Дорога домой (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/60
• Следующая

Ленивый разговор, летним вечером во дворе, на лавочке…

– Не пуняла, они, эти новенькие с пятого этажа, опять с коляской?

– Так да, у них же родился третий ребенок.

– Ты подумай! Значит, у них все серьезно?

Представьте: вот – дом, так? А перпендикулярно этому длинному дому – дорога. Нет, стоп.

Сначала.

Вот – дорога, так? И эта дорога как будто бежит от моря к дому. И в этот дом упирается. Нет, моря не видно. Море далеко. Дорога длинная, очень длинная. Но если смотреть в окно с третьего этажа, видно эту дорогу, убегающую далеко-далеко, ничто ее не загораживает, и наверняка, если бы я не была такой близорукой, я бы увидела море, там далеко. Потому что эта дорога так придумана, чтобы связывать дом и море.

Вставала я, когда еще было свежо и серо, варила кофе и усаживалась на широкий подоконник. За окном просыпалась дорога, и как по сигналу начиналось особенное шоу.

Сначала показывали что-то серое, угрюмое, пасмурное и в тумане. Но через мгновение там, в конце моей дороги, из-за горизонта вдруг появлялся оранжевый теплый свет, затем – острые лучи…

Для кого-то оно подобно апельсину. Для кого-то творожной ватрушке. Для кого-то половинке персика…

А я видела: первые его лучи похожи на два уха и тонкие вибриссы. И уже следом вдруг упруго всплывал не персик, не апельсин, не ватрушка. Из-за горизонта появлялась гигантская, радостная, хитрая, сытая морда рыжего кота. Я спрыгивала с подоконника, бежала на балкон и, подпрыгивая, махала ему обеими руками:

– Коооооот!!! Вот и тыыыы!!!

Он в ответ тихонько мурлыкал и жмурил глаза.

И так было почти каждое утро. Иногда вдруг вместо усатой его лихой башки над горизонтом появлялась его выгнутая рыжая спинка или толстый мягкий бок. А то вдруг кто-то густо разливал по небу сливки, и кот, кидаясь их слизывать с неба, являл мне только кончик своей божественной лапы или еще одной лапы.

Давно. Мы с моей старшей сестрой Линой (на самом деле она – младшая сестра моего папы, то есть моя тетя, но я привыкла считать ее моей сестрой) пошли на толчок покупать мне что-то, чтобы меня порадовать. Я никогда раньше не была на толчке, потому что меня не брали. А сейчас Линка меня взяла с собой. Я очень хотела посмотреть, что же это такое. И у меня сохранилось ярчайшее воспоминание, которое совсем не соответствует тому, что сейчас представляет из себя рынок.

Словом, мы пришли. И там была куча людей. Именно куча. То есть как будто огромную толпу обвязали веревкой, как букет, и за пределы этой вот веревки нельзя было выходить, и можно было передвигаться только в пределах этого букета. Кто-то передвигался осторожно боком, кто-то по-хамски, расталкивая всех локтями. И вольно, свободно, пританцовывая, там ходили только ужасные яркие коварные и смелые цыганки. Они приговаривали «жевачка-жевачка-жевачка-жевачка». Линка спро– сила одну, которая держала в смуглой, обвешанной бренчащими цацками лапе пачку жвачки в виде сигареток.

Сколько? – спросила Лина.

Столько-то, ответила цыганка.

– Много, – сказала Лина, – давай столько-то.

– Щас, – сказала цыганка, – ага.

– Тогда иди, – сказала ей Линка.

Цыганка осклабилась ужасными железными желтыми зубами и обозвала нас грязными бранными словами – и Линку, и меня.

Мы не купили ничего на этом толчке. Линка подхватила меня за руку, и мы выпали из того огражденного веревкой букета. Но у меня дух захватывало от полноты жизни, я с восторгом еще и еще перебирала в памяти детали костюма той цыганки, ее отвратительные цапучие с черными когтями руки, ее коричневое лицо с глубокими морщинами и каркающий громкий голос.

Линка тогда, уводя меня за руку, сокрушалась:

– Как ужасно!

А я думала: «Как прекрасно! Как интересно! Как ярко!»

