни, Седрик. Я ищу возможность получить хоть немного жизни для себя. Мне правда жаль, что я потащила тебя с собой. Знаю: ты бы так не поступил. И я не хочу, чтобы Гест сваливал на тебя эту ответственность. Но признаюсь, я рада тому, что ты вернулся на баркас, что ты здесь. Раз я собираюсь творить безрассудства, лучшего спутника, чем ты, не найти.

Он пробормотал что-то в ответ. Элис сказала то, что ему неловко было слышать, то, что ему, видимо, никогда не говорили о его хозяине и благодетеле. Она попыталась пожалеть об этом и не смогла, а лишь понадеялась, что сказанное не испортит отношений Седрика с Гестом. Ей даже захотелось, чтобы Седрик обнял ее, пусть даже на один миг, по-дружески. Когда ее в последний раз обнимали с чувством? Вспомнились прощальные торопливые объятия матери. А мужчина ее когда-нибудь обнимал?

Никогда.

Седрик взял ее руки в свои и осторожно пожал, прежде чем отпустить. Высвободившись, он неловко попытался сгладить размолвку:

— Ну, наверное, это должно меня утешить. Но не утешает. — Слова были резкими, но улыбнулся он грустно. Впрочем, улыбка быстро угасла, словно у него не было сил ее удержать. Седрик покачал головой и сказал: — Пойду приведу в порядок свою каморку. Похоже, мне придется прожить в ней дольше, чем я думал.

Он ушел, как только позволили правила приличия. Скрылся в своей конуре, стремясь не подавать виду, что сбегает от Элис.

Закрыл дверь в крохотную комнатушку, предварительно отворив вентиляционные щели в верхней части стены. Назвать эти дыры окнами язык не поворачивался. Расположенные слишком высоко, они были настолько узкими, что через них не удавалось ничего разглядеть. Но они пропускали свежий воздух, хоть и приправленный запахом реки, и немного света. На потолке крохотной каюты играли блики, отбрасываемые рябью на воде. Седрик сел на свой сундук и уперся взглядом в запертую дверь. Сумка с драгоценным грузом лежала на полу. Эти обрезки стоят целого состояния, а он плывет с ними вверх по реке, прочь от денег и от того, что заставило его мечтать об этих деньгах. Остается надеяться, что соль и уксус сохранят эту разлохмаченную плоть — его последний шанс на жизнь без лжи. Седрик опустил лицо и закрыл его руками.

Гест… Ах, Гест… Что мы сделали с ней? В каком жестоком деле я участвую!

У Геста жестокие руки.

Седрик не хотел думать об этом — но не мог остановиться. Он не желал воображать, как руки Геста касаются Элис. Он знал, что Гест должен быть с ней, что он должен своему отцу ребенка от нее. Седрик зарекся представлять, как это происходит, и гадать, нежен ли с ней Гест, страстен ли… Он не хотел знать, не хотел, чтобы это его волновало. Это не имело никакого отношения к ним с Гестом.

Но Седрику никогда не приходило в голову, что Гест будет груб с Элис. А он, конечно, был. Это же Гест. Человек с сильными руками. Длинные пальцы и короткие ухоженные ногти. Несложно, пусть и больно, представить, как эти руки держат ее за плечи и как ногти впиваются в ее кожу. От них потом остаются полукруглые следы. Седрик знал это. Его руки сами собой поднялись к лицу, к плечам. С тех пор как Гест оставлял на нем такие следы, прошли уже недели. Седрику их не хватало.

Он думал в одиночестве, не скучает ли Гест по нему. Вряд ли. Гест безжалостно отталкивал Седрика в последние дни перед отъездом. И одновременно был уверен, что секретарь уладит все мелочи с теми с его новыми сопровождающими. Гест сейчас не один и почти наверняка не думает о нем. Реддинг. Проклятый Реддинг, так явно заинтересованный в том, что он, Седрик, утратил. Реддинг с его пухлым ртом и вечными насмешками, с его маленькими руками, то и дело приглаживающими курчавые волосы. С ним Реддинг.

В горле застрял противный комок. Слезы бы помогли, но Седрик совершенно не мог плакать. Гест. Гест…

— Гест, — вслух произнес он, и это было утешение, режущее, подобно ножу.

Гест единственный знал, каков Седрик на самом деле, он единственный понимал его. И он бросил его, отослал с дурацким поручением, сопровождать нелюбимую жену. Жену, которую он лапал своими жестокими руками. Эти же самые властные руки схватили Седрика за плечи и заключили в то первое отчаянное объятие.

Седрик тогда был юнцом, едва начавшим бриться и бесконечно несчастным. Он вечно ссорился с отцом и уже не мог быть откровенным с матерью и сестрами. Он вообще ни с кем не мог быть откровенным. И теперь он с горечью понимал, как успешно Гест погрузил его в ту бездну одиночества, из которой сам же однажды и спас. Что он хотел доказать Седрику? Что может вернуть его в прошлое, снова сделать его тем, кем он был много лет назад?

Впервые они повстречались на собрании торговцев, в день зимней свадьбы. Женихом семнадцатилетней невесты был сосед Мельдаров, парень немного постарше Седрика. Этот сосед учил его калсидийскому языку — Седрик занялся им по настоянию отца. Наставник вел себя с учеником мягко, терпеливо и дружелюбно, его уроки были куда приятнее, чем уроки счета, истории и основ навигации у другого учителя. Того, другого, наняли вскладчину несколько семей торговцев для своих сыновей. Он был настоящим чудовищем, и его ученики развлекались, грубо подшучивая друг над другом. А как они хохотали, когда учитель тонко высмеивал ответы Седрика. Седрик ненавидел эти уроки, его страшили насмешки и издевательства. Удивительно, что он вообще там чему-то научился. Приттус был совсем другим. Седрик дорожил общением с ним.

И теперь он мрачно смотрел, как Приттус произносит брачные клятвы. У него больше не будет времени заниматься с Седриком, он начнет помогать своему отцу в торговле пряностями и заживет своим хозяйством. Единственный островок дружеского общения тонул в море одиночества.