Анналы Хичи - Пол Фредерик - Страница 4
- Предыдущая
- 4/76
- Следующая
Конечно, ни окружение, ни пища и напитки не будут «реальными» — но и мы ведь не «реальны». Эсси — записанный машиной аналог моей дорогой жены, которая еще жива — и по-прежнему моя жена. А я — записанная память обо мне, все, что осталось от меня, когда я умер в волнующем происшествии, во время которого мы впервые встретились с живым хичи. Сергей — записанный Сергей, потому что он тоже умер. А Альберт Эйнштейн…
Ну, Альберт Эйнштейн — это нечто совершенно иное; но мы держим его при себе, потому что забавно разговаривать с ним на приеме.
И все это не составляет никакой разницы! Напитки ударяют в голову так же сильно, копченая рыба такая же жирная и соленая, маленькие кусочки нарезанных фруктов такие же плотные и вкусные. И к тому же мы никогда не набираем вес, и у нас не бывает похмелья.
В то время как плотские люди…
Ну, плотские люди — совсем другое дело.
Среди 3726 ветеранов-старателей, собравшихся, чтобы отметить столетнюю годовщину Врат, много людей во плоти. Многие из них — наши добрые друзья. Большинство остальных я хотел бы иметь своими друзьями, потому что у всех старых старателей много общего.
Беда в том, что с людьми во плоти трудно разговаривать. Я быстр, я оперирую в гигабитном времени. А они медлительны.
К счастью, есть возможность справиться с ситуацией, потому что иначе попытки разговаривать с этими вялыми медлительными людьми из плоти и крови свели бы меня с ума.
Ребенком в Вайоминге я восхищался шахматистами, которые болтались в парках, передвигая грязные фигуры по жирным доскам. Некоторые могли играть двадцать партий одновременно, переходя от доски к доске. Как могли они следить сразу за двадцатью позициями, помнить каждый ход, если я не мог удержать в голове даже одну?
Потом я понял. Они вообще ничего не запоминали.
Они просто подходили к доске, разглядывали позицию, определяли стратегию, делали ход и переходили к следующей доске. Им и не нужно было помнить. Их шахматное мышление действовало так стремительно, что они охватывали всю картину, пока противник почесывал ухо.
Именно так обстоит дело с нами и плотскими людьми. Я не выдержал бы разговора с человеком во плоти, если бы одновременно не занимался еще тремя или четырьмя делами. Они стоят как статуи! Когда я увидел своего старого приятеля Фрэнки Херейру, он облизывал губы, наблюдая, как другой древний старец пытается открыть бутылку шампанского. Сэм Стратерс как раз выходил из мужской уборной, рот его был раскрыт, он собирался поздороваться с другим живым человеком в зале. Я не стал с ними разговаривать. Даже не пытался. Просто создал свое подобие и двинул к ним: на каждого по одному. А потом «ушел».
Не хочу сказать, что буквально ушел куда-то; просто обратил внимание на другое. Мне не нужно оставаться здесь, потому что мои подпрограммы способны двигать одного двойника к Фрэнки, другого к Сэму, и двойники будут улыбаться, и откроют «свой» рот, когда старики «меня» заметят. Но к тому времени, когда нужно будет принимать решение, что сказать, я уже вернусь.
Но таковы люди во плоти. К счастью для моего порога скуки, было здесь и множество записанных машиной людей (в том числе и не людей). И среди них много моих старых друзей. Некоторых я знал, потому что их знают все. Например, Детевейлера, который открыл свиней вуду, и Лайо Кончена, террориста, после появления хичи перешедшего на другую сторону. Он один из тех, кто выдал всю банду убийц и бомбометателей в американской космической программе. Был здесь даже Харриман, который на самом деле видел взрыв сверхновой и успел уйти от расширяющегося волнового фронта и получить в старые дни награду в пять миллионов долларов. Был здесь и Мангров, вынырнувший на орбитальной станции хичи и обнаруживший, что странные маленькие маневренные шары, брошенные на станции, на самом деле заборщики образцов, которые могут опускаться на поверхность звезды и прихватывать образец нейтрония весом в одиннадцать тонн — кусок размером почти с мой ноготь. Доставив образец домой, Мангров умер от радиационной болезни, но это не помешало ему присоединиться к нам на Сморщенной Скале.
