Танковая атака - Воронин Андрей Николаевич - Страница 58
- Предыдущая
- 58/80
- Следующая
Мимо опять протарахтел, волоча за собой полупрозрачный шлейф пыли и выхлопных газов, пятнистый длинноносый «Вилли» – легкий полугусеничный бронетранспортер с непроизносимым заводским индексом SdKfz-250/l. В кузове, держась широко расставленными руками за верхний край броневого щитка пулемета, стоял какой-то человек. Он помахал стрелкам рукой; Семибратов махнул в ответ, Мордвинов не шевельнулся.
В броню ударила болванка,
Погиб геройский экипаж.
Четыре трупа возле танка
Украсят траурный пейзаж…
– Ты должен ценить мою скромность, – продолжал Семибратов. – Я ведь не рассказал твоему работодателю, что один хорошо знакомый ему отставной полковник – никакой не полковник, а уволенный из школы педофил с тараканами в башке, который в свое время симулировал прободную язву желудка, чтобы его не забрали в армию и не отправили в Афган. Я промолчал даже о судьбе твоего коллеги из Верхних Болотников и его предсмертном послании, не говоря уже о том безобидном старикане-отставнике с его жестяным «тигром». Не уверен, что эта информация порадовала бы нашего Сергея Аркадьевича, а зачем ему лишние огорчения? – Он с легкой улыбкой кивнул в сторону Кулешова, который продолжал ругаться по телефону с женой. – Вообще, боюсь, наш радушный хозяин очень плохо представляет себе, что делается в его загородных владениях, пока он ворует у государства и продает налево списанные танки. Я бы его просветил, вот только никак не могу решить, что станет для него более пагубным: неведение или неожиданное прозрение. Тут надо соблюсти осторожность, человек-то хороший!
И будет карточка пылиться
На полке пожелтевших книг —
В солдатской форме, при петлицах,
И ей он больше не жених.
– Много же ты, оказывается, знаешь, – сквозь зубы процедил Мордвинов. – Интересно, откуда?
– От верблюда. В разведке мне объяснили, что информация – ключ к победе, и научили ее добывать. А в моей нынешней профессии без полной информации – не только о противнике, но и о союзнике – вообще никуда. Пропадешь с концами, сожрут в два счета и не поперхнутся…
– Не все знания полезны для здоровья, – сказал Анатолий Степанович. – Не боишься?
– Кого – тебя? Я же не второклассник с льняными волосенками и сладкой попкой, чтобы тебя бояться! Бояться должен ты. Потому что твоя дальнейшая судьба зависит от того, что покажется мне более целесообразным и менее обременительным: работать с тобой рука об руку или помножить тебя на ноль и по совместительству занять нагретое тобой местечко. Поэтому заруби на носу: попытаешься мне помешать, встанешь у меня на дороге – раздавлю, как гниду!
Даже если бы у Анатолия Степановича нашлось, что на это ответить, он бы все равно не успел: вернулся Кулешов. Пряча в карман мобильный телефон, он тяжело отдувался, утирая со лба несуществующий пот.
– Ну, с-с-с… – начал он и осекся, с некоторым опозданием вспомнив о присутствии постороннего. – Давайте выпьем. Где этот-то, в перекиси купаный?
Заметив, как он вертит головой, хорошо изучивший хозяйские привычки Белый в два счета очутился рядом, держа наготове поднос. Серебряные стопки наполнились темно-янтарной жидкостью; Белый аккуратно опустил поднос на железный стол между «томми» и «шмайссером» и тихонько отступил, опасливо поглядывая на чересчур догадливого гостя.
– Выпьем, – подняв на уровень груди наполненную до краев стопку, повторил Сергей Аркадьевич.
– За что? – с готовностью повернулся к нему Семибратов.
– Не за что, а зачем. Для расширения сосудов и укрепления нервной системы, – ответил Сергей Аркадьевич Кулешов и первым, ни с кем не чокаясь, опрокинул стопку.
С утра, как назло, опять зарядил дождик – мелкий, спорый, занудливый, он вмиг перекрасил мир в скучные серо-коричневые тона, приглушив яркие краски золотой осени. Над деревней, оглашая округу унылым карканьем, кружили намокшие вороны. Дороги раскисли моментально, будто только того и ждали, и, устав препираться под дождем с пребывающим в мрачно-романтическом настрое, уже с утра пораньше успевшим изрядно принять на грудь, а может быть, просто не протрезвевшим с вечера электоратом, глава поселения Валентина Серафимовна Звонарева махнула рукой: да делайте вы, что хотите!
