Последнее искушение Христа (др. перевод) - Казандзакис Никос - Страница 58
- Предыдущая
- 58/112
- Следующая
«Она права… права… права, — дрожа, подумал пустынник. — Что за гордыня желать спасти мир!»
— Я открою тебе тайну, мой милый сын Марии, — нежно промолвила змея, и глаза ее блеснули.
Словно вода, заструилась она всем своим пестрым телом к Иисусу. Добравшись до него, она вползла к нему на колени и, обвившись вокруг бедер, живота и груди, опустила свою головку ему на плечо. И пустынник вопреки своей воле прислушался к ней. Змея коснулась уха Иисуса. Голос ее был сладок и доносился словно издалека, — казалось, он идет из самой Галилеи, с берега Генисаретского озера.
— Магдалину… Магдалину… Магдалину…
— Что? — вздрогнул Иисус. — Что ты знаешь о Магдалине?
— …Магдалину ты должен спасти, — настойчиво шипела змея. — Не мир, забудь о мире, а лишь ее, Магдалину!
Иисус попробовал стряхнуть змею прочь, но она, прижавшись к нему крепче, еще настойчивей зашептала:
— Тело ее прекрасно, прохладно, совершенно. Все народы прошли через нее, но в скрижалях Господа записано — она с детства была предназначена тебе. Возьми ее! Господь создал мужчин и женщин, чтобы они соединялись, как ключ и замок. Открой ее. Твои дети лежат, свернувшись, в ее чреве в ожидании, когда ты смоешь немоту с их членов, и эти дети смогут встать и выйти на солнце… Слышишь, что я тебе говорю? Подними веки, дай мне знак. Кивни головой, возлюбленный, я тут же отнесу тебя на свежее ложе твоей жены.
— Моей жены?
— Твоей жены. Взгляни, как Господь взял в жены блудную дщерь Иерусалим. Все народы прошли через нее, но Он женился на ней и спас ее. Так же Господь велит тебе взять Марию Магдалину, твою жену, родить детей и спасти ее.
Прижавшись своей упругой прохладной грудью к Иисусу, змея медленно обвивала кольцами его тело. Иисус побледнел и, закрыв глаза, увидел стройное крутобедрое тело Магдалины, идущей вдоль берега Генисарета, и вздохнул. Она протягивала руки к нему… Ему лишь надо было мигнуть, дать знак, и сразу же — какое счастье! Какой сладкой станет его жизнь, какой человеческой! Так вот где путь! Он вернется в Назарет, в дом своей матери, помирится с братьями. А желание спасти мир и умереть ради человечества было лишь юношеской дурью, безумием. Но Магдалина, да благословит ее Господь, исцелит его. Он вернется в свою мастерскую и снова займется любимым делом, снова будет делать плуги, колыбели, корыта. Он родит детей и станет хозяином дома, человеком. Его будут уважать соседи и вставать, когда он будет проходить мимо. Всю неделю он будет работать, а по субботам ходить в синагогу в чистых одеждах, которые из шерсти и полотна сошьет ему его жена Магдалина. И он будет сидеть со старейшинами и мирно и безмятежно слушать, как полубезумные фарисеи с пылом и страстью толкуют Писание. А он будет посмеиваться и смотреть на них с сочувствием: к чему-то они придут, бедные мудрецы! Он будет толковать Писание просто и ясно: он возьмет жену, родит детей и будет делать плуги, колыбели, корыта…
Он открыл глаза — перед ним лежала пустыня. Как быстро пролетел день! Солнце клонилось к горизонту. Змея, прильнув к нему, ждала. Она призывно шипела, и нежная мелодия колыбельной плыла в вечернем воздухе. Вся пустыня покачивалась и убаюкивала его, как мать.
— Я жду, я жду… — сладострастно шипела змея. — Вечер спускается. Мне холодно. Решайся. Кивни, и двери в рай распахнутся для тебя. Решайся, возлюбленный. Магдалина ждет…
Пустынник замер в ужасе. И только было он собрался раскрыть рот и сказать «да», как почувствовал, что сверху на него кто-то смотрит. Он поднял голову и увидел над собой два глаза, всего лишь два глаза; глубокие и темные, Как ночь, они пристально смотрели и говорили ему: «Нет!» Сердце Иисуса сжалось. Он снова с мольбой взглянул вверх, словно прося: «Оставь меня! Позволь! Не гневайся!» Но очи в небесах вспыхнули яростью и угрожающе придвинулись.
— Нет! Нет! Нет! — крик вырвался из уст Иисуса, и две больших слезы выкатились из его глаз.
И тут змея, отлепившись от него, начала скукоживаться и исчезла, издав тихий свист. Воздух наполнился зловонием.
Иисус упал лицом в песок — душа его была пуста. Позабыв о голоде и жажде, он рыдал, оплакивая свою разрушенную жизнь, своих погибших жену и детей. Слезы мешались с песком, забивавшимся под веки, в ноздри и рот.
