Всего один день - Форман Гейл - Страница 65

• Предыдущая
• 65/67
• Следующая

Он качает головой.

– Сегодня не получится. Я иду в Парк Вондела, там будут ставить пьесу. Вам тоже следует сходить. Она на английском.

– Зачем в Голландии ставить пьесу на английском? – недоумевает Рен.

– В этом и разница между немцами и голландцами, – отвечает Вольфганг. – Немцы переводят Шекспира. А голландцы оставляют на родном языке.

– Шекспира? – переспрашиваю я, и у меня все волоски на теле становятся дыбом. – А что именно?

И Вольфганг еще не договорил название, а я уже начинаю смеяться. Это просто невозможно. Даже менее возможно, чем найти конкретную иголку на фабрике, где их производят. Менее возможно, чем найти одинокую звезду во вселенной. Менее возможно, чем найти единственного человека среди миллиардов, которых ты можешь полюбить.

Сегодня в Парк Вондела будут ставить «Как вам это понравится». И я уверена, хотя не могу объяснить, почему, но я готова поставить всю свою жизнь на спор, что он там будет.

Итак, год спустя я вижу его снова, как и в первый раз: в парке, в душных сумерках, он читает Шекспира.

Но сегодня, по прошествии этого года, все иначе. Это уже не «Партизан Уилл». А настоящая постановка – со сценой, рядами стульев, светом, толпой. Зрителей собралось много. Так много, что, когда мы пришли, вынуждены были устроиться возле невысокой стены на краю маленького амфитеатра.

И теперь он уже не в роли второго плана. Теперь он звезда. Орландо – я так и знала. Он первым выходит на сцену, и с этого момента становится ее настоящим хозяином. Все взгляды прикованы к нему. Не только мой. Все. Как только он начинает свой первый монолог, толпа стихает, и эта тишина стоит до самого конца пьесы. Небо становится все темнее, в свете прожекторов вьются комары и мошки, и амстердамский парк превращается в Арденнский лес, то волшебное место, где можно найти того, кого потерял.

Я смотрю на него, и мне кажется, что никого кроме нас тут нет. Есть только Уиллем и я. А все остальное исчезает: исчезает звон велосипедов и трамваев. Исчезают комары, кружащие у пруда с фонтаном. Исчезает шумная толпа ребят, которые расположились рядом с нами. Исчезают все остальные актеры. Исчезает весь последний год. Исчезают все мои сомнения. Меня всецело заполняет ощущение, что я на правильном пути. Я его нашла. Тут. В роли Орландо. Все вело меня сюда.

Его Орландо не похож на Орландо на наших уроках, не похож на то, как его играл актер в Бостонском театре. Он притягателен и уязвим, его страсть к Розалинде так ощутима, что ее чувствуешь просто физически, облако феромонов, исходящих от него, летит через снопы света прожекторов и липнет на мою влажную и ждущую этого кожу. Я же излучаю страсть, желание и да, ее, любовь, она тоже летит к сцене, и я воображаю себе, что он видит эти чувства бегущей строкой, как строки из Шекспира.

Он, конечно же, не может знать, что я тут. Наверняка это звучит безумно, но мне кажется, что он все же понимает. Чувствует меня в своих словах, точно так же, как я чувствовала его присутствие, когда впервые произнесла их вслух на уроке профессора Гленни.

Я многие реплики Розалинды, да и Орландо тоже, запомнила наизусть, и шевелю губами вместе с актерами. И у меня складывается ощущение, что это интимный разговор между мной и Уиллемом.

Всю вечность и один день.

Одной рукой я держу за руку Рен, другой – Вольганга. Мы втроем образуем цепь. Так мы и стоим, взявшись за руки, до самого конца пьесы. До счастливого конца для всех: Розалинда выходит за Орландо, Селия – за Оливера, который мирится с Орландо, Феба – за Сильвия; злого герцога изгоняют, а тот, чье место он занял, возвращается домой.

Розалинда читает финальный монолог, пьеса кончается, зрители просто с ума сходят, они неистовствуют, хлопают, свистят. Я поворачиваюсь к Рен, обнимаю ее, а потом и Вольфганга, прижимаясь щекой к его хлопчатобумажной рубашке и вдыхая запах табачного дыма, смешанного с нектаром цветов и грязью. А потом кто-то обнимает и меня – из тех шумных парней, что стояли рядом с нами.