Ее серебристая «Волга» укатила, сердито фырча глушителем и разбрызгивая скопившуюся в глубоких колеях грязную воду, которая обещала в ближайшее время превратиться в жидкую грязь. Проводив ее взглядом, приходской священник отец Дмитрий, до этого терпеливо и смиренно дожидавшийся окончания диалога власти с народом, раздул кадило и приступил к церемонии отпевания.
Народу собралось неожиданно много, человек сто или даже чуточку больше. Некоторые бабы плакали, сморкаясь в платки и утирая ими же слезы – не столько по покойнику, на которого при жизни недоверчиво, с подозрением косились, сколько по привычке и из страха перед участью, которая никого не минует. Краснорожие с похмелья мужики, подставив дождю ничем не прикрытые плеши и космы, мрачно курили, время от времени обмениваясь какими-то короткими замечаниями. На большом, как заведено в деревне, приусадебном участке мокли под дождем выстроенные в два ряда, окрашенные в защитный цвет макеты – пушки, броневики, пулеметы; в открытых настежь воротах превращенного в мастерскую сарая виднелись очертания почти законченного полкового миномета, над которым в последнее время работал покойный Павел Трофимович Ерошкин. Лениво и бесцельно перемешивающаяся, как густое варево в поставленном на медленный огонь котле, толпа постепенно оттеснила Самарцева и Зернова к самой калитке, что вела со двора на превращенный в музей под открытым небом участок. Чтобы аборигены окончательно не оттоптали ноги своими грязными сапожищами, оперативники прошли через калитку и стали наблюдать за происходящим поверх низкого штакетника.
Капли дождя одна за другой срывались с дульного среза стоящей рядом полевой гаубицы, почти неотличимо похожей на настоящую. Это зрелище неожиданно вызвало из небытия строчку из старой, навсегда, казалось бы, забытой песни, и капитан Зернов пробормотал вполголоса:
– Дождик капал на рыла и на дула наганов…
– Во-во, – поддакнул капитан Самарцев, – в точности так. Черт, до чего же неудачно вышло! Сколько нам тут теперь торчать?
– Да успеете, – негромко произнес неожиданно обнаружившийся рядом участковый Лузгин. – Куда он денется? Не станете же вы при всем честном народе ерундой заниматься. Того и гляди, бока намнут, не посмотрят, что вы при исполнении. Зайдете в дом, обсохнете, помянете Трофимыча – хороший он был мужик, хоть и с чудинкой. А потом берите свои образцы, сколь душа пожелает. Только, если по уму, бросили бы вы, мужики, это дело. Только время зря теряете.
– Это не нам – начальству решать, – не повернув головы, ответил Самарцев. – Не знаю, как у вас, а у нас так. Дело не закрыто, в нем открылись новые обстоятельства, обстоятельства необходимо изучить… Короче, все как обычно. Ты предсмертное письмо этого Лялькина читал?
– Читал, – сказал участковый. – Не знаю, как там насчет него самого, а насчет Трофимыча – бред собачий, вранье чистой воды. Помню я этого учителя, по весне, действительно, с детишками приезжал, но с тех пор он и носа сюда не показывал. Общались они, как же…
– Взрывчатку в доме учителя нашли? – сказал Самарцев. – Нашли. Гвозди нашли? Нашли. Как минимум, половина из того, что он написал, подтверждена вещественными доказательствами. Это прямые улики, майор. И не мне тебя учить, что они означают. А если в стволе этого его танка обнаружатся следы порохового нагара…
– А если не обнаружатся? – перебил Лузгин.
– Тогда следствие придет к выводу, что их тщательно удалили, – вставил мрачную реплику в их разговор капитан Зернов.
– То-то и оно-то, – вздохнул участковый. – Вот я и говорю: чего время зря теряете?
Стоявшие на крыльце люди зашевелились, начали пятиться; из открытых дверей, как паста из тюбика, стала задом наперед выдавливаться толпа, над головами которой возник, приближаясь, надтреснутый тенорок отца Дмитрия, речитативом читающего заупокойную молитву. Батюшка не замедлил последовать за своим голосом – умолкнув, вышел из дома, перекрестился, спустился с крыльца и стал в сторонке, лицом к двери, размеренно помахивая дымящимся кадилом.
- Предыдущая
- 58/80
- Следующая
