Генрих IV - Дюма Александр - Страница 4

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая

Когда мы говорим, что королева Маргарита могла спрятать под фижмами мужчину и даже нескольких, мы имеем для этого определенные основания.

«Она заказывала, — говорит Таллеман де Рео, — для себя одежду и юбки гораздо более широкие, чем требовалось. Чтобы сделать свою фигуру еще обширнее, она приказывала вставлять жестяные планки с обеих сторон корсажа. В некоторые двери она не могла даже протиснуться». Но это еще не самое удивительное. Вот что говорит тот же автор: «Она носила громадные фижмы, по всему периметру которых располагались карманы. В них она укладывала коробочки, в которые прятала сердца своих погибших любовников. Она была чрезвычайно аккуратна, и, по мере того как они умирали, приказывала консервировать их сердца. Каждый вечер эти фижмы запирались в секретный шкаф за спинкой ее кровати».

Муж укорял ее не только за то, что она консервировала сердца своих любовников, но и за то, что она каждый раз бросалась отыскивать их отрубленные головы на Гревской площади.

В качестве слуги при ней находился красивый дворянин по имени Ла Моль, который вступил в заговор с маршалами де Монморанси и де Коссэ. В компании своего друга де Коконнаса он оставил свою голову в Сен-Жане, на Гревской площади. Головы были выставлены на площади. Но как только спустилась ночь, Маргарита, любовница Ла Моля, и мадам де Невер, любовница Коконнаса, явились туда вдвоем, украли головы, увезли их в своей карете и отправились захоронить их своими очаровательными ручками в часовне Сен-Мартен.

Она была в долгу перед Ла Молем, потому что была страстно любима этим прекрасным дворянином. Он вступил в заговор в ее интересах и поднялся на эшафот, осыпая поцелуями муфту, подаренную ею. На его могиле начертана следующая эпитафия:

Ла Моль появился под именем Гиацинта в песенке кардинала Перрона, написанной по заказу королевы Маргариты. И если бы не Сен-Люк, с которым она встретилась в Нейраке и чье нежное обожание тронуло ее сердце, весьма возможно, она нескоро успокоилась бы после этой страшной потери. «Правда, — говорил ее муж, — Бюсси д'Амбуаз пришел на помощь Сен-Люку в этом трудном утешении. Но грусть ее нарастала, и ей пришлось прибавить к ним Мейена».

Несмотря на два недостатка, которые мы в ней отметили, — несколько удлиненное лицо и несколько отвислые щеки, — королева Наварры была необыкновенно красива. Доказательство тому — следующий факт. Через некоторое время после Варфоломеевской ночи герцог Анжуйский был назначен королем Польши. Польские посланники явились в Париж. Глава посольства Ласко после аудиенции у королевы Маргариты заявил:

— После того как я ее увидел, я ничего больше не хочу видеть. Я охотно последовал бы примеру тех паломников в Мекку, которые ослепляли себя после того, как представали перед могилой пророка, чтобы не оскорблять глаз своих более никакими бренными образами.

Несмотря на все эти перипетии, Генрих Наваррский был все же многим обязан Маргарите.

Во-первых, и почти наверняка именно она спасла ему жизнь в Варфоломеевскую ночь. И только то, что он был мужем сестры короля, охраняло его. Правда, однако же, что это звание королева-мать хотела у него отнять. Она отправилась к Маргарите, говоря ей, как обожает ее герцог Гиз, что он в отчаянье после ее свадьбы, и тут же пояснила, что ей не нужно заботиться о том, каким образом можно расстаться с мужем. Ей достаточно заявить, что фактически брак не имел места. Используя это, королева-мать без труда добьется развода.

Но стыдливая принцесса, понимая, что от нее требуют смерти человека, и обладая нежным сердцем, которое не хотело страдать, ответила:

— Я вас умоляю поверить мне, мадам, что я ничего не понимаю в том, о чем вы меня спрашиваете, а поэтому ничего и не могу ответить. Мне дали мужа, и я хочу его сохранить.

