Журавленок и молнии (с илл.) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 20

• Предыдущая
• 20/68
• Следующая

Женщина открыла серую папку, посмотрела на Горьку и Шкалика почти ласково, встряхнулась и бодро спросила:

— Ну что? Будем отпираться или сразу все скажем честненько? Как у нас насчет совести?

Шкалик закатил истерику. Он зарыдал, затопал ногами и взахлеб закричал, что стало уже невозможно выйти на улицу. Что такого он сделал? Шел мимо магазина, а его хватают как вора! Есть в Советской стране такие законы, чтобы ни с того ни с сего хватать? Да что же это такое?! В чем он виноват?! Взрослого бы, небось, не схватили! Взрослый знает, что делать: он и к прокурору пойдет, и в суд, и в газету напишет! А с маленьким все можно, да?

Была в слезах и ярости Шкалика такая неподдельная правота, что лейтенантша растерялась. К тому же Шкалик упал на деревянный диванчик и крепко стукнулся лбом о подлокотник. Прибежала девушка-сержант, Шкалику дали воды, велели успокоиться и отпустили. Уходя, он напомнил Горьке залитым слезами взглядом: «Не болтай»…

Горька, всхлипывая, покорно рассказал историю, как хотел сдать бутылку, чтобы получить деньги на кино.

— Так-так, — покачивая какой-то домашней, не милицейской прической, сказала лейтенантша. — С этого все и начинают. Жаль мне тебя, но родителей придется для беседы пригласить. И, возможно, оштрафовать. Где ты живешь?

Горька знал, что изворачиваться бессмысленно. Морщась от слез, назвал адрес, потом — как зовут маму и папу.

— Место работы родителей?

Услыхав о работе отца, лейтенантша отложила ручку. Что-то изменилось в ее лице.

— Как? Значит, тот самый Геннадий Сергеевич Валохин, старшина? Ну и ну… Ладно, иди домой, Горислав Валохин, а папе я позвоню. Надеюсь, папа займется твоим воспитанием…

Горька знал, что «папа займется»…

Страх у Горьки сначала поубавился, когда он оказался на улице. Все-таки кругом был простор и была свобода. Но Горька понимал, что свобода эта обманчивая. Куда он денется? Бежать? Все равно сыщут, доставят обратно через детприемник. Еще хуже будет.

От досады и отчаяния Горька закинул в траву сумку Капрала. Он знал, что на этот раз отец не будет горячиться: тут не двойка в дневнике и не ведро с мусором, которое Горька забыл вынести… Станет тихо-тихо, мама уйдет на кухню, прижав к лицу руки, и в этой тишине отец спокойно скажет: «Ну-ка иди сюда… Значит, воровать начал? Хочешь, чтобы отца прогнали с работы? Не выйдет, лучше я тебя сам…» Потом начнут слабо звякать колечки портупеи…

Горька тихо заплакал на ходу и так, с опущенной головой, наткнулся на Егора Гладкова.

— Ты чего? — спросил Егор с усмешкой, но и с тревогой.

Егор, конечно, не был другом. Он относился к Горьке «не очень». Кажется, даже слегка презирал. Но он был справедливый. И он был все-таки свой. Горька, ничего не скрывая, рассказал свою печальную историю.

Егор плюнул, хмыкнул и несколько раз назвал Горьку дураком и дубиной. Горька покорно молчал.

Егор привел Горьку на пустырь, где на блоках сидела вся компания, и сердито пересказал ребятам Горькины приключения.

Горька, сидя с головою ниже плеч, молча выслушал все насмешки и высказывания о его безмозглости.

— Ох и врежет ему папаша, — задумчиво проговорил Митька Бурин и поерзал, будто врезать собирались ему самому.

— Ну и правильно, — сказал беспощадный Сашка Граченко.

— Правильно или неправильно, а что делать… — заметил Егор. — Сам напросился.

Подошел Журка, увидел зареванного Горьку и серьезные лица. Спросил, конечно, что случилось. Журке сумрачно и подробно рассказали. Журка недоуменно и, кажется, с испугом взглянул на Горьку. Они на миг встретились глазами, и Горька еще ниже опустил голову: надеяться на дружбу с внуком Юрия Григорьевича теперь не приходилось… Сашка Лавенков сказал:

— А Капрал ох и скотина. Не мог сам-то пойти, дурака со стороны позвал.

— Шкалик тоже шкура, — заметил его брат Вовка. — Унес ноги и рад.

— Так он же и правда ничего не делал, — усмехнулся Митька. — Когда они мопед от школы угнали, он тоже… Помните?

