Серебристая бухта - Мойес Джоджо - Страница 70

• Предыдущая
• 70/85
• Следующая

Мысленно я поблагодарила Бога за то, что мы так и не поженились и у него хоть на Ханну нет никаких прав.

– Тебя посадят в тюрьму? – спросила она.

Я не могла соврать своей дочери, поэтому сказала, что такое вероятно. Но еще добавила, что если повезет и судья решит, что я временно была не в себе или что-нибудь вроде этого, то мне дадут маленький срок или вообще осудят условно.

Так сказал адвокат, когда мы с Майком накануне приходили к этой женщине за консультацией. Майк сидел с мрачным лицом и сжимал под столом мою руку.

– Вы хоть понимаете, что она ни в чем не виновата? – уже не в первый раз спрашивал Майк, как будто это ее надо было в этом убеждать.

Уже потом я поняла, что он так прощупывал почву, пытался оценить, какую реакцию вызовет моя история у незаинтересованного человека. Адвокатша, несмотря на щедрый гонорар, оставалась безучастной. Единственное, что смог из нее вытащить Майк, – это что обстоятельства складываются «не в мою пользу». А потом она заявила, что выносить судебное решение не ее дело, но по тону, как она это сказала, стало ясно, что она его уже вынесла.

Самое главное, говорила я Ханне, стараясь при этом улыбаться, что, когда все кончится, мы сможем свободно распоряжаться своей жизнью. Она сможет поехать, куда захочет, мы сможем говорить о Летти и помогать дельфинам и китам.

– Эй, – сказала я, обнимая ее рукой за плечи, – ты даже сможешь поехать в Новую Зеландию. В школьную поездку, о которой столько мечтала. Как тебе такое?

Хана сидела, отвернувшись от меня, и смотрела в дальний конец залива. Но когда она ко мне повернулась, страх в ее глазах заставил сжаться мое сердце.

– Я не хочу ехать в Новую Зеландию, – сказала Ханна, и мне показалось, что она вот-вот расплачется. – Я хочу, чтобы ты осталась со мной.

У меня не получилось ее заболтать. В ее глазах были страх и отчаяние, и я ненавидела себя за то, что я была причиной страданий моей малышки.

– Все от меня уходят, – прошептала она.

– Нет, милая, это не так…

– А теперь и ты уйдешь, и я останусь совсем одна.

Ханна поплакала какое-то время, а я выронила мороженое и крепко прижала ее к себе. Мне нельзя было плакать.

На самом деле мне было физически плохо при одной только мысли о том, что нас с ней разлучат. В последние дни я уже не обнимала ее просто так, между делом, потому что это просто приятно, я обнимала ее, потому что хотела как бы сохранить на себе ее отпечаток. Когда я на нее смотрела, я хотела, чтобы ее образ навсегда остался у меня перед глазами. Я словно готовилась к месяцам, а может, и годам, когда у меня не будет возможности увидеть или обнять мою девочку.

Я теряла Ханну, и это не давало мне заснуть по ночам. А еще я все время думала о грядущих переменах. О том, что меня не будет с ней рядом, когда она начнет созревать как девушка. Я не буду знать, какой она стала. Простит ли она меня? Простит ли она себя?

Я закрыла глаза, вдыхала запах ее волос и вспоминала свою погибшую Летти. Когда я поняла, что вот-вот сломаюсь, я встряхнулась и позволила Ханне сделать то же самое.

Ханна взяла себя в руки. Моя храбрая, сильная девочка. Она вытерла глаза ладошками, извинилась и сказала:

– Я не хотела плакать.

– Сейчас может казаться, что все плохо, но потом станет легче. – Я пыталась внушить ей уверенность, которую сама не чувствовала. – Мы будем писать друг другу, будем разговаривать по телефону, все это закончится, ты и заметить не успеешь, – сказала я и вытащила запутавшуюся у нее в волосах ниточку водорослей.

Ханна шмыгнула носом.

– А самое главное, когда мне надо будет говорить о Летти, я всегда смогу рассказать о китах. И о дельфинах.

– Ты думаешь, это поможет остановить застройку?

– Может быть. Хотя бы так ее жизнь и ее смерть смогут послужить чему-то хорошему.

Мы сидели на пристани, смотрели на воду и размышляли над моими последними словами. Ханна была деликатной девочкой и не сказала мне правду. А правда была в том, что от того, что Летти умерла, никому не могло стать лучше. Потом Ханна посмотрела на меня и спросила:

– А у нее есть могила в Англии? Место, куда можно принести цветы?