– Это мой лучший друг! – кричит один из них. У него озорные синие глаза, и он на голову ниже остальных, так что больше похож на хоббита, чем на голландца.

– Кто? – интересуется Рен. Теперь эти шумные голландцы, которые, похоже, пьяны, по очереди обнимают ее.

– Орландо! – отвечает хоббит.

– О, – восклицает Рен, ее бледные глаза распахиваются так широко, что начинают сверкать, как жемчужины. – О, – повторяет она для меня.

– А ты, случаем, не Роберт-Ян? – спрашиваю я.

На лице хоббита мелькает удивленное выражение. А потом он ухмыляется.

– Для друзей я Брудье.

– Брудье, – хохочет Вольфганг. И поворачивается ко мне: – Так мы сэндвичи называем.

– Брудье их очень любит, – объясняет один из его друзей, похлопывая его по животу.

Брудье/Роберт-Ян отталкивает его руку.

– Приходите сегодня на нашу вечеринку. Это будет всем вечерникам вечеринка! Он был великолепен, да?

Мы с Рен киваем. Брудье/Роберт-Ян продолжает болтать, насколько крут Уиллем, а потом его друг говорит что-то по-голландски, кажется, про Уиллема.

– Что он сказал? – шепотом спрашиваю я Вольфганга.

– Что не видел его, Орландо, наверное, таким счастливым с тех пор, как… тут я не расслышал, что-то про отца.

Вольфганг достает из кожаного кисета пачку табака и начинает скручивать сигарету. Не глядя на меня, он громко говорит:

– Кажется, актеры выходят вон там, – он показывает на металлическую дверь в дальней части сцены.

Вольфганг закуривает. Глаза у него сверкают. Он снова указывает на дверь.

Мне кажется, что тело мое перестало быть твердым веществом, а рассыпалось на мельчайшие частицы. И превратилось в чистое электричество. И оно несет меня через весь театр, к боковой части сцены. Актеров ждет целая толпа поклонников. С цветами, шампанским. Когда выходит актриса, которая играла Селию, люди принимаются кричать и кидаются ее обнимать. Потом выходит Жак, за ним – Розалинда, ей дарят целую груду цветов. Сердце у меня колотится неистово. Неужели, подобравшись так близко, я снова его упущу?

Но потом я его слышу. Он, как и всегда, над чем-то смеется. И вот я вижу его волосы – они теперь короче, глаза – такие темные и яркие одновременно, лицо – небольшой шрам на щеке, который делает его еще красивее.

У меня дыхание перехватывает в груди. Я думала, что приукрасила его в своих воспоминаниях. Но скорее верно обратное. Я забыла, насколько он на самом деле прекрасен. Какой он – Уиллем.

Уиллем. Я готова выкрикнуть его имя.

– Уиллем! – громко и четко звучит оно.

Но это не мой голос.

Я даже касаюсь пальцами горла, чтобы убедиться.

– Уиллем!

Снова чужой голос. Потом я вижу какое-то движение. Из толпы выбегает девушка. Цветы, которые она держала в руках, падают на землю, и она бросается в его объятия. Он сжимает ее. Потом поднимает с земли, крепко обнимая. Его пальцы заплетаются в ее каштановых волосах, она шепчет что-то ему на ухо, а он смеется. Они кружатся, переплетаясь в своем счастье. В любви.

Я стою как вкопанная, глядя на это публичное проявление интимных чувств. Наконец кто-то подходит к Уиллему и похлопывает его по плечу, девушка соскальзывает на землю. Она поднимает цветы – это подсолнухи, и я бы выбрала для него именно их – и стряхивает с них пыль. Уиллем изящно обнимает ее за талию и целует руку. Она тоже обхватывает его за талию. И я понимаю, что не ошиблась, от него во время представления действительно исходили любовные флюиды. Но не угадала, кому они предназначены.

Они удаляются, проходя настолько близко ко мне, что меня обдувает ветерок. Мы оказались совсем рядом, но он смотрит на нее и совершенно не видит меня. Держась за руки, они идут к бельведеру, подальше от суеты. А я все стою на месте.

• Предыдущая
• 65/67
• Следующая