Дневник плохого года - Кутзее Джон Максвелл - Страница 15

Алану приходится много зарабатывать, сказал я, чтобы хватало на ваши наряды. Аня пожала плечами. Ему нравится, когда я хорошо выгляжу, ответила она. Он любит мной похвастаться. А он не против, что вы у меня работаете? спросил я. Но это же не простая работа, отвечала она.

Мы живем в темные времена. Нельзя рассчитывать, что о темных временах я стану писать в игривой манере. Я ведь сначала прочувствовал все свои суждения.

Нельзя? Не понимаю, почему в темные времена обязательно надо вещать с высокой трибуны. И вообще, почему это они темные? Я вот не считаю наши времена темными. По-моему, они совсем неплохи. Так что давайте согласимся — мы по-разному воспринимаем происходящее. А теперь я скажу пару слов о терроризме, ладно? По-моему — и это честно, — вы, когда пишете о терроризме, витаете в облаках. Несколько идеализируете. Несколько отрываетесь от действительности. Я уверена, вы никогда в жизни не сталкивались лицом к лицу с настоящим исламским фундаменталистом. Что, разве я не права? Ведь не сталкивались? А я вот сталкивалась, и могу вас заверить: исламские фундаменталисты не такие, как мы с вами. Вот послушайте, что я скажу.

Подобным образом в играх вроде крикета всегда считалось: раз судья сказал, что нечто произошло — например, мяч коснулся биты, — значит, в рамках игры, так оно и было. Подобные договоренности соответствовали сути спорта, несколько надуманной, но не противоречащей идее спортивного соперничества и заключающейся в следующем: спорт — не жизнь; то, что «на самом деле» случается в спорте, в действительности не имеет значения; значение имеет то, что мы сочтем случившимся.

Сегодня, однако, исход соревнования решают приборы, более точные, чем самый острый человеческий глаз — электронные камеры дробят каждую секунду на сотню долей, а каждую долю надежно фиксируют кадром.

Передача машинам власти над решениями показывает, насколько серьезно была переосмыслена природа спортивных состязаний, моделью которым служила когда-то детская игра — соперники играли во врагов — и modus'oм operandi[16] которой

Будь это обычная работа, Алан назвал бы ее разбазариванием ресурсов. Но печатать для знаменитого писателя — дело совсем другое. Нарочитым жестом Аня вытерла лоб. Ну и жара, сказала она. Пожалуй, надо переодеться. Извините. И

Мой дядя, мамин брат, держит лесопилку на Минданао. Местные исламисты организовали кампанию против дядиной лесопилки, требовали, чтоб ее закрыли — она якобы ресурсы у них крадет, то есть не у них, а у острова. Дядя отказался. Заявил, что ничего ни у кого не крал, а лесопилкой владеет по праву собственности. Так вот, однажды ночью исламисты пришли на лесопилку с оружием. Застрелили управляющего на глазах у жены и детей, подожгли оборудование и дождались, пока оно сгорит дотла. И всё во имя Аллаха. И во имя Пророка. Вот так дела обстоят на Минданао. То же самое на Бали, и в Малайзии, и вообще везде, где фундаменталисты находят хоть какую-то поддержку. Вы сами видели, что они устроили на Бали.

было согласие. Игра превратилась в работу; решения же о том, кто победил, а кто проиграл, теперь изначально являются слишком важными — то есть обходятся слишком дорого — для того, чтобы доверить их принятие несовершенному человеческому глазу.

В этой антисоциальной, антигуманной метаморфозе инициативу на себя взяли скачки, которые, несмотря на то, что известны как спорт королей, всегда занимали в галерее видов спорта сомнительное положение — во-первых, потому, что соперники на скачках не являются человеческими существами, а во-вторых, потому, что скачки — это всегда тотализатор. Проще говоря, определение результата скачек ложится на видеокамеру, поскольку от результата зависят слишком большие деньги.

Отказ от старых, «естественных» методов судейства в спорте в пользу новых, механических методов шел параллельно с метаморфозой, куда более крупномасштабной в контексте истории, а именно из спортивных состязаний,

выставила меня из гардеробной, но дверь не закрыла, чтобы я, если бы обернулся (чего я не сделал), мог пронаблюдать, как она стягивает джинсы и влезает в то самое густо-красное платье, в котором явилась мне в первый раз.

