Демон Аль-Джибели (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/19
• Следующая

Бахмати вздохнул и шагнул из темноты навстречу Зафиру.

— Зафир, извини, я очень устал. Мы завтра…

— Бахмати! — завопил страж, неуклюже двинувшись к нему. — Бахмати-хранитель! Бахмати, ты должен пойти со мной!

— Куда?

— Туда, — показал пальцем, вынутым из ноздри, толстяк. — Там человек!

— Кто?

— Человек! Он пришел из пустыни.

— Как же ты его увидел?

Бахмати поневоле ускорил шаг, увлекая за собой Зафира.

— Он сидел на вершине дюны потому что. Я подтащил его к стене.

Мимо двух пустых, полуразвалившихся хижин они вплотную подошли к пустыне. Низкая стена, сложенная из грубо отесанных камней на растворе яиц и кизяка, выполняла сущность, скорее, номинальную, граничную, чем действительно служила защитой Аль-Джибели от песка. На ближней дюне еще виднелись борозды, которые проделал Зафир, когда волок человека. Под светом луны они давали извилистые тени.

— Вот, — сказал Зафир.

Человек был без сознания. Дыхание хрипло вырывалось из него. Покрытые коркой губы болезненно кривились.

Бахмати присел.

Человек был обожжен солнцем. Худая грудь. Худые руки торчали из рукавов драного халата. Пятки походили на угли из костра — черные, с налетом серого пепла.

Из сердца человека далеко в пустыню тянулась нить, скрученная двойной косицей, крепкая, прочная нить-поводырь.

— Его нужно оставить в пустыне, — мертвым голосом сказал Бахмати.

— Шутишь? — улыбнулся Зафир. — Мы должны отнести его в твой дом. Или в дом лекаря.

— Нет.

— Ты не прав, Бахмати. Человека нельзя оставлять в пустыне, будь он хоть трижды плохой. Союн не забудет.

Свет от лампы плясал, то наползая на человека в беспамятстве, то отодвигаясь и выхватывая кусок стены с горкой наметенного песка.

"Кашанцог!" — пела нить-поводырь.

Незнакомец или бежал из Кабирры, или, что вернее, ходил под Старшим ойгоном в поиске других людей.

Через всю пустыню…

— Нет, — снова сказал Бахмати, — его надо отнести подальше.

А потом, подумал он, мертвый народец займется им.

Бахмати уже потянулся, чтобы схватить пришельца за ногу, но Зафир заслонил его собой. Лицо слабоумного толстяка приняло воинственное выражение.

— Нельзя, — сказал он и притопнул сандалией.

— Уйди, — оскалился Бахмати.

— Нельзя, — замотал головой Зафир.

Зазвякали многочисленные амулеты с оберегами. С лампы закапало масло. Бахмати тронул жемчужину.

— Зафир, ты пойми, его нельзя в Аль-Джибель.

— Можно, — насупился толстяк.

Пришедший из пустыни, застонав, повернулся набок и скрючился. Только бы не открыл глаза! Если через них взглянет Кашанцог…

— Отойди, Зафир, — попросил Бахмати.

Жемчужина разогрелась, хотя силы в ней оставалось не много.

— Не по людски это, Бахмати, — сказал толстяк. По мясистым щекам его потекли слезы. — Он же человек.

— А я ойгон!

Бахмати ударил легко, только чтобы опрокинуть. Зафир содрогнулся, но не отступил.

— Вы зачем…

— Уйди, прошу тебя!

Во второй раз Бахмати ударил сильнее.

Толстяк словно попал под залп песчаной бури. Халат развернул полы. Коричневое брюхо нависло над поясом и веревками. Лицо приняло на себя рой колких песчинок.

— Все равно!

Зафир отплевался и ладонями отер щеки.

— Ты понимаешь, что Аль-Джибель из-за этого человека в опасности? — простонал Бахмати. — Он приведет сюда смерть!

— А разве ты не защитишь нас, Бахмати?

— Как раз это я сейчас и делаю. Позволь мне…

— Нет!

— Упрямец!

Бахмати ударил в полную силу.

Зафира должно было, кувыркнув, перекинуть через стену в серый ночной песок пустыни, но он странным образом устоял. Халат распался на лоскуты, лампа сорвалась с жерди и потухла, шлепнувшись далеко за его спиной. Но сам страж только выставил ладонь и склонил к плечу голову. Не страшно слабоумному.

Жемчужина сделалась холодной.

Ничто человек против ойгона, а вот поди ж ты. А все потому, подумал Бахмати, что не боится в силу скудости ума. Да и я в последний момент сдержался. Свой же человек, хоть и глупый. Но так-то, конечно, удивительно. Выстоял.