Мне пришлось сказать, что я не знаю. Я даже не знала, похоронили мою дочь или кремировали. Ханна, видимо, почувствовала, что мне не по себе от этих мыслей.

– Это не важно, где сейчас Летти, – произнесла она. – Потому что она всегда здесь. – Ханна взяла мою руку и приложила к своей груди.

Больше она ничего не сказала, но я прочитала это в ее глазах: «И ты всегда будешь в моем сердце».

А я не знала, как мне следует это воспринимать – как обещание или как укор.

Кэтлин была не из тех, кто любит устраивать шумные вечеринки. На самом деле, несмотря на то что отель был делом ее жизни, она была самым необщительным человеком из всех, кого я знала. Кэтлин гораздо лучше чувствовала себя в кухне или на своей лодке, чем в компании гостей или туристов. Это была одна из причин, по которым мы с ней так хорошо друг друга понимали. И поэтому я немного удивилась, когда спустя два дня после нашего разговора с Ханной Кэтлин объявила, что, когда Нино Гейнса выпишут из больницы, она намерена созвать гостей. Кэтлин собиралась все устроить на улице, чтобы Нино мог дышать свежим воздухом и любоваться заливом, ну и перемолвиться парой слов со всеми своими друзьями.

– Ланс, хватит уже мух ловить. Пора устроить в этой жалкой дыре праздник, – сказала она, когда у всех ребят от удивления отвисли челюсти.

– И потом, – продолжила Кэтлин, – если мы сейчас выкатим его на всеобщее обозрение, они не будут беспокоить его в ближайшие недели. Что может быть хуже, чем толпа доброжелателей на твоем пороге, когда тебя только выписали из больницы.

Прошло три дня. Погода стояла теплая, в воздухе уже чувствовалось приближение лета. Мы все собрались под аккуратно натянутым тентом. К отелю подъехала машина Кэтлин. Открылась задняя дверь, а еще через несколько секунд Фрэнк помог своему отцу выбраться из машины.

– Добро пожаловать домой! – хором закричали мы.

Ханна побежала вниз по тропинке, чтобы первой обнять Нино, он был для нее почти как дедушка, которого она не знала.

Нино выпрямился. Он сильно похудел – воротник рубашки свободно болтался вокруг шеи, – ослаб и не очень твердо стоял на ногах. Нино держался за открытую дверцу машины и, прищурившись, смотрел на нас из-под полей шляпы.

– Этот парад человечности – все, что ты могла организовать для меня, Кейт? Отвези-ка меня обратно в больницу, – сказал Нино и притворился, будто собирается снова забраться в машину.

Я не смогла сдержать улыбку.

– Неблагодарный старый хрыч, – проворчала Кэтлин, вытаскивая из машины его сумку.

– Вообще-то, предполагается, что ты должна мне во всем потакать, – заметил Нино. – Я могу в любую минуту скопытиться.

– Будешь так себя вести, я тебе в этом помогу, – пообещала Кэтлин и захлопнула дверцу.

– Мистер Гейнс, вы сядете рядом со мной, – сказала Ханна, держа старика за руку, пока он медленно поднимался по тропинке. – Это специальное кресло.

– С уткой под сиденьем, хочешь сказать? – спросил Нино.

Ханна рассмеялась:

– Нет, там специально для вас подушки.

– А, ну тогда ладно.

Нино подмигнул мне, и я вышла вперед, чтобы его обнять.

– Мы рады, что ты дома, Нино.

– Что ж, Лиза, кто-то же должен расшевелить твою тетушку, верно? Нельзя дать ей засохнуть.

Он слишком старался быть веселым, но я понимала почему. Для такого мужчины, как Нино Гейнс, тяжело, когда с ним обращаются как с инвалидом.

День выдался чудесным. Ребята из команд преследователей устроили себе выходной, и по молчаливому соглашению никто не заводил разговор о застройке и о том, что нас ждало впереди. Мы болтали о погоде, о футболе, о жуткой больничной еде и южном правильном[41], которого кто-то видел за Элинор-Айлендом. Мы пили, смотрели, как Ханна с Ларой и Милли носятся по песчаному пляжу, Ланс и Йоши потанцевали под какие-то записи Ханны. Время от времени подъезжали на бутылочку пива рыбаки, соседи и дальние родственники Нино. Майк сидел рядом со мной и иногда брал меня за руку под столом. Его нежность и сила заставляли меня мысленно уноситься туда, где не следует находиться в половине четвертого дня во время семейной вечеринки.

• Предыдущая
• 70/85
• Следующая