Демон Аль-Джибели (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/19
• Следующая

И вот Абаль. Уже три года непонятно кто и что, живет чужими желаниями, отдала тело в пользование. Что творится у нее на душе, а, Бахма? Что твои два месяца против ее трех лет?

Самое удивительное в людях, что ни мне, ни кому другому, наверное, никогда не понять, что есть сила их и что слабость. Согласиться на условия ойгона — слабость? Слабость. Выдержать три года — сила? Сила. Небывалая сила. И так во всем. Все переворачивается, перетекает, изменяется на твоих глазах.

Ох, Союн, как же ты слепил таких удивительных существ? Неужели с себя? Тогда ты воистину велик!

— Я могу выкупить тебя, — сказал Бахмати, касаясь золота за пазухой.

— Что вы! — не на шутку испугалась Абаль. — Как я тогда? Меня же господин сайиб сразу выгонит! Я уже привыкла. Нет-нет, господин Бахма, — она схватила его за пальцы, — вы даже не думайте, мне сейчас хорошо.

Бахмати покивал.

Конечно, это тоже в человеческой натуре. Приспособиться даже к самым ужасным условиям и находить в них короткие радости. Мало того, бояться хоть что-то изменить.

Жалко мне тебя, Абаль.

Бахмати заглянул девушке в глаза.

— Вызови его.

— Господин Бахма, — умоляюще истончился голосок Абаль.

— Вызови. Я не буду говорить о покупке.

— Вы обещаете?

Бахмати вздохнул.

— Да. И это бесплатное обещание.

Абаль быстро клюнула губами ойгона в щеку.

— Дай вам Союн долгих лет…

Ах, губы ее! Что там спрашивал сайиб? Умею ли я любить женщин?

Звякнули медные шарики, прикрепленные к браслету железными колечками. Неслышно пересыпался внутри пустынный песок. И двойник Абали, синеватый, просвечивающий, соткался на лавке по другую руку.

— Заметил-таки, — произнес он мужским голосом, и было не понятно, чего в нем больше — удовлетворения или досады.

— Это моя земля, — сказал ему Бахмати.

— А я знаю, — двойник обмахнулся подолом призрачного платья. — Но я вроде ничего не нарушил. Договор у меня свой.

Он кивнул на Абаль, застывшую неподвижной куклой.

— Ты же джаванг, ойгон страсти, — недобро улыбнулся Бахмати, — а значит, пьешь всех, кто даже с интересом на девчонку посмотрит.

— Так красивая же девочка, — сказал джаванг.

— Пью здесь я, — твердо произнес Бахмати. — И право здесь мое.

Джаванг подумал.

Лицо его утеряло женские черты, обозначился хищный мужской профиль с орлиным носом и широкими крыльями морщин.

— Да я не спорю, — сказал он. — Я и пил-то по чуть-чуть, незаметно.

— Имя? — спросил Бахмати.

— Муштаф, — быстро ответил джаванг, заметив, как закрутились у его ног злые пыльные смерчики. — У меня Договор.

— А это особый городок.

— Да я уж понял, — джаванг выругался на пустынном наречии. — Не Порта, не Астраба, даже не вонючий Илем-Тар. Дыра. Я намекал было Ирхончику своему…

— Заткнись, — сказал Бахмати.

— Молчу.

— Будет так, — Бахмати притопнул сандалией по плитке. — Кого любишь, того и пьешь. Только не загоняешь сайиба до смерти. Ты понял?

— А Юсефа?

— Кого?

— Юсефа, слугу.

— Ты и с ним?

— О, как будто с ним нельзя! Зачем ограничиваться одним сайибом? Кстати, он не так хорош в искусстве любви, как в обжорстве.

— Хорошо, — сказал Бахмати, — пусть будет и Юсеф.

— А Мейхум?

— Что? — округлил глаза Бахмати.

Джаванг рассмеялся.

— О, нет, она стара. И у нее, кажется, никогда не было мужчины. Я шучу, шучу. О такую колючку сам поранишься прежде, чем…

Бахмати едва не зарычал.

— Я ограничиваю тебя домом сайиба, понял, Муштаф? На улице Абаль должна быть Абалью.

— Мне не привыкать.

Джаванг улыбнулся и стал таять.

— Погоди, — сказал Бахмати. — Ты знаешь о Кабирре?

— Нет, — последовал ответ. — Я из других мест. Ах, склоны Восточных гор, девушки как горные козочки, дикие, жаркие…

Сизый дымок обвил Бахмати, проплыл над плечами и весь без остатка втянулся в руку наложницы. Звякнули шарики.

— Хочешь меня?

