Переводчик - Евстигней И. - Страница 44

• Предыдущая
• 44/81
• Следующая

– Сколько же я так провалялся… – вслух пробормотал я. Так, сам для себя, просто чтобы убедиться, что могу говорить, что не высосала до конца мой голос та липкая мембрана из моего наркотического бреда.

– Долго, – как ни в чем не бывало ответил Шах. От неожиданности я едва не подпрыгнул. Что это было?! Такой нормальный – да-да, вот именно, что нормальный! – ответ на мой вопрос?! Откуда?! Мало того, я же сказал ту фразу по-арабски. Он что, меня понимает, слышит?.. Он снова научился думать?! Но как?!!!

– Шах, ты… ты знаешь, кто я?

Я смотрел на него в напряженном ожидании.

– Да. Ты мой друг.

– И ты знаешь, где мы находимся?

– В ИДАРе. Но нас почему-то арестовали.

Чёрт возьми, да он же всё понимает! И разговаривает со мной, как совершенно нормальный человек! Но что могло произойти? Когда? Каким образом? Почему я пропустил этот момент? Неужели…

– Шах, а ты читал ту бумагу о правах?

– Читал, – кивнул он.

– И после неё тебе было плохо?

– Нет. Мне было хорошо. Я как будто всё вспомнил… Словно спал-спал и проснулся… И всё увидел… Но теперь мне снова становится плохо… Я это чувствую… Как прежде…

Он сидел, зажав голову между колен.

– Шах, Шах! Подожди, не уходи! – я подполз к нему, схватил его за плечо и начал трясти. – Шах, не уходи!!!

Но скрючившаяся у стены фигура молчала.

Ну вот и всё. Словно приоткрылось на короткий миг оконце внутрь его души, выпустило наружу светлый лучик, и снова захлопнулось-запечаталось наглухо. Не достучаться…

Ладно, братишка, мы за тебя ещё повоюем…

Я потёр затёкшие от наручников кисти и криво усмехнулся. Не слишком ли оптимистично насчёт повоюем? И куда вообще нас везут? И как долго? Сколько времени я провалялся в наркотическом трансе? Кто знает?.. Действие арабских стихов могло быть очень разным в зависимости от стихотворного размера, рифм, ритмики, от содержания – для тех, кто его понимает – и даже от самого человека. Нас могли везти в этом фургоне меньше часа, а могли и сутки. По крайней мере, воздух в Касабланке был влажным и пахнул океаном – запах, который не спутаешь ни с чем. А здесь он был сухим и горячим. Значит, нас везут вдаль от побережья, в сторону пустыни.

Я повернулся и прижался глазом к щели между досками. Моя догадка оказалась верной. Снаружи, насколько хватало взгляда, простиралась чёрная каменистая хаммада. И лишь далеко-далеко, на самой кромке горизонта, тянулась тонкая насыщено-охровая нить… пески таинственной Сахары, сказочной и проклятой земли, некогда бывшей щедрым цветущим краем. Но люди этой земли однажды отказались помочь своему соседу, попросившему у них защиты от врагов, и этот человек был убит дикими кочевниками. Тогда разгневанный отшельник-марабу проклял этот народ и наслал несчастья на их плодородную землю, и она постепенно сделалась голой и бесплодной, и ничего не осталось на ней, кроме мёртвого песка…

Я снова оперся спиной о стену фургона и посмотрел на Шаха. Господи, что творится у него в голове? Что чувствует человек, когда у него распадаются нейронные сети? Это происходит мгновенно, за считанные секунды? Или мутная пелена наползает на сознание постепенно, мучительно долго, шаг за шагом превращая богоподобную в своей невероятной сложности, отлаженную систему в бессвязное месиво нейронов?

…как проклятие отшельника, превратившее цветущий край в выжженную песчаную пустошь?..

Но, если Шах разговаривал со мной, значит, эти сети в принципе поддаются восстановлению? Значит, нейронам можно вернуть способность соединяться между собой и поддерживать эти связи более-менее устойчивым образом? Я никогда об этом не слышал. Медики в один голос утверждали, что состояние сознания, вызванное разрывом нейронных связей и полным коллапсом нейронных сетей вследствие" синдрома переводчика", лечению не поддается. Но ведь Шаху стало лучше после чтения наркотического стиха, хотя и ненадолго… Может быть, попробовать ещё раз? А если ему после таких "просветлений" станет только хуже? Ты готов взять на себя такую ответственность?..