— Господи, Господи, — шептал страдалец, утирая песок с губ, — смилуйся, Отче! Да будет воля Твоя — сколько раз я уже повторял это и сколько еще повторю! Всю жизнь я дрожу, сопротивляюсь и сдаюсь: да исполнится воля Твоя!
И так, молясь и давясь песком, он заснул. Но как только Иисус закрыл глаза, раскрылись очи его души, и он увидел огромного аспида, раскинувшего свое тело из конца в конец ночи. Змей возлежал на песке, разинув огромную кроваво-красную пасть. А перед ней прыгала и трепетала изящная куропатка, безуспешно пытаясь взмахнуть крыльями и взлететь. Из груди ее вырывался слабый писк, перышки встали от ужаса дыбом. А аспид неподвижно с раскрытой пастью лишь смотрел на нее, не отводя своего немигающего взгляда. Ему некуда было спешить — он не сомневался в том, что жертва не уйдет от него. И куропатка, спотыкаясь на своих слабых ножках, шажок за шажком придвигалась все ближе и ближе. Иисус неподвижно смотрел на это, и его била такая же дрожь, как и птицу. К рассвету она подошла к самой пасти: оглянувшись, словно в надежде на спасение, она пискнула в последний раз и нырнула туда, сложив ножки. Пасть захлопнулась. Но Иисус еще видел, как этот комочек перьев и плоти с рубиновыми лапками скользил к желудку аспида.
Он отвернулся в страхе: пустыня набухала розовыми волнами. Вставало солнце.
— Это Бог, — дрожа пробормотал он. — А куропатка… — голос его оборвался. У него не было сил закончить свою мысль. Но про себя он договорил: «…душа человеческая. Куропатка — душа человеческая!» — и снова замер, погрузившись в мысли.
Вставшее солнце раскалило песок. Его лучи, пронзая Иисуса, выжигали его дотла, как оставленную гроздь винограда на осенней лозе. Язык его пристал к гортани, кожа потрескалась, ногти посинели.
Время для него то суживалось, сжимаясь до одного удара сердца, то разрасталось до бесконечности смерти. Он уже не чувствовал ни голода ни жажды, не помышлял ни о жене, ни о детях. Он весь ушел в зрение. Он мог лишь смотреть. Но к полудню и взор его стал мутнеть, мир отступил, сменившись огромной пастью, разверзшейся перед ним. И вытянув шею, он чувствовал, что подползает к ней все ближе и ближе…
Черными и белыми вспышками сменялись дни и ночи. Однажды в полночь горделивый лев явился из пустыни и замер перед ним.
— Входи в мое логово, славный отшельник, — проговорил он человеческим голосом. — Я приветствую человека, победившего мелкие страсти и забывшего человеческие радости! Нам не по нраву легкие пути, мы жаждем трудностей. Нам мало Магдалины в жены, нам подавай всю землю. Вставай, жених, невеста заждалась, зажглись небесные лампады, гости собрались. Идем!
— Кто ты?
— Ты сам! Голодный лев твоего сердца, блуждающий ночами вокруг овчарен — царств этого мира, решая, не пора ли прыгнуть и пожрать их. Я бросаюсь от Вавилона к Иерусалиму, от Иерусалима к Александрии, от Александрии к Риму и кричу: «Я жажду! Все мое!» А на рассвете я возвращаюсь в твою грудь, обращаясь из кровожадного зверя в трепещущего агнца. Я притворяюсь скромным отшельником, которому ничего не нужно, кроме пшеничного зернышка и глотка воды, да сговорчивого Господа, которому я льщу, называя Его «Отче». Но втайне, в глубине моего сердца, я стыжусь себя и жду ночи, когда мне дозволено сбросить овечью шкуру и вновь рычать, попирая всеми четырьмя лапами Вавилон, Иерусалим, Александрию, Рим.
— Я тебя не знаю. И никогда не желал царств этого мира. Царства Небесного мне достаточно.
— О, нет. Не обманывай себя, друг мой. Тебе его недостаточно. Ты просто не осмеливаешься заглянуть в себя, глубоко в свое сердце, ибо там я… Что ты смотришь искоса? Почему не доверяешь мне? Ты, верно, думаешь, я — искушение, посланное лукавым, чтоб сбить тебя с пути? Безмозглый отшельник, разве имеет над тобою власть искуситель? Крепость берется лишь изнутри. Я — голос твоей души, я — лев, живущий в тебе. Ты облачился в овечью шкуру, чтоб не отпугивать, а подманивать людей, чтоб тебе легче было их пожрать. Помнишь, когда ты был маленьким, халдейская гадалка взглянула на твою ладонь. «Я вижу звезды, — молвила она, — и кресты. Ты станешь царем». К чему делать вид, что ты забыл? Ты помнишь этот день. Вставай, сын Давида, вступай в свое царство!
- Предыдущая
- 58/112
- Следующая
