Пирамида Кецалькоатля - Портильо Хосе Лопес - Страница 22

• Предыдущая
• 22/26
• Следующая

— Пусть дочь моя придет, — велел Кецалькоатль.

Она предстала перед ним, как никогда красива Он не видал ее с тех пор, как приказал найти Тобейо. Слезы нежности застлали очи старого отца.

— Я понял, почему мои глаза теряют силу. Ты от меня ушла, покинула мой дом, я снова чувствую себя чужим здесь, в этих землях. Я одинок. Ты, дочь моя, ты тоже одинока!

— Нет, господин мой, я не одинока. Титлакуан вернется скоро, и сын его живет в моей утробе.

— Твой сын, что слышу, дочь?! Твой сын, который навсегда тебя уводит от отца. О, как далек я от своих истоков! И кровь моя становится все жиже! Я стар, чужой пришелец, гость я в этих землях, полных солнца, чей блеск уже не вынести моим глазам. Твой сын. Он тоже одинок. Его отец остался на земле Коатепека!

— Тебя не понимаю, господин! Титлакуан не будет жить в Коатепеке, вернется он к родному сыну. Он хочет показать его своим сородичам.

— Нет, Уэмак сообщил мне, что Титлакуан остался там и не вернется. Сына его и внука знать будет только дед. Дед одряхлевший и усталый, который уже видит близкий конец своего времени.

— Течет людское время, господин, но не для мужа моего Титлакуана: предназначение свое еще не выполнил он в этом мире. Станет преемником твоим он, а потом мой сын его заменит здесь, мой сын, твой внук. Так прорастешь корнями в этих землях, залитых ярким солнцем. Внук твой землями Анауака будет любоваться, когда тебя уже не станет. Ты сделаться желал бессмертным, чтобы твой род не умирал и вечно жил на свете, лишь по приказу времени роняя прах и пепел в эти земли.

— Титлакуан — преемник мой! Но его больше нет! Сюда Титлакуан не возвратится!

Белее снега сделалось ее лицо, и слезы выступили на глазах, но она справилась с собой:

— Титлакуан не умер, он умереть не может! Он вернется! Пойду и буду ждать его!

Она ушла, оставив старца одного в глубоком горе.

— Как далеки мои истоки! Как близко жизни окончанье! Дочь! Мой сын! Что сталось с моим сыном в необозримости земной? А Татле! Жив ли Татле в людской враждебности? И дочь ушла. Я — семя, спора! Как велика земля, как беспредельна! Как тяжек груз! Как долг путь!

В тот день не мог он покаяние нести. Большая боль терзала его сердце ночью, в тиши, во мраке одиночества. Его глаза, давно утратившие блеск, туманились слезами.

На следующий день вернулся Титлакуан с тамемами, махавшими оружием людей Коатепека, которые тащили на себе тяжелую поклажу. Был полдень, солнце в силу полную блистало. Криками и шумом люди оповещали Тулу о победе.

Титлакуан шел впереди, почти нагой, с одною палицей в руках, с презрительной улыбкой на лице, внушавшей страх и ненависть Тольтекам. Уэмак и его люди вышли посмотреть, в чем дело. Страх, удивленье и неудовольство овладели душами властителей тольтекских. Титлакуан расправил гордо плечи пред свитой Уэмака.

— Уэмак! — сказал он. — Воины твои храбры и славны. Всласть насмотрелся я, как бабочек они крошили. Их уборы из ярких перьев сами, как бабочки и как цветы, сверкали. Зрелище красиво было! Их дубины, наверное, измазались пыльцой цветочной, мотыльковой пылью! А эта палица в моей руке пропитана коатепекской кровью. Вот этой кровью. Посмотри!

Он с ревом прыгнул и в прыжке тремя ударами три головы вмиг расколол: три пленника свалились наземь.

— Уэмак! Крови вражьей жаждут боги, а благостные воины твои, способные охотиться на бабочек и рвать цветы, не пожелали кровь пролить. Они оставили товары на произвол судьбы; и я, игрок в пелоту, и безоружные тамемы кладь защитили, в путь пустились дальше. Вот правда истая, Тольтеки!

Люди, отвыкшие от вида свежей крови, заволновались, зашумели. Титлакуан, увидев это, снова повысил голос:

— Запах крови стал неприятен для Тольтеков! Смерть не желают копьями достать Тольтеки! Видно, забыли о борьбе, о жизни, крови, смерти! Братья, напомним боязливым людям о смысле смерти и значенье крови! Радость богам доставим! — заревел он и с тамемами стал убивать подряд всех пленных.