Так я носился по цепям Врат, быстрый, как молния в облачном небе, и здоровался с сотнями старых и новых друзей. Иногда портативная Эсси была со мной. Иногда занималась своими знакомствами и приветствиями. Верный Альберт всегда находился с нами, но никогда не участвовал в объятиях и пожиманиях. Дело в том, что он никогда не показывается: только мне или когда его приглашают. Никто в этой смешливой душной атмосфере встречи выпускников, кануна Нового года или приема по случаю бракосочетания не хотел общаться с простой информационной системой, хотя это мой лучший друг.
Но когда мы вернулись в Веретено и снова пили с Сергеем Борбосным, мне стало скучно и я прошептал:
— Альберт?
Эсси бросила на меня взгляд. Она знала, что я делаю. (В конце концов именно она написала его программу, не говоря уже о моей собственной). Но не возражала, продолжала болтать по-русски с Сергеем. В этом не было ничего плохого, потому что, разумеется, я понимаю по-русски — даже бегло говорю, в числе многих других языков, потому что времени для обучения у меня очень много. Плохо же было то, что они говорили о людях, которых я не знаю и не хочу знать.
— Ты звал, о хозяин? — прошептал мне на ухо Альберт.
Я ответил:
— Не умничай. Ты узнал, зачем здесь Кассата?
— Еще не совсем, Робин, — ответил он, — потому что иначе я бы уже сообщил. Тем не менее кое-что интересное я узнал.
— Давай, — прошептал я, улыбнувшись Сергею, который добавил мне в стакан ледяной водки, даже не посмотрев на меня.
— Я выделил три отдельных вопроса, — сказал Альберт, настраиваясь на длинную поучительную лекцию. — Вопрос о связи семинаров Института с ЗУБами, вопрос о маневрах и вопрос о присутствии здесь генерала Кассаты. Их можно в свою очередь подразделить на…
— Нет, — прошептал я, — нельзя. Быстрей и попроще, Альберт.
— Ну, хорошо. Семинары, разумеется, непосредственно связаны в центральной проблемой Врага: как можно его распознать по подписям и почему он хочет изменить ход эволюции Вселенной. Единственная проблема заключается в том, почему ЗУБы выражают озабоченность в связи с семинарами Института, так как прошло уже много таких семинаров без всяких возражений со стороны ЗУБов. Я считаю, что это связано с вопросом о маневрах. И могу добавить кое-что: со времени начала маневров всякая связь с двумя спутниками ЗУБов и с Колесом прервана.
— Пре… что?
— Прервана, да, Робин. Отрезана. Запрещена. Прекратилась. Не разрешается никакой вид коммуникации. Я делаю вывод, во-первых, что эти происшествия связаны друг с другом, и во-вторых, они имеют непосредственное отношение к маневрам. Как вы знаете, несколько недель назад на Колесе была ложная тревога. Может, она и не была ложной…
— Альберт! О чем это ты говоришь? — Я не говорил вслух, но Эсси удивленно посмотрела на меня. Я успокоительно улыбнулся, вернее, постарался улыбнуться, хотя в мыслях моих ничего успокоительного не было.
— Нет, Робин, — спокойно сказал Альберт, — у меня нет причин считать, что тревога не была ложной. Но, может, ЗУБы встревожены больше меня. Это объяснило бы неожиданные маневры, в которых как будто проверяется некое новое оружие…
— Оружие!
Еще один взгляд со стороны Эсси. Вслух я жизнерадостно сказал:
— На здоровье! — и поднял свой стакан.
— Совершенно верно, Робин, — мрачно сказал Альберт.
— Остается вопрос о присутствии генерала Кассаты. Я считаю, что его объяснить легко. Он следит за вами.
— Не очень-то он хорош для этого.
— Это не совсем так, Робин. Да, кажется, что генерал здесь занят своими личными делами. Сейчас он закрылся с некоей молодой леди и делает это уже некоторое время. Но перед тем, как уединиться с этой юной персоной, он приказал, чтобы в течение ближайших тридцати минут органического времени не выпускали ни один космический корабль. Я считаю вполне вероятным, что до истечения этого времени он проверит, на месте ли вы, а вы пока покинуть астероид не можете.
- Предыдущая
- 4/76
- Следующая
