Танковая атака - Воронин Андрей Николаевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая

– Погоди, – перебил Сергей Аркадьевич, поверх плеча жены внимательно уставившись в телевизор. – Прошу, помолчи минутку.

– Что?! – слегка опешила не привыкшая к такому обращению мадам Кулешова.

Вместо ответа Сергей Аркадьевич лишь прижал палец к губам и нетерпеливо махнул рукой, предлагая отойти в сторону и не заслонять экран. Окончательно растерявшаяся Марина Игоревна машинально выполнила это облеченное в беспрецедентно, самоубийственно грубую форму требование, сделав два шага вправо, в сторону камина, на мраморной полке которого отчетливо тикали старинные бронзовые часы с голыми амурами, психеями и прочими античными бесстыдниками.

– …обвинения в торговле оружием, – отчетливо произнес в наступившей тишине бесстрастный голос диктора. – Более подробный репортаж, включающий в себя интервью с главным героем, смотрите после рекламы. До скорого. Не переключайтесь!

– Это что, о Пагаве? – настороженно спросила Марина Игоревна.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Кулешов. – Я же не Юлий Цезарь! Это он, по слухам, умел заниматься несколькими делами одновременно: писать, читать, смотреть телевизор и собачиться с женой…

– Да, – согласилась Марина Игоревна, – ты не Юлий Цезарь, это медицинский факт.

Она сунула в стоящую на камине пепельницу окурок забытой, истлевшей до самого фильтра сигареты и, распахнув бар, вынула оттуда почти ополовиненную мужем бутылку. Донышко с негромким стуком коснулось стеклянной крышки низкого столика; дополнив натюрморт пепельницей и вторым стаканом, мадам Кулешова опустилась в свободное кресло и закурила новую сигарету. Сергей Аркадьевич плеснул из бутылки сначала ей, потом себе, сдержал неразумное желание попросить у жены сигаретку и, потягивая коньяк, стал вместе с ней смотреть по телевизору рекламу жевательной резинки.

Танк заглох, завалившись носом в глубокую рытвину. Водитель бронетранспортера забрал из кузова две канистры с бензином и зашагал к «тигру» через низкую березовую поросль. Жесткие, как проволока, ветки хлестали по камуфляжным штанам и с характерным звуком скребли по жестяным бокам канистр, роняя на землю мелкие, округлые, как монетки, тронутые осенней желтизной листья. Оператор, держа в одной руке цифровую камеру, а в другой – девятимиллиметровый «вальтер Р38» с взведенным курком, заснял крупным планом размозженную ударом кувалды голову Решетилова с выскочившим из орбиты глазным яблоком и касающуюся пальцами приклада карабина мертвую руку, а потом перевел объектив на Белого.

Белый стоял на четвереньках поодаль. Его мучительно рвало. Зафиксировав этот процесс, оператор прервал съемку, подобрал карабин, проверил обойму, хмыкнул, отдавая должное драматизму разыгравшейся перед объективом его камеры схватки, и отнес «маузер» к бронетранспортеру. Покуривающий в железном кузове пулеметчик принял у него оружие и, кивнув в сторону Белого, со смесью сочувствия и насмешки сказал:

– Эк его выворачивает! Видать, впервой.

Оператор аккуратно спустил курок «вальтера», сунул его в кобуру и тоже закурил.

– Лиха беда начало, – сказал он.

– Чудит Степаныч, – негромко, чтобы не слышал Белый, заметил пулеметчик. – Я бы, лично, их обоих тут закопал. На что ему сдался этот огрызок?

– В большом хозяйстве и огрызок на что-нибудь сгодится, – возразил оператор. – Мы с тобой тут за бабки кантуемся, а этот будет за страх. С таким резюме, – он легонько похлопал ладонью по корпусу выключенной камеры, – пацан что хочешь сделает: украдет, убьет, зарежет, зубами загрызет и с кишками схавает, только пальцем ткни, которого надо… Как одноразовый стаканчик – попользовался и выкинул. Вроде, проблевался, – деловито добавил он, бросив взгляд на Белого, который уже выпрямился и, стоя на коленях, утирал рукавом испачканный рот. – Дай-ка лопату.

Пошарив под сиденьем, пулеметчик протянул ему насаженную на длинную ручку немецкую саперную лопату. Оператор забросил ее на плечо и, насвистывая нацистский маршик, двинулся к Белому.