Все, кроме Журки, кивнули: помнили. И Горька помнил. Но что ему какой-то мопед, что ему Шкалик? С ним-то, с Горькой, что будет?

— Анальгину купи в аптеке, — вдруг посоветовал Митька Бурин. То ли шутя, то ли по правде. — Таблетку слопаешь, боль задерживает. У меня когда сломанная нога болела, я так спасался.

Горька поднял глаза.

— Правда?

Митька пожал плечами: не хочешь — не верь. А Горька опять столкнулся взглядом с Журкой, и тот опять быстро опустил глаза. А позади Журки Горька увидел отца. Еще далеко. Он медленно шел к ребятам через пустырь.

Горька начал съеживаться. Все сильнее и сильнее — как проколотый воздушный шарик. Старшина Валохин подошел и негромко сказал согнутой Горькиной спине:

— Пошел домой…

Горька поднялся. Все захолонуло в нем. И мелкими шажками, не оглянувшись на ребят, он двинулся за отцом… И услышал тонкий вскрик:

— Подождите!.. Постойте! Товарищ старшина!

Отец оглянулся. Горька тоже оглянулся. Журка подлетел — в сбившейся рубашке, с растрепанными волосами, с распахнутыми глазами. И были в этих глазах отчаяние и решительность.

— Товарищ старшина!.. Но вы же не знаете… Вот вы его… А он же не виноват. Его Капрал заставил! И этот… Шкалик! Правда…

Журкин голос угас под внимательным взглядом Горькиного отца. Горька знал этот взгляд. От него всегда терялись слова и пропадала надежда на помилование.

Но Журка не опустил глаза. Он мотнул волосами и снова сказал, только потише:

— Горька не виноват.

Горькин отец спросил ровным голосом:

— Ты внук Юрия Григорьевича Савельева?

— Да…

— Понятно… А тебя Капрал смог бы заставить воровать?

Горька увидел, что Журка смешался, потупился. Сказал сбивчиво:

— Не знаю…

— Знаешь. Не смог бы, — с короткой усмешкой сказал отец. — Ну, хорошо, спасибо за ценную информацию. Разберемся. — И кивнул Горьке: — Пошли.

Когда Горька с отцом скрылся в своем доме, Журка почувствовал, как дрожат у него ноги. И сердце стучит с такой частотой, будто ушел от опасной погони. Ладно, не в этом дело. Все же он успел хоть чем-то помочь бестолковому Горьке. Как он это придумал и как решился побежать следом, Журка и сам не понял. Когда увидел, с какой покорностью и страхом семенит Горька за отцом, будто сорвалась пружина. Нельзя беспомощно сидеть, когда человека уводят на казнь…

Подошли ребята. Встали рядом с Журкой, помолчали. Он смущенно улыбнулся им: «А что было делать?»

Маленький Вовка Лавенков серьезно сказал:

— Ты его сегодня второй раз спас.

— Еще неизвестно, спас ли, — усмехнулся Митька Бурин.

Егор заметил:

— Все-таки помог… — И спросил у Журки: — Ты что, решил над ним шефство взять? Будешь его из каждой ямы за уши вытаскивать?

Журка не понял, что в этом вопросе: насмешка или одобрение? Он слегка огрызнулся:

— Разве я специально? Так получилось.

В этот момент его окликнули. Папа позвал с крыльца:

— Юрик, поехали в магазин! Там хороший обеденный стол есть!

Журке не очень хотелось в магазин. Лучше бы как следует познакомиться с ребятами, поиграть. Но помочь-то надо. И он побежал за отцом.

В магазине пахло мебельным лаком, сухим деревом и стружкой. Это был праздничный запах новоселий. Блестели полированные дверцы шкафов, горбатились пестрые туловища диванов и кушеток, поднимались под потолок пирамиды коричневых стульев. Тускло светились высокие зеркала.

Стол выбрали сразу. Но папа еще долго бродил в проходах между мебелью, внимательно и неторопливо к ней приглядывался. Потом сказал Журке с короткой усмешкой:

— Между прочим, если запродать твои книженции, можно было бы обставить квартиру, как дворец Екатерины… Ну, не буду, не буду, не буду! Пошутить нельзя…

Журка надулся и сердито отстал. Начал ходить один.

Он задержался у зеркального шкафа, глянул на себя, сморщил переносицу. Да, лазанья по деревьям и военные засады не проходят даром. На рубашке пятно, черная ленточка над карманом надорвана, одна пуговица висит на нитке. Ноги в засохших коричневых царапинах, на подбородке тоже подсохшая блямба — словно кусок ржавчины. Недаром Иринка спросила, когда шли в музей:

• Предыдущая
• 20/68
• Следующая