Дама полусвета (Душа так просится к тебе) - Туманова Анастасия - Страница 20
- Предыдущая
- 20/71
- Следующая
– Не переживайте, пейте кофе, а я расплачусь с вами сама! – улыбнулась, блеснув зубами, дочь генерала. – Сколько мы с папой должны за это великолепие?
– Шестьдесят две тысячи, мадемуазель. Уральские изумруды, изволите ли видеть…
– О, это пустяки. Можно сейчас посмотреть? Вы в самом деле привезли то, что я выбрала? – Глаза девушки светились совершенно детским любопытством.
Снисходительно улыбнувшись, старший приказчик достал из саквояжа шесть футляров. Мадемуазель Морозова с увлечением открывала их один за другим, любовалась драгоценностями и снова осторожно смыкала бархатные створки.
– О да, это именно то, что я хотела. Сейчас разочтемся, господа, я и так задержала вас. – Девушка открыла портфель. – Так, это папины скучные бумаги… Это какие-то акции, ничего в них не понимаю… Да, вот деньги. – Она вытащила внушительную пачку ассигнаций и, по-детски шевеля губами, принялась пересчитывать их.
– Одна тысяча, две, три, четыре… Что такое, стучат?
Недоуменно пожав плечами, мадемуазель Морозова отложила портфель и подошла к двери. Показалась горничная.
– Мадемуазель, вас просят спуститься вниз.
– Ничего не понимаю… Кто просит?
– Не могу знать-с.
– Но с какой же стати… Папа, папа! Ах, он заснул… Надо же, как не вовремя! – Девушка с досадой прикусила губу и стала еще более хорошенькой. Некоторое время она, казалось, колебалась, но потом все же повернулась с извиняющейся улыбкой к служащим: – Ради бога, простите меня, господа, я, право, ничего не понимаю… Верно, очередные цветы к именинам или чьи-то поздравления. Я оставлю вас на несколько минут, угощайтесь, не скучайте. Сию секунду, господа! – И она, набросив шаль на обнаженные плечи, выскользнула вслед за горничной.
– Вот, Сёма, обрати внимание, – назидательным шепотом произнес старший приказчик, когда за мадемуазель Морозовой закрылась дверь. – Настоящее богатство всегда просто. Заметил, как она себя ведет? Сразу видно аристократку, это тебе не купеческие Липочки с Ордынки! Ни кривляний, ни жеманства, носа не дерет, с тобой, шлемазлом, как с равным, говорит, а ты ей еще про мамашу вкручиваешь…
– Так я же ж, Соломон Моисеевич…
– Прихлопнись, недоразумение… И хватит жрать пирожные, взял одно – и жуй сколько можешь, оно большое… Генерала не разбуди! И отсядь от платья, босяк, еще измажешь!
Через час кофе был выпит, одна из свеч догорела и погасла, а приказчики из ювелирного магазина по-прежнему сидели за столом и с растущим недоумением смотрели на дверь. Мадемуазель Морозова не возвращалась.
– Уже пора бы ей быть здесь… – осторожно проговорил младший.
Старший, нахмурившись, подошел к двери, открыл ее, осмотрел коридор. В конце его горничная, вооружившись метелкой из перьев, смахивала пыль с лепных украшений.
– Эй, милая, подойди сюда! Ты с час тому вызывала мадемуазель Морозову из апартаментов?
– Я. – Горничная подошла. – А вы почему спрашиваете?
– Она еще не вернулась.
– А с чего же ей возвращаться? – пожала плечами горничная. – Папаша их внизу ждали, и с накидкой, барышня одевшись и с папенькой вышедши, а там извозчик…
Не дослушав, приказчик кинулся обратно в номер:
– Сёма! Где генерал?!
– Разбудите, Соломон Моисеевич!!! – паническим шепотом возопил юноша, но старший служащий, не слушая, распахнул дверь в спальню. Минуту спустя упавшим голосом произнес:
– Сёма, тут никого нет.
Несколько мгновений служащие ошалело смотрели друг на друга. Затем старший очертя голову кинулся к футлярам с драгоценностями, по-прежему лежащим на столе, а младший – к портфелю с деньгами, стоящему там же. Футляры были пусты. В портфеле лежали старые газеты. Деньги и украшения пропали.
Молодой приказчик пришел в себя первым и вихрем вылетел в коридор:
– Эй, кто-нибудь! Горничная! Портье! Сюда! Полицию немедля! Кража, разбой! Ой, Соломон Моисеевич, дядя Шлёма, что с вами?..
