Преступления и призраки (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 19

• Предыдущая
• 19/90
• Следующая

Тем не менее сейчас, на территории маленького городка Лангерод, сидя в холле уютной гостиницы, одновременно служащем и баром, с курящимся бокалом сладкого пунша под рукой и трубкой ароматного табака в зубах, я был готов признать, что не все в этой жизни так уж плохо. По-видимому, охватившее меня чувство умиления оказалось настолько глубоким, что излилось даже на скромно ютившегося в стороне незнакомца. Не исключаю, что свою роль могло сыграть и обычное любопытство. Уж больно колоритный это был типаж: отважно-хищные черты лица и худая жилистая фигура, облаченная в поношенный, видавший лучшие виды костюм.

– Ваши прежние заслуги могли бы обеспечить вам более приличный уровень жизни, – заметил я нейтральным тоном.

– Все так, сэр, все так, – мой собеседник поболтал ложкой в стакане пунша. – Семь шиллингов в день[19], как и положено, если служишь сержантом, а в отставку уходишь в чине старшего сержанта. Все это было… И все это я утратил. Боевые награды, сержантская пенсия, пособие… Да и за ранения мне кое-что причиталось, а ранен я, сэр, был дважды: один раз – в траншеях под Севастополем и повторно – при штурме Дели. Эх, мне бы только от горячительных напитков уметь воздерживаться… Но это как раз не получалось. И вот, сэр, сами видите: мне всего сорок девять лет – а я уже на самом дне.

Табачком не угостите, сэр? О, благодарю! Хоть верьте, хоть нет, сэр: за все дни в этой дыре я, кроме вас, ни одного настоящего джентльмена не видел.

Севастополь? Да, сэр, еще бы мне его забыть! Все, что там было, я помню лучше, чем то, что только что видел на улицах этого городишки. Вы, может, читали о той кампании, но давайте-ка я вам прямо сейчас все наглядно объясню. Гляньте, сэр: со стороны камина – это, допустим, позиции французов, оттуда они развивают наступление; а вот там, где лежит кочерга – это укрепленные позиции русских. Вот тут, напротив французов – мамелон, а перед нашими рядами – редан. Эта плевательница, допустим – Балаклавская гавань. На полпути между нами и русскими этакие вот овражки, будь они прокляты. Вот тут – небольшая возвышенность, которую мы прозвали «Кэткартский холм», а здесь – двадцатичетырехпушечная батарея. На ней я и служил до самого конца войны. Вам пока все понятно, сэр?

– Ну… Более-менее, – с некоторым смущением ответил я.

– Вот и отлично. Значит, русские заняли эти овражки еще в самом начале и, надо сказать, крепко усилили их непроходимость, понарыв там траншей, насыпав где надо брустверы и, конечно, оборудовав повсюду позиции для ружейного огня. Этим они, не буду отрицать, подложили нам изрядную свинью: только высунь нос за передовую линию – сразу нарвешься на пулю. Наконец наш генерал решил, что терпеть такое обращение больше нельзя, и приказал нам провести в сторону русских крытую траншею. Мы ее подвели к тем оврагам на расстояние ста ярдов. И однажды ночью, когда работа была закончена, мы наконец получили шанс поквитаться с русскими. Пятьсот отважных парней собрались в той траншее, ожидая только приказа, и когда он последовал – мы рванули к карьерам как наскипидаренные и с ходу ударили в штыки. Уж поверьте, сэр: с нашей стороны не было ни единого выстрела, пока мы не ворвались в траншеи русских. Все происходило в полной тишине. Значит, наши ребята колют русских, русские отвечают им тем же… Да… Так о чем это я? А, вспомнил! Русские, не буду врать, держались как должно, я вообще-то и не слышал, чтобы у них по-другому бывало – так что это была чертовски горячая работенка, сэр, когда мы очищали от врага ту траншею. Даже в конце, когда наш перевес уже обозначился ясно, никто из них не показал спины. Так и помню: наши ребята работают штыками, как вилами, да только принимаешь на острие, знаете ли, человека, а не охапку сена… Тринадцатый корпус в ту ночь отличился. Тринадцатый: запомните его имя, сэр!