– Оклемался? – спросил он, воткнув лопату в песок около трупа Решетилова. – Давай, прибери за собой. Негоже ему тут валяться – какой-никакой, а все ж таки человек, не собака дохлая, чтоб под открытым небом на виду у всех гнить.

Белый медленно и неуверенно, как во сне, поднялся с колен и взялся за лопату. При этом ему поневоле пришлось посмотреть на труп. Его лицо перекосилось, он торопливо зажал ладонью рот и отвернулся, пережидая рвотный позыв.

– Ничего, – утешил его оператор, – обвыкнешься. По первому-то разу мало кто не блюет, а потом ничего, привыкают. Давай, коллега, шевели поршнями, Мордвинов ждать не любит.

Отойдя в сторонку, он снова включил камеру и стал снимать, как Белый копает могилу. Мимо, гремя пустыми канистрами, прошел водитель «Вилли».

– Как там «коробка»? – не прерывая съемки, спросил у него разговорчивый оператор. – Буксир нужен?

– Своим ходом выберется, – ответил водитель. – Земля сухая, яма неглубокая, так что все ништяк. Этот-то как?

– Нормально, – сказал оператор. – Парень – золото, настоящий орел!

Это было сказано громко, чтобы подбодрить Белого, который вяло ковырял лопатой густо перевитую корнями деревьев песчаную почву.

– Ну да, ну да, – с явным сомнением произнес водитель и неторопливо зашагал своей дорогой.

Тонкий слой сероватого лесного подзола вскоре кончился, дальше пошел чистый желтовато-белый песок. Лопата перестала натыкаться на корни, и копать стало легко. Белый размеренно сгибал и разгибал спину, выбрасывая из углубляющейся ямы песок, ничего не чувствуя и ни о чем не думая, как примитивный станок с числовым управлением, запрограммированный на выполнение одной несложной операции. В голове было пусто, и в этой пустоте неотвязно вертелась одна-единственная строчка из песни, которой их с Решетом полчаса назад провожал Мордвинов: «И дорогая не узнает, какой танкиста был конец».

Когда он углубился в землю по пояс, плоский штык лопаты заскреб по красной материковой глине.

– Хватит, – заглянув в яму, сказал оператор. – Этак ты, брат, до Австралии докопаешься. Вот аборигены удивятся, когда ты своего дружка в яму кинешь, а он там, у них, наружу вылетит!

Белый машинально растянул распухшие, испачканные запекшейся кровью губы в подобие улыбки и со второй попытки неуклюже выбрался из ямы. Парнем он был крепким и ловким, но сейчас тело слушалось плохо, как будто из него незаметно вынули кости и мышцы, натолкав взамен сырой ваты.

Решето лежал в полуметре от ямы. По кровавому месиву, в которое превратилась его голова, уже ползали мухи. Одна из них села на вывалившееся из глазницы глазное яблоко. Белый представил, как ее хоботок быстро-быстро, как игла швейной машинки, ходит вверх-вниз, пробуя на вкус это жуткое лакомство; пустой желудок конвульсивно сократился, послав вверх по пищеводу новый рвотный позыв, но Белый сумел удержать его внутри – потому, наверное, что удерживать было уже нечего.

– Я же говорил: привыкнешь, – прокомментировал его победу над собственным организмом оператор. – Заканчивай скорее, а то жрать охота.

Белый безропотно подошел к трупу и, ухватив за одежду, пятясь, волоком подтащил его к краю ямы. Перешагнул, снова наклонился, поднатужившись, перевернул и столкнул вниз. Тело с глухим шумом упало на дно неглубокой могилы, обвалившийся со стенки пласт песка милосердно присыпал размозженную, страшно деформированную голову. Белый очень боялся, что глаз останется наверху, и его придется сталкивать в яму отдельно, но этого, к счастью, не случилось. Он снова взялся за лопату и принялся торопливо, не глядя, забрасывать Решето землей. Когда он все-таки отважился посмотреть вниз, из-под неровного, бугристого слоя песка выглядывал только рукав красной спортивной куртки и краешек штанины из синтетической джинсовой ткани. Белый быстрее заработал лопатой, чувствуя, как эта простая работа мало-помалу вытесняет будто застрявшее в мускулах ощущение неповоротливой, непослушной тяжести мертвого тела.

• Предыдущая
• 37/80
• Следующая