Пленники пытались убежать, а народ, остервенев, кричал: «Смерть! Смерть!» И, обо всем забыв и разум потеряв, толпа набросилась на коатепеков и стала бить их, убивать.

Шум оргии кровавой слышал во дворце Кецалькоатль, в тиши уединенья своего.

— Что там случилось? — Он спросил. — Кто так кричит, что даже я за толстыми стенами слышу?

— Титлакуан вернулся. — Слуги сообщили. — Пленников привел и убивает их в присутствии Уэмака, тот словно каменный стоит. Народ волнуется, кричит: «Смерть! Смерть!»

— О, тигр кровожадный! Титлакуан! Отродье колдовское! Дьявол — внука моего отец! Иду! Иду к народу! Пусть на площадь дочь мою тотчас приведут!

Так он сказал и хлыст велел подать. Накинул мантию на плечи, надел роскошный свой плюмаж, сел в паланкин и приказал нести себя на площадь.

Он появился там, когда окончилось побоище: все пленные убиты были, их трупы сваливали в кучу. Тольтеки нехотя тела таскали, тамемы же пустились в пляс под гулкие удары тепонацтле, и несколько Тольтеков к ним присоединились. Многие, однако, издали и с ужасом глядели на устрашающий спектакль: груды трупов в пыли и в лужах крови под светлым жарким солнцем, под музыку глухую барабанов.

Уэмак поспешил уйти в сопровождении своих людей. Титлакуан, грудь горделиво выпятив, стоял неподалеку от кучи тел. Плюмаж победный уже украсил его голову, а грудь и руки обмазаны малиновой и желтой краской, плечи прикрыты мантией, на шее вздрагивали ожерелья. Всюду победу воспевали. Крики слышались:

— Титлакуан! Титлакуан! Титлакуан!

Тут появился в паланкине Кецалькоатль. Вопли замерли, и стало тихо. Солнце полуденное жгло нещадно. Люди Кецалькоатля много лет не видели его и только знали: он существует, хотя и не присутствует нигде; жила еще его былая магия. Посеребрились волосы и борода, а щеки бледные изрезали морщины, но властный взмах руки и яростный блеск глаз заворожили всех. Улыбка с губ Титлакуана уползла и спряталась, когда в волнении дочь Кецалькоатля прибежала. Старец спустился с паланкина и перед Титлакуаном встал во весь свой исполинский рост, тряхнув густою белой гривой. Народ, оцепенев, смотрел на них. Безмолвие разбил Кецалькоатль:

— Тигр, пятнистый тигр[31]! Вот кто ты. Трус! Кровожадный зверь, исполненный коварства! Дочь моя, нет, не супруг вернулся твой! Вернулся тигр кровавый. Его не разглядел я ранее, и к роду нашему он стал причастен из-за желанья твоей плоти! Дочь, взгляни! Людскою кровью свежей покрыты его когти! Я узнаю его, я узнаю глаза, посыпанные прахом прошлого! К нам прошлое вернуться хочет! Но нет, его еще здесь нет! Титлакуан проклятый! Здесь властвует пока Кецалькоатль! И не войдешь ты в Тулу! Время — еще мое! Я Се-Акатль Кецалькоатль! — вскричал он, хлыст схватил и стал свирепо бить Титлакуана. Тот был врасплох застигнут и старался от мантии избавиться и ожерелий, которые сковали все его движения.

Дочь Кецалькоатля мужа обнимала, пыталась от неистовых ударов уберечь, но невольно лишь затрудняла его попытки защититься. Старец стегал и стегал его, крича:

— Я Се-Акатль, я Кецалькоатль! Это — мое время! Здесь — моя Тула! Тигр, проклятый тигр! — Он бил их, пока оба, муж и жена, в пыль не свалились. Кровь людей Коатепека смешалась с кровью, каплями из-под хлыста летевшей.

Он бросил плеть тогда, когда не в силах был стегать, и на руки упал своих кокомов.

Люди опомнились и стали песни петь во славу Змея Пернатого, в честь мудрого Кецалькоатля. В паланкине, почти лишившись чувств, отправился он во дворец. Народ в молчанье шествовал за ним. На площади остались лишь Титлакуан, и дочь Кецалькоатля, и тамемы. Позже, взвалив на плечи кладь, носильщики с избитыми супругами ушли из Тулы.

Кецалькоатль, добравшись до дому, уединился в своих хоромах.

— Снова один средь всей земли, — сказал он. — Без жены, без дочери, без сына! Тула! Моя Тула! Детище мое и кровь моя! О Тула! Тула!

• Предыдущая
• 22/26
• Следующая