Рыжие псы войны - Сафин Эльдар - Страница 13

— Зачем ты зарезал? — спокойно поинтересовался Дайрут, подъезжая к спутнику.

— Стрелы портятся, ломаются, — усмехнулся старик. — В моем колчане только хорошие. Такие древки для стрел найти непросто, а ведь еще надо наконечник, оперение и соединить все это так, чтобы получилось оружие, которое не подведет. А у сабли достаточно время от времени обновлять заточку.

Кир вынул все стрелы из трупов. Часть забрал себе, часть отдал Дайруту. Обыскал мертвецов он не особо тщательно, гораздо больше внимания уделив поклаже на лошадях.

Дайрут тем временем смотрел на убитого им кавалериста: судя по доспехам, это был всадник из хорошей семьи, около двадцати пяти лет, чисто выбритый, скорее всего именно он был предводителем бандитов.

И именно это — то, что отпрыск одного из знатных семейств стал разбойником на земле Империи и был убит сыном первого полководца, — окончательно убедило Дайрута в том, что прошлая жизнь закончилась.

— У рыжей кобылы глаза воспалены и бабки сбиты, — прокомментировал Кир. — Остальные вроде хорошие.

С этого момента они ехали гораздо быстрее, сменяя лошадей.

Кир учил приемного сына не только стрельбе из лука в седле. Он умел охотиться, читать следы, знал приметы, по которым можно было понять, когда начнется дождь или поднимется ветер. Иногда они разминались с холодным оружием — но здесь степняк не мог чем-то похвастаться и уступал Дайруту, даже если тот давал ему фору, беря клинок в левую руку.

Однажды пасмурным утром на опушке очередного леса путники наткнулись на фуражиров темника Вадыя: шестеро воинов в возрасте, у каждого из которых было какое-то увечье, долго расспрашивали Кира о том, кто он и откуда.

Старый кочевник вместо простого и ясного ответа про послание начал плести какую-то ерунду: хвастался подвигами отца, родственников, его самого и даже смутно знакомых ему людей, жаловался на молодых и наглых выскочек, льстил фуражирам, их командирам и особенно темнику.

Вояки Вадыя, словно забывшие о своем вопросе, тоже хвастались, жаловались, льстили отсутствующим командирам, посматривая друг на друга — видят ли те, слышат ли?

— Перед нами отличный выбор — города с богатыми купцами, пышными женщинами и мягкими постелями, — распинался один из фуражиров. — Таких наглых воинов, как у Разужи, у нас нет, и каждый сможет получить свою долю! Мы стоим здесь, угрожая вольным городам, ждем, пока замуровавшие себя в их стенах люди передохнут от страха!

Они были как дети, взрослые, подчас даже старые — но дети, и они жили в рамках своих ритуалов, зная которые ты мог сойти за своего и даже вызывать уважение и зависть.

— Ты понял? — поинтересовался Кир, когда фуражиры, так и не выяснив целей путников, удалились, довольные собой и собеседниками.

— Что у вас нужно постоянно врать? — поинтересовался Дайрут.

— Нет, — рассмеялся Кир. — То есть это понятно, только не врать — а немного приукрашивать, все так делают, правда слишком глупа и уродлива и не стоит слов достойных людей. Понял ли ты, что Вадый сейчас готовит поход против вольных городов, каждый из которых — хорошая крепость? Понял ли ты, что солдат у него для похода недостаточно? Что Вадый уже второй месяц стоит здесь, выбирая, куда направиться, но в ближайшее время дичь будет окончательно перебита, трава подъедена лошадьми, а припасы подойдут к концу?

Дайрут задумался.

Из цветастых и хвастливых фраз, в общем-то, можно было сделать подобные выводы. Но для этого требовалось больше, чем просто ум, — а еще и привычка вычленять жемчуг смысла из воды пустопорожней брехни.

— Расскажи про вашего мертвого императора, — сказал старый кочевник.

Это был сложный вопрос, ведь в самом начале путешествия Кир обнаружил, что его приемный сын не может сказать слово «император», не добавив после него цветастого эпитета, и начал того переучивать.