С нами тогда был один молодой лейтенант – вот его-то имя я, к стыду своему, уже позабыл… Так вот, никогда не видел равного ему в рукопашной схватке. Не больше девятнадцати лет ему было, но здоровенный, как бык: ростом примерно с вас, сэр, а телосложением, не в обиду вам будь сказано, даже покрепче. Винтовку он в тот раз не взял, а саблю, говорят, за всю войну из ножен не вытаскивал. Бился ясеневой тростью, если можно ее так назвать: этакий большущий посох, очень прочный на излом, с тяжелым круглым набалдашником размером навроде кокосового ореха. Жуткое оружие, сэр, по крайней мере – в его руках. В штыковом бою к нашему лейтенанту просто подступа не было: он не только силен, но и проворен, как черт, рука длинная, палка длинная, замах широкий, ты к нему со штыком, а он – р-раз! – и черепушка вдребезги. Сколько человек он тогда положил, спрашиваете? Не знаю, но ребята из его роты потом рассказывали, что в разных атаках он таким манером десятка два вражеских солдат ухлопал, не меньше…

Ветеран, разгоряченный спиртным или присутствием благодарного слушателя (а может быть, не «или», а «и»), явно рвался продолжить рассказ. У меня не было против этого никаких возражений. Я снова набил трубку, поудобнее устроился в кресле, вытянул усталые ноги к французской позиции – то есть к камину – и приготовился слушать дальше.

– …Да, сэр, я хоть кому повторю: русские – отличные солдаты. Каждый, кому приходилось с ними сражаться, подтвердит мои слова. Хотел бы я вообще-то знать: какого черта мы с ними сцепились в ту войну, что они имели против нас, а мы – против них? Некоторые наши ребята попали в русский плен – ну, на войне всякое случается, так вот, их там содержали очень даже пристойно. С их собственных слов сужу, сэр: потом, когда было заключено перемирие, сразу состоялся размен пленных. Никто из наших не жаловался.

Так о чем я говорю? А – да, правильно: у русских в бою есть, как это называется, кураж. Там, где их поставили, они держатся отважно, стреляют в правильном бою, по команде, тоже хорошо. Но вот чтобы угадать момент, когда надо броситься на прорыв, а когда обождать – так с этим у них не очень, заметно хуже, чем у нас. Помню случай, когда русские отбили атаку французов и сразу же, выйдя из окопов, кинулись их преследовать, словно английских частей нигде и близко не было. А мы ведь там были, сэр, причем на дистанции прицельного огня. Право слово, мне сейчас даже неловко вспоминать, как я тогда стрелял по этим русским ребятам, убивая их, словно мух каких. Добро бы из-за кого – так ведь из-за французов! Гаже вояк не бывает. По крайней мере, я в своей жизни не встречал. Из всех французских солдат я только о зуавах плохого слова не скажу. Это молодцы хоть куда, согласен; зато остальные! Вор на воре, сэр, сплошные жулики. К ним спиной не поворачивайся!

– Вы хотите сказать, что французы были опасны даже своим британским союзникам? – спросил я.

– В самую точку, сэр! Если у вас было чем поживиться, то еще как опасны. Вот послушайте, что случилось с Биллом Камероном – он, бедняга, служил у нас на батарее. Ему пришло письмо, в котором сообщалось о болезни его жены, ну, а поскольку он и сам уже серьезно хворал, начальство разрешило Биллу отправиться домой. Значит, получает Камерон от военного казначейства полагающуюся ему по такому случаю плату, целых двадцать восемь фунтов, и уже завтра ему надлежит быть на борту транспорта, отчаливающего в Англию. Билли, конечно, решил это дело отметить, напоследок промочить горло – и все бы ничего, да только отправился он за этим делом в ту кантину, что во французском лагере. Нашли мы его уже утром, на ничейной земле аккурат между траншеями. Мертвее бараньей туши в лавке мясника, сэр, а выглядел еще похуже: на теле места целого не было. И побожусь, что все те пометки были не от оружия, а от солдатских башмаков. Короче говоря, запинали бедолагу до смерти… И это не единственный случай, сэр. Ближе к зиме нам выдали отличные теплые тужурки – так я вам прямо скажу: кое-кто из англичан в ту пору умер не от вражеской пули, а кое-кто из французов не мерз, потому что обзавелся такой тужуркой… А впрочем, тут дело могло повернуться и иным боком. Вы как, сэр – еще не чересчур устали? Нет? Ну и отлично: я просто опасаюсь, не слишком ли вас заболтал. Пожалуй, еще расскажу вам историю, которая произошла с четверыми солдатами из нашего лагеря. Сэм Келси, Джек Бернс и тип по фамилии Проут, ирландец, имени его не помню, а четвертым был я сам – в общем, мы возвращались с одной, ну, скажем так, вечеринки. Когда мы проходили через французский лагерь, Проут, вижу, вдруг начинает что-то смекать: он вообще-то хитрец был известный. Останавливается и говорит:

• Предыдущая
• 19/90
• Следующая