Юность - Гетто Виктория - Страница 49

• Предыдущая
• 49/76
• Следующая

– Сходишь в обоз, скажешь – я приказал.

Гуль снова кивает, а я обращаюсь к малышке саури на её языке:

– Иди с этой женщиной. Она найдёт тебе одежду, а потом помоет. И приведёт ко мне.

– Вы меня не обманываете, дядя?

Улыбаюсь в ответ:

– Привыкай звать меня папой, Аами…

Гуль берёт обеих девочек за руки и уводит, а я задумчиво смотрю им вслед. По идее надо бы пойти вместе с ними, но, увы, пора браться за дела… Саури достаточно взрослая и маленькая одновременно. Следовательно, мне нужна женщина, чтобы ухаживать за ней. Взять кого-то из своих? Но Аами не знает ни всеобщего языка, ни тем более фиорийского диалекта. Следовательно, мне нужна тушурка, владеющая хотя бы всеобщим.

Требую себе Вороного и еду к пленникам, которые работают на строительстве моста. Впрочем, тот почти уже закончен, во всяком случае, переправа идёт полным ходом, и добрая половина нашего корпуса уже на том берегу. Хотя подсыпка земли на насыпь происходит по-прежнему.

– Где здесь женщины? – обращаюсь к одному из надзирателей, охраняющих очередную партию рабов, которую сейчас собираются перегонять на ту сторону для рытья рва.

Пока гонят только мужчин, значит, женщин берегут.

Тот вытягивается, рассмотрев меня, и отвечает:

– Они за теми холмами, сьере граф.

– Благодарю.

Киваю ему, поворачиваю жеребца в указанную сторону. Вороной быстро приносит меня в указанное место, взлетает на холм и… Матерь Высочайшего! Да сколько же их тут?! Пленных тушурок очень много. На глаз – не меньше четырёх, а то и пяти тысяч. Они сидят, заполнив большое поле, кое-где между ними видны фигуры всадников, охраняющих пленников. Пускаю коня спокойным шагом. Рабыни шарахаются, насколько это возможно в связанном состоянии. И зря – Вороной очень умный жеребец и никогда не наступит на человека. Если только хозяин не даст ему команды драться. Или в бою.

Один из ближащих охранников, завидев меня, устремляется ко мне, но, подъехав поближе и узнав меня, почтительно здоровается. Затем интересуется, что мне здесь нужно. Объясняю, что требуется женщина для ведения хозяйства и ухода за маленькой девочкой. Солдат кивает: он меня понял – пояснять не стоит. Всем известно, что внучка старого Долмы-лекаря постоянно пропадает у графа дель Парды. Пусть думает, что это для неё. Тем более что старик завоевал нешуточный авторитет и уважение среди всех фиорийцев.

Еду между скорчившимися в страхе фигурами, одетыми в полосатые длинные платья, с покрывалами на головах. Впрочем, волосы спрятаны не у всех, а некоторых, если не практически всех тушурок, что помоложе и покрасивее, солдаты уже попробовали. Ну… на то она и война…

– Мне нужна женщина, чтобы ухаживать за девочкой семи лет. Знающая всеобщий язык…

Раз за разом я произношу эту фразу, но тщетно. Испуганные глаза, полные ужаса, плещущегося через край. И – всё. Сжимаются в комок, прикрывают лица руками. Единственная реакция на мои слова. Да что они, совсем бестолковые? Неужели не понимают, что будет дальше?! Ладно, солдаты будут приходить сюда, как в весёлый дом, выбирать себе подстилку на ночь. Ведь каждая пройдёт не через одного! А днём придётся работать под плетьми надзирателей, копая ров или заготавливая дрова и камни. Мёрзнуть ночами под открытым небом и голодать. Таскать на себе булыжники для требучетов, вместо лошадей и волов, а потом умереть, когда рабов погонят на стены Кыхта. Так не лучше ли стать служанкой лорда, нормально питаться, получить защиту от насильников, всего лишь присматривая за маленькой девочкой? Неужели никто не хочет жить? Или они просто не понимают того, что я говорю? Если верно последнее – их проблемы. Я не слуга Высочайшего, чтобы быть милосердным ко всем. Если же просто боятся, значит, таков их выбор…

– Мне нужна женщина, которая будет ухаживать за маленькой девочкой, знающая всеобщий язык…