Пальчик Абаль щекотнул подбородок Бахмати.

— Мне казалось, мы договорились, — сказал он.

— Ах, ну да, пока, — Абаль моргнула, из глаз ее пропал синеватый блеск, а из голоса — грубые, мужские нотки. — Господин Бахма!

— Да, — поддержал ее Бахмати.

Девушка наморщила лоб, словно с трудом припоминая последние мгновения.

— Вы поговорили с ним?

— Поговорил, — ойгон поднялся. — Мы разрешили все спорные моменты, не волнуйся. Сайиб уже звал тебя.

Абаль вскочила.

— Пусть Союн будет милостив к вам!

Касание губ. Разлет складок сине-зеленого пагуфа. Ш-ш-ш — змеями струятся за ускользающей женской фигуркой длинные рукава.

Бахмати постоял, провожая девушку взглядом.

Когда Союн был милостив к ойгонам? Когда сослал вниз или когда установил границы? Глупая девочка. Странно, что злости нет.

Впрочем, она ведь тоже пожелала не со зла.

Он вышел из выбеленных известью комнат. Пора бы разжиться жемчужиной, вот что. Вот где проявится милость Союна.

Солнце стояло уже высоко, и тень пыталась спрятаться под ногами, а, возможно, даже залезть под халат. Бахмати совершенно по-человечески вспотел. Вроде бы что зной пустынному ойгону? А вот кажется едва переносимым.

Привычки людей заразны, их не подсадишь в перекати-поле, как яхун-тинтак.

На базарной площади было пусто. Под навесами по ее краям сидели на помостах торговцы и простой люд, пили чай, дремали, вели ленивые разговоры. Женщины ожидали в отгороженных половинах. В караван-сарае плавились неподвижные тени слуг, присматривающие за тюками с зерном, фруктами и верблюжьей шерстью. Над чайханой вился дымок — к прибытию каравана варили плов и пекли лепешки. Из чайханы с пиалами бегали к помостам подручные чайханщика Дохара.

Ойгону, когда он проходил мимо, кивали, кланялись, прижимая ладони к груди, звали в свой круг. Бахмати улыбался и кланялся сам. Песок скрипел под туфлями.

Добравшись до глинобитной башни, пристроенной к караван-сараю и возвышающейся над хижинами, он задрал подбородок и сощурился.

— Сулем! — крикнул он. — Ну что там?

Наверху произошло движение, и мальчишка лет тринадцати, сын владельца чайханы, свесил вниз чернявую голову.

— Ничего, господин Бахмати.

— Совсем ничего?

— Совсем.

— Мы уж спрашивали, господин, — сказал старик, сидящий на ближайшем помосте. — Все ждем, когда появятся.

— Ясно.

Бахмати проверил золото и, развернувшись, по широким ступенькам поднялся в душное нутро чайханы, желтое от ковриков и циновок.

— Чашку чая, Дохар.

Улыбающийся круглолицый хозяин — короткие усики, фартук, полотенце через плечо — дернул занавесь, выпустив в зал дым и пар.

— Уже делаю, господин Бахмати. Как вы любите — черный, с розовыми лепестками.

Бахмати кивнул, располагаясь на продавленных подушках.

Зной плыл в окна, густой, будто сироп. По площади провели осла, белого от песка. Девочка с хворостом прошмыгнула между навесами.

Слева от Бахмати пошевелился старый Фаттах, причмокнул губами, поправил наползшую на глаза мохнатую шапку.

— А-а, господин Бахмати! Не подскажете, какой сегодня день?

— Жаркий, — ответил Бахмати.

— Нет-нет, — не согласился старик, — помню, когда я был еще молодым, лет тридцати, один месяц стояла такая жара, что наш бедный верблюд сварился заживо. Я в хлев, а он — глаза белые, и от языка дымок курится, хоть сейчас режь на чорпан-дохе.

— Как же вы выжили, достопочтенный Фаттах?

Старик окунул узловатый коричневый палец в свою пиалу.

— Теплая, — с огорчением произнес он. — Что? А так и выжил. Вы, кстати, не пробовали чорпан-дохе со сливами?

— Нет, — улыбнулся Бахмати.

— Зря.

Появившийся Дохар поставил перед ойгоном пиалу и, сложив молитвенно руки, пахнущий мясом и прожаренным зерном, опустился рядом.

— Господин Бахмати, не уделите ли мне немного вашего драгоценного времени?

Бахмати мысленно вздохнул. Почему? — подумалось ему. Почему именно сегодня? Чувствуют они что ли, что я договорился с Хатумом?

• Предыдущая
• 7/19
• Следующая