Для Дайрута — в недавнем прошлом одного из младших принцев императорского дома — говорить как-то иначе о правителе было невозможно. То есть он понимал, что это выдаст его сразу, но в течение трех или четырех дней он, сказав «император», сразу после этого добавлял какое-нибудь определение — но не вслух, а про себя.

А иногда мог забыться и сказать вслух.

И только сейчас, после многих сотен упоминаний правителя, Дайрут мог сказать его титул без прибавления других слов.

— Император был слаб, — небрежно сказал он. — Ему не хватило воли для того, чтобы признать, что хан Разужа — действительно сильный противник. Император не привык сталкиваться с равными или более мощными врагами и проиграл.

Дайрут говорил правду. Так оно и было — но за подобные слова еще недавно полагалась долгая и мучительная казнь, а сейчас они обесценились так, что их мог произнести любой золотарь — и не получил бы за них даже затрещины.

— Напомни мне свою историю, — попросил старик.

— Я твой сын от третьей жены, Унеры. Как второго ребенка женщины ты отдал меня на воспитание ее родителям, и я всю жизнь прожил как пастух. Род Уручи дальний и малочисленный, держится особняком, хранит свои старые обычаи, поэтому если я что-то сделаю не так и пойму это, то могу объяснить это тем, что у нас все так делают.

— Именно, — довольно усмехнулся Кир. — И что самое великолепное — это то, что весь род этой зимой замерз в отрожьях Туманных гор! По степи рассеяно человек десять из Уручи, но шансов наткнуться на них у тебя почти нет.

Вечером того же дня, в который произошла встреча с фуражирами, Дайрут и Кир добрались до ставки темника Вадыя. Кир представился гонцом, и после краткого рассказа о битве и взятии Жако их пропустили внутрь.

Тут стояли шатры и юрты, от маленьких, в каких едва ли можно поместиться вдвоем, до громадных, где могли бы сразиться между собой два десятка нукеров. Это был настоящий город — временный, но от этого не становящийся менее шумным, живым и интересным.

Айн видел шатер цирюльника, рвущего зуб у коренастого варвара, что сидел неподвижно, несмотря на боль. Видел юрту с девушками, которые хоть и не обнажались так, как это делали такие же дамы в Жако, но глядели весьма зазывно и — в чем-то — пугающе.

Были здесь чайхана и шатер шамана, располагались на отшибе торговцы лошадьми и овцами.

Кир нашел купца, выглядевшего богаче других, и купил у него для себя хорошую куртку и кожаные шаровары, а также легкую кольчугу.

— Мне надо показаться темнику человеком серьезным, чтобы остаться в его тумене, — пояснил он. — Хороших десятников всегда мало — простых нукеров женщины каждый год рожают, а десятника еще вырастить надо. А потом он умрет в первом же бою или станет сотником — и кого на его место ставить? А тут я, с вестями из ставки хана.

— Ты не говорил, что стало с твоим десятком, — поинтересовался Дайрут.

— Мой покровитель дал мне несколько советов, — честно ответил Кир. — И в бою мои нукеры полегли, а я выжил. Мне нельзя было оставить их в живых — они слишком много знают обо мне, о моей семье.

Дайрут кивнул.

Они говорили о врагах, о тех, кто стоял с другой стороны, когда Айн Рольно стоял у шпиля Цитадели и смотрел на битву.

Но для него хладнокровное убийство тех, кто доверил тебе вести себя в бой, выглядело слишком подлым, и как бы Кир ни помогал ему, что бы для него ни делал — родным он для него не станет никогда.

Темник Вадый восседал на троне, искусно сделанном из дерева, но невысоком и едва подходившем для его основательной задницы. На вид темнику было лет пятьдесят, но при этом он не усох, как большинство кочевников к этому возрасту, и не расплылся, как это бывало с горожанами.

Перед Вадыем, между четверкой его телохранителей, стоял Кир, ожидая, когда хозяин тумена прочтет послание от родича, бывшего тысячником в войске хана Разужи.

— Хорошие вести принес ты, Кир, — бросил темник. — И потому не хочу я тебя наказывать. Но мой кровный брат пишет, что весь твой десяток погиб и битве, а сам ты остался жив, и потому он послал тебя ко мне, чтобы я посмотрел — могу ли что-нибудь сделать с тобой или проще тебя убить?