Зря вы, мистер К., тратите свое сочувствие на фундаменталистов. Они ваше сочувствие презирают. Они не такие, как вы. С ними невозможно разговаривать, их невозможно убедить. Они не хотят быть умными. Они презирают ум. Предпочитают быть тупыми, им так удобнее. Можете приводить им любые аргументы, толку не будет. Они уже всё решили. Они знают то, что знают, и им незачем знать больше. И они ничего не боятся. Они готовы умереть, если их смерть приблизит Судный день.

Судный день?

День битвы во имя окончания всех битв, день, когда неверные будут повержены и ислам восторжествует во всем мире.

являвшихся видом отдыха здоровых молодых мужчин (и в меньшей степени женщин), на каковые состязания члены общества при желании могли смотреть бесплатно, спорт превратился в вид развлечения — постановку состязаний осуществляют бизнесмены, они нанимают участников-профессионалов, преподносят зрелище массам и взимают за него плату. Здесь образцом послужил профессиональный бокс, а задолго до бокса — гладиаторские бои.

Поколению, воспитанному в новых условиях почти полной вседозволенности, сетования на понесенные утраты столь же малоинтересны, сколь и сетования на то, что из употребления вышли деревянные теннисные ракетки. Так должно ли иеремиады прекратить? Очевидный ответ — «да». Имеются ли доводы в пользу ответа «нет»?

Мы ждем, что спорт, даже современный, представит нам достойных друг друга соперников. Состязание, исход которого предсказуем, нас не занимает, исключение составляют лишь случаи, когда более слабый соперник храбро

У нас в квартире летом ужасно жарко, сказала она, выйдя из гардеробной. Что поделать — верхний этаж. Не хотите поменяться квартирами, только на лето? Наверняка у вас внизу прохладнее.

По-моему, вы путаете мусульман с христианами. Это христианские фундаменталисты ждут не дождутся битвы во имя окончания всех битв. Они называют ее

Армагеддоном. Они мечтают об Армагеддоне и об установлении всемирного владычества христианского Бога. Именно поэтому христианские фундаменталисты так безрассудно идут на войну. Именно поэтому им безразлично будущее планеты. Это не наш дом, говорят они себе, наш дом — Небеса.

Ну вот, опять вы всё свели к политике. Я вам пытаюсь объяснить, что за люди живые, реальные фундаменталисты, а вы всё превращаете в боксерский поединок: ваше мнение против моего, мусульмане против христиан. Я уже говорила, это быстро наводит скуку. Впрочем, вам, наверно, бокс по душе — вам да еще террористам. А мне вот нет. Меня бокс совсем не трогает.

борется за победу, чем завоевывает наше сочувственное восхищение. Ведь спорт как культурный институт, конечно же, был придуман, чтобы в числе прочего учить нас храбро выходить на бой с более сильным соперником.

Пожалуй, конфронтация между двумя представлениями о спорте — ностальгическим, оглядывающимся в прошлое, и господствующим сегодня — имеет аналогичное культурное значение. Иными словами, невозможно победить в споре о том, что прошлое лучше настоящего, но, по

крайней мере, можно смело начать такой спор.

Если учесть, что в Австралии хватает пищи и климат благоприятный, возникает вопрос, зачем понуждать австралийцев — например, посредством только что принятых правительством новых законов, по которым работодателям стало проще увольнять работников, — зачем понуждать

Подобные глупости (ясно же, предложение поменяться квартирами несерьезно) она выдает, нимало не смущаясь. На днях она заявила: Я покажу вам мой фотоальбом.

В таком случае давайте сменим тему. Если бокс вас не трогает, а политика — тем более, что тогда вас трогает?

Ага, подумала я, что и требовалось доказать — некоторым интересно, от чего я возбуждаюсь! Я люблю добротные истории, ответила я спокойно. Я же вам говорила. Добротные, жизненные — в общем, чтобы цепляли. И ничего плохого в этом нет.