Неужели все здесь такие тупые?! И никто не знает всеобщего языка, на котором можно говорить в любом уголке этой планеты?! Чу! Стоп. Я слегка натягиваю поводья. Что-то мелькнуло в глазах вон той тушурки, когда я в очередной раз произнёс эту фразу. Вроде она поняла мои слова. Довольно красивая, с растрёпанными волосами, на шее – синяки от верёвки, на вид постарше меня, около тридцати, но в реальности, может, и младше. Здесь стареют очень быстро. Полосатое платье-балахон разодрано. Понятно – её уже того… Ну да я спать с ней не собираюсь, так что мне это как-то… по барабану…

Спрыгиваю с седла. Вороной застывает, а я наклоняюсь, беру её за ворот платья и ставлю на ноги. Всё как я и думал. Одежда разорвана, в прорехе мелькает смуглое тело. Она пытается свести края ткани связанными в запястьях руками, но это ей не очень удаётся, и тушурка снова валится на землю, закрывая лицо. Губы распухшие. Одна щека припухла, и на ней расплылся громадный синяк.

– Ты понимаешь то, что я говорю, рабыня?

Она ещё больше сжимается, но кивает.

– Хочешь, чтобы то, что уже произошло, было каждую ночь или станешь служанкой молодой госпожи?

– Пощадите, пощадите! Только не надо опять!!!

Так. Значит, понимает… Отлично. Наклоняюсь, режу верёвки на её ногах. Ого! Знакомые следы… Руки привязываются к ногам. В локтях к коленям. Вплотную. Получаются этакие четвереньки. Хочешь, заваливай на спину. Хочешь – заходи со спины. Ей никуда не деться… Пользуй, как пожелаешь и сколько захочешь. Куда удобнее, чем возня с кольями, которые надо где-то найти, да ещё забить в землю, осенью промёрзшую и твёрдую, как асфальт. Причём забивать надо глубоко, чтобы пленница не вырвалась. А дёргаться она будет изо всех сил. В общем, пока всё подготовишь для процесса – любое желание пропадёт…

Отцепляю от седла небольшой жгут верёвки, привязываю его к рукам и беру конец в руки. Снова залезаю в седло и трогаю Вороного. Шагом. Женщина без сна, замёрзшая. Утром на землю пал иней. Голодная. Да ещё после того, как её не раз изнасиловали… Взять бы её в седло, да это будет совсем перебор. Доковыляет как-нибудь.

По мере того как приближаемся к лагерю, её шаги становятся всё медленнее, верёвка натягивается и дёргает коня. Оборачиваюсь – неужели свалилась? Всё куда прозаичнее: пока мы ехали в одиночестве, было нормально. А когда нам стали попадаться люди, то тушурка засмущалась своего разодранного платья. Разодрали-то на совесть, от горла до земли. Такие две половинки. Как ни держи края – всё равно то живот видно, то ноги мелькают. В это время да для такого народа – позор неизбывный. Впрочем, чего она дёргается? Её ведь вообще изнасиловали. Значит, дорога одна – умереть… Словом, запуталась женщина в собственных лохмотьях. И упала. Ну что с ней делать… Разворачиваю жеребца, приближаюсь к ней. Она торопливо вскакивает, платье распахивается, и я вижу довольно полную красивую молодую грудь, всю в багровых кровоподтёках.

– Ай!.. – Она, словно ёж, сворачивается прямо на земле в клубок, натягивая на себя свои лохмотья. Я молча отцепляю от седла воинский плащ, благо у меня всё, как полагается по уставу, бросаю ей:

– Прикройся.

Тушурка кое-как разворачивает ткань, понимает, что это, торопливо застёгивает пуговицы. Собственно, это не совсем плащ, скорее плащ-палатка – довольно большой квадрат ткани с прорезью для головы. Так что через мгновение голое тело скрыто под плотным лёгким брезентом армейского образца, и дальше мы уже движемся более-менее спокойно.

Останавливаю Вороного возле повозки Долмы, зову лекаря. Наш госпиталь пойдёт в последнюю очередь, так что оба медикуса пока ещё здесь. Старик высовывается, при виде меня улыбается. Ну, я как-никак будущий сюзерен. Да ещё и обещал внучку пристроить… Но при виде прикрытой армейским плащом тушурки мрачнеет.

– Вы что-то хотите, сьере граф?

– Гуль дома?

Старик кивает в сторону повозки:

– Моет странную девочку. Мне сказали, что она станет вашей дочерью? Вы серьёзно, сьере граф? И вам не противно, что она так уродлива?

– Для меня Аами очень красива, сьере Долма.

– Но её уши…

– А что – уши? У меня жена из этого же племени. Так что я воспринимаю всё это нормально. И привычно.

• Предыдущая
• 49/76
• Следующая