В Одессе у меня села батарейка в телефоне. Я одна в квартире, сестра уехала в санаторий, соседи, у которых можно взять подзарядку (я свою забыла), пошли на пляж. Рано утром я вышла искать, где подзарядить телефон. Вышла вроде предусмотрительно – пока не жарко. Но опрометчиво – уже было жарко, ужасно жарко, и при этом все магазины с телефонами и телефонными гаджетами и девайсами, магазины, которые раньше прямо кидались под ноги, так вот они или вообще исчезли, или были наглухо закрыты.

Я шла по солнечной стороне улицы и просто кипела и снаружи, и внутри. Я представляла, как мама звонит, а мой телефон отключен, и мама – у нее воображение – видит, что меня обокрали в лучшем случае, а в худшем еще и дали по башке, не дай боже. Я представляла, как мой муж звонит, а телефон отключен, и муж уже представляет, как я в дорогом отеле, в президентском номере, пьяная, в кружевных чулочках, с президентом… какого-нибудь банка… Или вот, например, мне звонит дочь моя или сын. Короче, мне звонят дети. А мой телефон отключен. И они сразу обижаются, сразу. Потому что у меня телефон должен быть включен и я должна по «мам, привет» догадаться, что ребенок хочет, потому что ну как, мам, ну я же намекал(а) один раз, ты же догадалась, ну привези мне это, ну мам. А тут телефон – бац! Ребенок расстроен. Или совсем плохо – мне звонит мой редактор, что-то уточнить, а мой телефон… ну да… И он думает, ах так, думает, значит. Мы не поставим этот материал в номер!

И вот я иду-иду-иду и сильно нервничаю, что вот они мне все звонят, а я в президентском номере, и меня ограбили… сам президент… ну пусть банка… стырил мой телефон и поменял там сим-карту…

У меня уже просто от волнения, от жары, от усталости, от яркого солнца темнеет в глазах.

И вдруг мне навстречу идут две девушки… Тоже по солнечной стороне, где закрытые магазины. И ведь я краем глаза (а мой край глаза для меня – это очень хороший товарищ, он все видит, все запоминает, мой край глаза) видела, что эти две вынырнули откуда-то из подворотни. Как будто им кто-то сказал:

– Фас!

Такие бодренькие идут навстречу. И вроде как продолжают начатый разговор. Так в моем театре на уроках по актерскому мастерству новички разыгрывают этюды в первые месяцы занятий.

Девушки, ой девушки, вы хоть поняли, на кого нарвались, девушки? Этот ваш наигранный тон, эти пустые напряженные глаза, эти неоправданные жесты, этот ваш вкрадчивый шаг…

Они были, видимо, из той привокзальной компании, которая окружает, уговаривает, одна пристально смотрит в глаза, просит, и ты добровольно отдаешь ей свой бумажник, свой телефон, свою сумку… И счастливая бредешь и напеваешь «омммм…», потому что в этой жизни тебе уже ничего не надо. И у тебя только одно желание, чтобы эти девушки были счастливы.

Какие девушки? А вот.

Первая. Темно-серые, льдистые, широко поставленные глаза, носик прямой, длинноватый, волосы подкрашенные, светлая шатенка. А брови черные, прореженные, неумело подкорректированные. Ярко-желтое платье. Вторая – цыганистая брюнетка. Лицо жуликоватое, глаза карие, бегают, кожа оливковая. Руки неухоженные, в цыпках.

И вот они подходят ко мне и фальшиво-ласково:

– Уделите нам минуту, пожалуйста…

Тон повелительный.

Уделить минуту – солнце печет, все прячутся, перебегая в тень. Просто остановиться и уделить?

И смотрит, смотрит упрямо мне сквозь глаза прямо в мозги, эта девушка…

Я ласково говорю им:

– Уделить минутку? Да легко…

И достаю свой разряженный телефон… сейчас вот позвоню и уделю… Девушки подходят еще ближе. Гораздо ближе, чем я могу выдержать (я не терплю нарушения частного пространства). Я нажимаю на своем разряженном телефоне кнопочку, чуть-чуть жду и спокойно произношу:

– Колесниченко! Они тут. Можно брать!

Вот что они умеют, так это удирать… Они и те их коллеги по бизнесу, что – спасибо краю моего глаза – шли следом, как будто с ними совершенно незнакомые. Они все как-то мгновенно рассосались по сторонам. Кто в подъезд нырнул, кто повернул резко или просто побежал в обратную сторону.

• Предыдущая
• 4/60
• Следующая