Маскарад - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 20
- Предыдущая
- 20/92
- Следующая
Но тут же отогнул один уголок.
— Только никому не говорите, что я с вами разговаривал, — предупредил он. — Однако знайте: отныне и вовек Генри Лежебокс ваш верный друг.
— И чем же ты занимаешься, Генри Лежебокс? — осторожно осведомилась матушка.
— Я… ну, можно сказать, я работаю горлом.
— Понятно. Мы так и подумали, — кивнула нянюшка Ягг.
— Нет, я имел в виду…
Дилижанс остановился. Захрустел гравий — с крыши дилижанса полезли вниз путешественники. А затем дверь открылась и…
Взору матушки предстала огромная толпа. Люди взволнованно таращились в дилижанс. Рука матушки автоматически потянулась поправить шляпу, но в этот самый момент несколько других рук протянулись к Генри Лежебоксу. Тот сел, нервно улыбаясь, и безропотно предоставил вывести себя наружу. Несколько раз толпа начинала скандировать некое имя. Но это было не имя Генри Лежебокса.
— А кто такой Энрико Базилика? — спросила нянюшка Ягг.
— Понятия не имею, — ответила матушка. — Может быть, это человек, которого так боится наш толстяк?
Постоялый двор представлял собой полуразвалившуюся хижину с двумя гостевыми спаленками. Как беспомощным, путешествующим в полном одиночестве старушкам, ведьмам выделили одну из комнат. Очень разумное решение, иначе последствия были бы непредсказуемы.
Лицо господина Бадьи обиженно вытянулось.
— Может, для всех вас я просто какая-то шишка из сырного мира, — сказал он. — Вы, наверное, считаете, что я самый обычный тупоголовый деляга, который не распознает культуру, даже если она будет плавать в его чае. Но я много лет подряд покровительствовал оперным театрам. И могу почти целиком пропеть…
— Я абсолютно не сомневаюсь, что вы посещали Оперу не раз и не два, — перебил Зальцелла. — Но… много ли вам известно о нашем производственном процессе?
— Я бывал за кулисами многих театров…
— Вот именно. Театров. — Зальцелла вздернул голову. — Но театр даже близко не похож на оперу. Опера — это не просто театр, где поют и танцуют. Опера — это опера. Вам может показаться, что пьеса вроде «Лоэнлебдя» полна страсти. Но по сравнению с тем, что происходит за сценой, это так, детские шалости. Все певцы не переносят друг друга на дух, хор презирает певцов, и те и другие ненавидят оркестр, и все вместе боятся дирижера; суфлеры с одной стороны сцены не разговаривают с суфлерами противоположной стороны, танцоры, вынужденные поддерживать форму, сходят с ума от постоянного недоедания, и это только цветочки, а вот ягодки начинаются, когда …
В дверь постучали. Серии стуков были мучительно нерегулярными, как будто стучащему приходилось изо всех сил концентрироваться, чтобы выполнить свою задачу.
— Уолтер, ты можешь зайти, — отозвался Зальцелла.
Подволакивая ноги, вошел Уолтер Плюм. В каждой руке у него болталось по ведру.
— Пришел наполнить ведерко для угля, господин Бадья!
Бадья неопределенно помахал рукой и вернулся к разговору с главным режиссером.
— Так на чем мы остановились?
Зальцелла, не отрываясь, следил за движениями Уолтера, пока тот аккуратно, кусок за куском, перекладывал уголь из одного ведерка в другое.
— Зальцелла?
— Что? О! Прошу прощения… так о чем я говорил?
— Что-то насчет цветочков и ягодок.
— Гм? Ах да. Да. Так вот… видите ли, обычные актеры очень отличаются от актеров оперы. В обычной театральной постановке и млад и стар найдет себе соответствующую роль. Главное — талант. Поэтому театральным актером можно быть всю жизнь. И с возрастом человек лишь оттачивает свое мастерство. Но если ваш талант кроется в танцах или пении… Время крадется за тобой, как вор, все… — он развел руками, подыскивая подходящее слово, но так и не обнаружив оного, неловко закончил: — Все время. Время — это яд. Зайдите однажды вечером за кулисы и понаблюдайте. Вы увидите, что танцовщицы постоянно крутятся перед зеркалами, выискивая первые признаки грядущего возраста, а следовательно, несовершенства. Понаблюдайте за певцами и певицами. Все постоянно на взводе, каждый знает, что сегодняшнее выступление может стать последним идеальным выступлением и завтра все будет по-другому. Именно поэтому все так ищут удачи. Понимаете? Все эти разговоры о живых цветах, которые приносят несчастье, они из той же серии. То же самое с зеленым цветом. И с ношением настоящих драгоценностей на сцене. И настоящими зеркалами на сцене. И свистом на сцене. Оттуда же пошло это подглядывание за зрителями через дырку в главном занавесе. И использование только новых коробочек с гримом в вечер премьеры. И вязание на сцене, даже во время репетиций.
Желтый кларнет в оркестре — это к несчастью, и не спрашивайте меня почему. А если представление еще до своего окончания вдруг прервалось — хуже этого и быть не может. Лучше разбить тысячу зеркал или несколько месяцев просидеть под лестницей.
За спиной Зальцеллы Уолтер аккуратно положил в ведерко последний кусок угля и тщательно обмел его щеточкой.
— О боги, — выдохнул Бадья. — Я думал, с сыром было трудно, а тут!..
Он махнул рукой в сторону кипы бумажек и того, что выдавало себя за бухгалтерские отчеты.
— Я заплатил за это заведение тридцать тысяч! — воскликнул он. — Здание в самом центре города! Первоклассное место! Я думал, что отлично сторговался!
— Полагаю, предыдущие владельцы согласились бы и на двадцать пять.
— Да, а что там с этой восьмой ложей? Стало быть, формально она принадлежит Призраку?
— Да. И в дни премьер ее лучше не занимать.
— Но как он туда пробирается?
— Этого не знает никто. Мы много раз обыскивали ложу в поисках каких-нибудь потайных дверей, но…
— И этот Призрак не платит нам ни цента?
— Ни единого цента.
— Тогда как место в ложе стоит пятьдесят долларов за представление!
— Но если в премьерную ночь вы его продадите, то будет беда.
— Боже мой, Зальцелла, ты ведь образованный человек! Как ты можешь спокойно сидеть на этом вот стуле и мириться с подобным безумием? Какое-то создание в маске правит бал в Опере, занимает лучшую ложу, убивает людей, а ты тут разговариваешь о какой-то беде!
- Предыдущая
- 20/92
- Следующая