«И я ответила так, — рассказывала прелестная принцесса в своих мемуарах, — прекрасно понимая, что расставание имело целью гибель моего мужа».

И порой от беззаботности, порой из благодарности, а иногда, возможно, и из расчета Генрих не только закрывал глаза на более чем легкомысленное поведение своей жены, но даже частенько мирил ее с любовниками. Так было с виконтом де Тюренном, позже с герцогом де Буйоном.

Послушайте, что он сам рассказывает, как за это брался: «Любовники следовали один за другим. Их количество извиняет то, что я не могу их перечислить. Этот здоровенный виконт де Тюренн, которого она вскоре сослала, как и предыдущих, найдя диспропорцию в его сложении… Она сравнивала его с пустым облаком, поражающим лишь внешним видом… Итак, этот плачевный любовник в отчаянье, после полного слез прощания укрылся в глуши. Я знал этот секрет, но… делал вид, что не знаю ничего, и упросил мою целомудренную жену его вернуть. Она сделала это, но очень неохотно».

И он добавляет, наш добрый король Генрих, качества которого мы знаем недостаточно, несмотря на количество его обожателей: «Что скажете вы о моей терпимости, разгневанные мужья? Не боитесь ли вы, что ваши жены оставят вас, чтобы явиться ко мне, ибо я друг природы? Или думаете вы, что с моей стороны это обычная трусость? Вы будете правы, веря в это, а я — веря в то, что, если бы я вел себя иначе, у меня было бы больше носа, чем королевства, и больше болтовни, чем денег!» Потом он добавляет, он, который умел на протяжении своего мудрого гасконского существования так хорошо извлекать из всего пользу: «Достоинства этой дамы, такой, какая она есть, расслабляли ее братьев и королеву-мать, ожесточенных против меня. Ее красота привлекала на мою сторону множество дворян, и красота эта удерживала их при мне. Ибо не было ни одного сына благородной фамилии, ни достойного приятеля, который не был бы однажды поклонником королевы Наварры. Она не отказывала никому, принимая, как придорожное дерево, подношение любого прохожего».

Согласимся, что мы, простые историки, были бы слишком непримиримы и жестоки, называя преступлениями эти очаровательные грешки Маргариты, которые ее муж так рыцарски ей отпускал. И он был прав, наш добрый Генрих, когда говорил, что его жена успокаивает своих братьев и королеву-мать, ожесточенных против него, свидетелей дела Ла Моля и Коконнаса. Ведь тогда, не будь его жены, он свободно мог бы лишиться и своей головы. Вот в нескольких словах в чем состояло это дело, к которому мы возвращаемся.

В Варфоломеевскую ночь Генрих Наваррский спас жизнь, но потерял свободу. Он стал пленником Лувра и очень хотел бежать. Между тем герцог Анжуйский был назначен королем Польши, и было решено, что он отправится из Парижа 28 сентября 1573 года и что его сестра Маргарита и весь двор будут сопровождать его до Бламона. Маргарита в это время была в самых тесных отношениях с братом, и мы склонны думать, что Беарнец сделал по отношению к герцогу Анжуйскому то же, что сделал по отношению к виконту Тюренну. Герцог был любимцем королевы-матери, а значит, прекрасной защитой для пленника. Итак, две причины толкали Беарнца бежать. Первая — то, что герцог Анжуйский, его защитник, удаляясь, не мог уже его оградить, и вторая — когда двор отправится сопровождать герцога, слежка за ним будет ослаблена.

И вот герцог Алансонский, сделавшийся герцогом Анжуйским после назначения брата в Польское королевство, и Генрих, принц Беарнский, решились бежать во время этого путешествия: пересечь Шампань и принять командование над войсками, готовыми сражаться под их знаменами.

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая