Искупление Габриеля - Рейнард Сильвейн - Страница 80
- Предыдущая
- 80/110
- Следующая
Габриель заморгал:
– Моя жена тоже склонна так думать. Она во всем видит руку Провидения.
Келли допила вино:
– Я склонна согласиться с ней. Прости за любопытство, но что заставило тебя написать Майклу?
– Вряд ли мною руководило Провидение. Хотя, может быть, и оно, – добавил Габриель, играя бокалом с водой. – Боюсь, мое любопытство имело в основном практический характер. Мы с женой подумываем о детях. Вот мне и захотелось узнать о здоровье моих родителей и их родственников.
– На эти вопросы мне ответить легче. Отец умер от сердечного приступа. Он был трудоголиком, а до своего здоровья руки не доходили. Спортом он не занимался, за диетой не следил и ел все, что нравилось. Вряд ли высокий уровень холестерина был у него наследственным, но утверждать на сто процентов не возьмусь. У нас с Одри такой проблемы нет. Что же касается дедушки и бабушки с отцовской стороны, они дожили до преклонного возраста и умерли, как говорят, от старости. Ты слышал о них?
– Вообще ничего. Я даже не знаю их имен.
Лицо Келли погрустнело.
– Как жаль. Мы ими очень гордились. Дедушка, как и ты, был профессором. Он преподавал литературу эпохи романтизма.
– Как его звали?
– Бенджамин Шпигель.
Габриель подскочил на стуле:
– Бенджамин Шпигель? Профессор Бенджамин Шпигель?
– Да. Тебе знакомо его имя?
– Конечно. Он же был ведущим американским специалистом по эпохе немецкого романтизма. В аспирантуре мы изучали его труды. – Габриель поскреб подбородок. – И этот человек… мой дед?
– Да.
– Но ведь он был… – Габриель не договорил. Лицо его выражало неподдельное изумление.
Келли, внимательно наблюдавшая за сводным братом, слегка улыбнулась:
– Да, Габриель. Он был евреем.
Габриель не скрывал своего замешательства.
– Я и не подозревал, что наш отец – еврей. Мать об этом никогда не говорила.
– Я, конечно, не знаю, почему она тебе не сказала. Тут вообще не все так просто. У нашего отца еще в юности произошел крупный разлад с дедом. Он изменил фамилию, став Дэвисом, порвал с родительской семьей и отринул свои еврейские корни. К тому времени, когда он женился на моей матери… это было в тысяча девятьсот шестьдесят первом году… он называл себя агностиком. Так что иудаизмом в нашей семье и не пахло.
Габриель сидел молча, но его мозг лихорадочно работал.
– Надо же, Бенджамин Шпигель, – прошептал он. – Я до сих пор восхищаюсь его работами.
– Дед был хорошим человеком. Думаю, ты знаешь, что в Штаты он приехал в двадцатые годы. А в Германии он был раввином. В Колумбийском университете его горячо любили. Его имя носит одно здание. Учреждено несколько Шпигелевских стипендий. Когда он умер, наша бабушка Мириам создала в Нью-Йорке благотворительную организацию. Я вхожу в ее совет. И не только я, но и несколько наших двоюродных братьев и сестер. Если захочешь примкнуть к нам, мы будем только рады.
– А чем занимается организация?
– Мы заботимся о повышении грамотности учащихся городских школ Нью-Йорка, стремимся пробудить у них интерес к чтению. Распространяем по школам книги и другие необходимые пособия. Помимо этого, мы финансируем лекции в Колумбийском университете и в бывшем храме деда. Мы с Джонатаном всегда ходим на эти лекции. – Она улыбнулась. – Мы привыкли относить себя к пресвитерианскому крылу реформистского иудаизма.
Габриель тоже улыбнулся:
– Я и не подозревал, что у меня есть немецкие и еврейские корни. Думаю, моя мать происходила из семьи потомков англичан.
– Если спуститься по стволу генеалогического древа на несколько поколений вниз, то обнаружишь немало удивительного. Многие изумились бы, узнав, кем были их предки. Поэтому любая расовая и религиозная ненависть – величайшая глупость. Так или иначе, но все человечество – это одна семья.
– Согласен.
– Раз ты занимаешься литературой, думаю, ты не откажешься когда-нибудь прочесть цикл лекций в Колумбийском университете.
– Спасибо за великодушное приглашение. Вот только специализация у меня достаточно узкая. Я занимаюсь творчеством Данте.
– Судя по книгам в библиотеке деда, он был человеком широких интересов. Уверена, что там есть и книги Данте.
– А мое участие в этом фонде не шокирует… ваших родственников? – спросил Габриель, вытирая салфеткой губы.
Сапфировые глаза Келли сердито вспыхнули, отчего она стала похожа на львицу.
– Они и твои родственники. И если кто-то осмелится возражать… – Келли не договорила и поморщилась, словно предвидя, что возражения будут, и весьма бурные.
– За исключением Одри, думаю, остальные будут рады твоему участию.
– В таком случае сообщи членам совета, что я почту за честь войти в него, – сказал Габриель и слегка поклонился.
Келли подозвала официанта, попросив унести ее тарелку.
– Смотрю, ты тоже не притронулся к еде, – вздохнула она.
– Да как-то не хочется есть.
Габриель попросил забрать и его тарелку и заказал кофе.
– Я так расстроила тебя своим рассказом?
– Нет… Просто мне нужно свыкнуться с тем, что я услышал. – У него вдруг вспыхнули глаза. – Узнать, что профессор Шпигель – мой дед. Представляешь, какой приятный сюрприз? – Он широко улыбнулся.
– Мне хочется познакомить тебя с тетей Сарой. Она самая младшая из сестер отца. Она бы много порассказала тебе и о своих родителях, и о твоих дядьях и тетках. Удивительная женщина. Очень светлая, с ясным умом. – Келли о чем-то задумалась, потом спросила: – Скажи, а твоя мать когда-нибудь объясняла, почему назвала тебя Габриелем?
– Нет. Мое второе имя – Оуэн, в честь нашего отца.
В глазах Келли появилась ирония.
– При рождении ему дали имя Отниель. Скажи спасибо, что еще до твоего рождения он превратился в Оуэна.
– А мое имя для тебя что-то значит? – спросил Габриель, с нетерпением дожидаясь ответа.
– Пожалуй, нет. Если не считать одного эпизода. Когда Одри была подростком, родители на день рождения подарили ей щенка. Она решила назвать пса Габриелем. Отец вдруг рассвирепел и потребовал, чтобы она выбрала другое имя… Знаешь, я ведь только сейчас об этом вспомнила. Между родителями тогда вспыхнула ссора… В конце концов сестра назвала щенка Годфри. Дурацкое имя для шпица. Впрочем, шпицы вообще не блещут умом. Мы с Джонатаном любим лабрадоров.
Габриель молчал, не зная, как реагировать на услышанное.
– В моем свидетельстве о рождении имя отца вообще не значится. Я и фамилию получил материнскую.
Его слова заметно смутили Келли.
– Это для меня не новость. Когда мать и сестра решили оспорить завещание, твое свидетельство о рождении… точнее, отсутствие в нем имени отца… было их главным аргументом. Но отец успел документально засвидетельствовать, что ты являешься его сыном. Там же он свидетельствует, что это он убедил твою мать не указывать его имени в свидетельстве о рождении. Уж не знаю, какими обещаниями он этого добился, но твоя мать согласилась. И знаешь, потом он жалел, что так поступил. Он даже чувствовал себя виноватым. – (Габриель удивленно хмыкнул.) – Мне думается, он испытывал нечто большее, чем чувство вины. Вот, взгляни.
На стол, рядом с пустой кофейной чашкой, легла старая фотография. Это был снимок Габриеля и его матери. Габриель прикинул свой тогдашний возраст. Наверное, ему было лет пять.
– Я не помню этой фотографии. Где ты ее нашла?
– В коробке, которая стояла в отцовском шкафу. После смерти матери коробка перекочевала ко мне. Я стала ее разбирать и заметила… Внутренние стенки и днище коробки были отделаны тканью, и на одной стенке ткань оказалась надорвана. Я сунула руку и нашла этот снимок. Скорее всего, отец устроил подобие тайника и прятал фото от моей матери.
– И что мне теперь делать с этим снимком? – растерянно спросил Габриель.
– Возьми себе. У меня для тебя есть еще кое-что.
– Может, не стоит?
– Ты ведь даже не знаешь, о чем я говорю. Ты читаешь по-немецки?
– Да.
– Вот и отлично, – засмеялась Келли. Смех у нее был негромкий и мелодичный. – Я немного знаю немецкий, поскольку отец часто произносил немецкие слова и фразы. Но читать по-немецки не могу, а потому книги деда просто лежат у меня мертвым грузом. Отцовские запонки, как понимаешь, мне тоже не нужны. Ты меня очень обяжешь, если возьмешь все это. Прежде всего книги. Учитывая размеры нашей квартиры и количество вещей, ты сделаешь настоящую мицву.
- Предыдущая
- 80/110
- Следующая