Ехали мы ещё часов пять. Мне жутко хотелось спать, но я старательно отгонял от себя сон. «Тебе никак нельзя спать, понимаешь? Вдруг ты крепко заснешь и не услышишь, как мы приедем на место?» Ну да, Алекс, ну да… и что с того, что не услышишь? Всё равно растолкают. Неужто ж получше предлога выдумать не мог? Ты ведь просто не хочешь признаться себе в том, что боишься… боишься спать, боишься снова вернуться в тот страшный безысходный сон… или явь!., боишься, что на этот раз уже не сможешь выбраться оттуда, потому что некому будет тебя спасти… Ты ведь сам отказался от Али. Сам. Так чего ж ты теперь ноешь? Отныне и на века безысходность-тоска – твоя лучшая подруга… Да знаю я! Знаю! Какого чёрта постоянно об этом думать? Как садист, вгонять себе под ногти иглы собственными мыслями?! Если мне удастся остаться живым, я вернусь в Россию и всё исправлю! Вымолю у неё прощения, сделаю всё что угодно, лишь бы она снова стала моей, потому что я люблю её! Люблю!..

Да, но для этого тебе нужна лишь самая малость – остаться живым…

Внезапно машина затормозила, но через несколько секунд снова тронулась с места. В просвет между досками я увидел, что за нами закрылись металлические ворота, и мы въехали на какую-то территорию, окруженную высокой каменной стеной с натянутыми поверх неё рядами проволоки. То ли военная база, то ли тюрьма. Обогнув несколько приземистых строений, мы наконец-то остановились.

К машине подошло несколько вооружённых человек. До меня донеслись обрывки гортанного арабского говора. Что-то меня насторожило, хотя я не сразу понял, что… Да, вроде военная форма, но вместо полевых кепок – куфьи, вместо ботинок – обычные кроссовки, и, главное, разлапистые чёрные бороды, скрывавшие у некоторых по пол-лица… явно не по уставу… По правде говоря, эти бородатые люди в полувоенном обмундировании больше смахивали на мафиози, чем на профессиональных военных. Не нравится мне это, очень не нравится…

Петли старого фургона заскрипели, и я зажмурился от ослепительного света. На этот раз никаких прав перечислять нам не стали, да и вообще не снизошли до какого-либо общения. Бесцеремонно подталкивая в спины дулами автоматов, нас отвели в приземистое двухэтажное здание с толстенными стенами, втолкнули в полутёмную каморку и оставили одних, поскрежетав в замке ключами.

Я огляделся. Небольшая комнатушка, каменные стены, каменный пол, забранное решёткой оконце на уровне глаз, ни стола, ни кровати, ни даже кучки соломы на полу. В правом углу я заметил маленькую тёмную нишу. В ней оказался санузел – древний потрескавшийся унитаз, в котором даже журчала вода! Наверное, именно это имелось в виду под "приемлемыми условиями содержания". Но где же кран? Где брать воду для питья?! Я подошёл к двери, пару раз бухнул в неё ногой и прокричал по-арабски: «Воды!»

Через минуту окошко в двери распахнулось, и смуглая рука протянула мне большую глиняную кружку.

– Вода, – коротко объявили нам.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил я нашего тюремщика, но окошко уже захлопнулось.

Я подошёл к Шаху и протянул ему воду.

– Пей, – приказал я на трёх слоях ново-китайского. Пока что это оставалось единственным способом достучаться до мозгов моего напарника. Ну хоть так.

Потом сам отпил из кружки тёплой, словно пропитанной песчаной пылью воды, и лёг на пол. И тут же сверху, со всех сторон на меня навалилась жара, я буквально почувствовал, как от каменных стен, из окна струятся потоки раскаленного пустыней воздуха. Эх, прочитать бы сейчас изысканную омаритскую газель[18] и погрузиться в сладчайшие грёзы, чтобы ни о чём… совсем ни о чём не думать…

• Предыдущая
• 44/81
• Следующая