— Ты знаешь, на что обрекаешь Аль-Джибель?

Зафир, помедлив, разожмурился. Песок посыпался со лба и с носа.

— Его к тебе надо, Бахмати.

— Ко мне… — Бахмати вздохнул. — Хорошо тебе, Зафир. Добро и зло сразу видишь. Взять человека — добро. Оставить — зло.

— Нельзя оставлять, — сказал Зафир и задрал голову на верхушку жерди. — Посмотри, лампу потерял.

— Новую привяжут. Ладно…

Бахмати подошел к лежащему человеку и под подозрительное сопение толстяка ухватил и оборвал невидимую нить.

Кашанцог все равно учует. Но так есть небольшой шанс, что не разберет, сколько здесь народа, да и побрезгует малым количеством.

Если, конечно, он уже не двинулся через Эгиль-Тэнгр прямо сюда.

Человек без нити вдруг выпрямился, выдохнул, приподнял голову и, разлепив глаза, прохрипел:

— Бегите.

Сил его хватило только на одно это слово. Зафир шлепнулся перед ним на задницу и прижал к потрескавшимся губам тыквенную баклажку с водой.

— Пей, человек, пей.

Бахмати смотрел с жалостью и недоумением.

Вода лилась и уходила в ведомого Кашанцогом как в песок. Может быть, она проливается под лопатками?

— Я думаю, Зафир, — сказал Бахмати, — ему все же будет лучше под твоим присмотром.

— Наверное, я бы справился, — подумав, ответил толстяк.

Баклажка рассталась с последними каплями. Незнакомец перехватил отнимаемую руку.

— Где я?

Взгляд его был как у человека, проснувшегося в кошмаре.

— Ты не бойся. Мы тебя спасли, — гордо сказал Зафир, помогая ему сесть. — Ты сейчас под нашей защитой. В Аль-Джибели.

— Далеко. О, Союн, как далеко.

— А почему "бегите"?

— Что?

— Ты сказал: "Бегите".

— Я? Нет. Я в Кабирре… — Взгляд человека прояснился. — Я был в Кабирре, — произнес он, — мы привезли шерсть… Гульнар, Бурзим — где они?

— Их не было с тобой, — сказал Зафир.

Человек закрыл лицо ладонями. Плечи его затряслись.

На гребне бархна за стеной плясал мертвый народец. Маленькие злобные существа, одетые в ошметки змеиной и человеческой кожи, с костяными ножами и копьями, кувыркались и прыгали, обманываясь в скорой поживе.

Бахмати погрозил им пальцем.

Мертвый народец встретил его жест плевками и бросанием песка. Тоненькие голоса призвали проклятия на голову ойгона.

— Что же, — сказал он Зафиру, — давай отведем его.

Вместе они подняли человека, так и не назвавшего своего имени.

— Как я оказался здесь? — пробормотал тот, неклюже переставляя ноги. — Я не помню.

— Тебе надо поспать, — сказал ему толстяк. — Ночью голова плохая, в нее через сны ойгоны стучатся. Зато утром она свежая.

Через три десятка шагов Бахмати оставил их ковылять до Зафировой хижины одних. В темноте, лежащей меж домов, страж с незнакомцем казались тревожащими ее покой пятнами. Нитью к самому Союну покачивалась жердь.

Ладно, сказал себе Бахмати, будем считать, что Кашанцог направится сюда. Сколько ему надо времени? Каравану — семь дней. А Старшему демону? Два дня? Три? С воинством, наверное, больше. Или меньше.

И Порта… Великая Порта ближе.

Будь Бахмати Старшим, первым делом пошел бы на Порту. Правда, Порта, изнеженным сайибом развалившаяся на берегу моря, шумная, пышная и богатая людьми, может оказаться ловушкой. Ойгоны не любят соленую воду, а караванные пути — на востоке и юге — оба идут через ущелья. Возможно, Порта с долиной Зейнаб и проросшими на ней городами видится Кашанцогу большой клеткой, дверцы которой в любой момент могут прикрыть айхоры.

Тогда, конечно, вырваться из нее на срединные земли — задача для Кашанцога первая. А если еще удастся пополнить силы душами людей…

Не зря я заказал слезы Чисиду, подумал Бахмати. Конечно, я не могу, как мастер Хатум прозревать скрытое, но нюх на неприятности у меня хороший. Собственно, с того самого момента, как дочь Оргая-многонога обозначила себя смешком, я уже знал, что Огненная принесла беду. Любовь и неприятности ходят в одних шароварах.

• Предыдущая
• 13/19
• Следующая