Старый служащий, не ответив и судорожно схватившись за сердце, медленно опустился на пол.
В то же самое время на Николаевском вокзале в поезд, идущий в Одессу, в вагон первого класса садилась ничем не примечательная пара: весьма упитанный немолодой купчина с сивой бородой веником, в старозаветной поддевке и сапогах «бутылками» и его толстая, замотанная в ковровую шаль жена с опухшим лицом и сонными глазами. Оказавшись в купе, торговец усадил свою монументальную супругу на диванчик и зычно крикнул проводнику:
– Чаю принеси и до завтра не беспокоить: почивать будем!
Через несколько минут принесли чай, проводник ушел, купец запер за ним дверь на защелку, и одновременно с этим, мягко качнувшись, тронулся вагон. За окном поплыл темный перрон, деревья, белая холодная осенняя луна, продирающаяся сквозь сплетение голых ветвей…
– Оторвались, Грек? – спокойно спросила купчиха.
– Кажется, да, – так же спокойно ответил купец.
Проверив на всякий случай крепость замка на двери, он первым делом оторвал седую бороду, аккуратно положил ее рядом с собой и лишь тогда скинул поддевку, к которой изнутри были подшиты войлочные валики для «толщины», и сапоги. Теперь на диване сидел немолодой, но ни капли не отяжелевший брюнет с острыми темно-карими глазами и мохнатыми, очень густыми, сросшимися бровями на темном нерусском лице. Брови были его собственные, и известнейший одесский вор Илларион Грек часто с досадой говорил о том, что когда-нибудь сбреет к чертовой матери эту особую примету, весьма мешавшую ему в его «деловых» предприятиях. Пока же Грек ограничивался тем, что перед очередным «делом» неудобные брови стриг и красил в подходящий для образа цвет. Сейчас он отряхнул с «особой приметы» густой слой пудры, и брови оказались дегтярно-черными. В Одессе поговаривали, что Грек, несмотря на кличку, полукровка-турок. Сам он эту тему никогда ни с кем не обсуждал.
С «супругой» тоже произошел ряд изменений. Она сбросила ковровую шаль, сняла салоп, на изнанке которого обнаружились такие же толстые валики, как и у Грека, размотала платок, высвободив роскошную, слегка растрепанную иссиня-черную косу, и с отвращением выплюнула прямо на стол ватные шарики, до сих пор лежавшие у нее за щеками и неузнаваемо изменявшие лицо – смуглое худое лицо младшей графини Грешневой, Катерины.
– Браво, девочка, браво, – мягко произнес Грек. – Ты, как всегда, была великолепна. Я понадеялся на твой талант – и мы с тобой в доле с богом! Ну – показывай слам!
Катерина, надменно улыбаясь, расстегнула широкий рукав-«фонарик». Изнутри в нем оказался пришитым карман-колбаска, из которого одно за другим появились и легли на стол брошь «Антарктида», колье из александритов, кольцо с изумрудом-уральцем, огромные рубиновые серьги, два бриллиантовых браслета и длинное ожерелье из антильского розового жемчуга.
– Когда?.. – коротко спросил Грек, смеясь темными глазами.
– Когда проверяла товар в «Элизиуме», – пожала плечами Катерина.
– Неужели ничего не заметили?
– Им не до того было. Мальчишка таращился на мои плечи, а старик слишком боялся тебя разбудить. Футляры я сразу же закрывала, эти дураки в них и не заглядывали. Мы могли бы даже, я думаю, не устраивать маскарад с купеческой четой… Ненавижу эту вату во рту!
– Ничего, береженого бог бережет, – пусть ищут генерала с дочерью… И я ведь первый в Одессе сказал, что этим ручкам цены нет! – Грек с довольным видом взял тонкую руку спутницы и поцеловал длинные красивые пальцы. – Но каков был риск, девочка! Что, если бы им пришло в голову проверить за тобой?
– Все под богом ходим, – дернула плечом Катерина. – Такое уж наше с тобой ремесло. Скажешь, нет?
– Зачем ты пошла в эту жизнь, Катя? – уже серьезно, не улыбаясь, спросил Грек. – Ты благородная барышня, из хорошей семьи. Могла бы совсем по-другому судьбу наладить. Неужели из-за Сережки? Да что в нем было, кроме форса? Шкет сопливый!
– Я начала, когда еще и знакома с ним не была, – с едва заметным раздражением возразила Катерина. – Я свой счет в пятнадцать лет открыла, и тебе это известно. Хватит, Грек. Прости, я устала сегодня слишком.
- Предыдущая
- 20/71
- Следующая
