Сивилла - Шрайбер Флора Рита - Страница 17

Какое-нибудь небольшое украшение усилило бы эффект, подумала Пегги, продолжая разглядывать себя в зеркале. Было бы здорово надеть что-нибудь такое, но она знала, что это невозможно. Нехорошо носить драгоценности. Ведь так говорили в церкви? Разве ей не внушали это с тех пор, как она себя помнит? И все равно ей нравились эти милые безделушки. Пегги заколебалась. Здесь было жемчужное ожерелье, принадлежавшее когда-то матери Сивиллы. Нет, его она не наденет. Она не любила мать Сивиллы, и надеть этот жемчуг было бы вдвойне нехорошо.

Пегги никак не могла оторваться от зеркала. Ширококостное телосложение делало ее на вид коренастой, отчего она не была в восторге. Зато ей нравилась новая голландская стрижка, нравились прямые темные волосы, челка, округлое лицо, курносый нос, яркие синие глаза и – да, это следовало признать – озорная улыбка. Боже мой, раньше ей это и в голову не приходило, но она действительно выглядит как фея. Сивилла с ее худым стройным телом, с распущенными каштановыми волосами, с лицом сердечком, сероглазая и вечно серьезная, выглядела совсем по-другому. Как милый доктор могла этого не заметить? Как мог этот мужчина в Элизабет, разглядывавший фотографию Сивиллы, не заметить этого? Почему люди вечно путают ее с Сивиллой?

Неожиданно Пегги быстро отошла от зеркала. Ее заставил сделать это вид собственных губ. Большие и полные. Такие губы бывают у негров. Пегги боялась своих губ. Она начала думать о себе как о негритянке. Она боялась негров, боялась того, как к ним относятся другие, боялась того, как относятся к ней. Она забрала сумочку и покинула комнату.

Выбежав во двор общежития, где снег падал на ее непокрытую голову и таял у нее на носу, Пегги устремилась прочь от своих страхов. Как бы для того, чтобы отогнать их, она вновь начала напевать «Холм пересмешников».

Когда она вошла в комнату отдыха, там уже было полно народу. Студенты, собравшись группками, болтали обо всем на свете. Были расставлены карточные столики и стол для пинг-понга. Сивилла не играла ни в карты, ни в пинг-понг, но Пегги – играла. У Пегги была хорошая реакция.

Пегги посмотрела на парней. Почти любой из них был лучше, чем Стен. Но интересовалась ли ими Сивилла? Вовсе нет. Стен не разбил сердце Сивиллы; она просто не была настолько впечатлительной. Сердце Пегги тоже не было разбито – вот уж нет. Пегги хотелось, чтобы Сивилла подобрала себе какого-нибудь парня, который нравился бы им обеим.

Длинный стол для закусок, накрытый красивой белой кружевной скатертью, с двумя большими медными самоварами (один с кофе, а другой с чаем), напомнил Пегги о том, что она за весь день всего лишь перекусила в Элизабет. Она знала, что по религиозным соображениям ей нельзя пить кофе или чай, но маленькие сэндвичи и хрустящее печенье выглядели очень соблазнительно. Едва она успела надкусить сэндвич, как послышался голос с отчетливым средне-западным акцентом:

– Как прошел денек, Сивилла?

– Отлично, – без колебаний ответила Пегги, подняв глаза на Тедди Элинор Ривз, выглядевшую привлекательно, несмотря на ее безразличное отношение к одежде, отсутствие косметики и угловатое телосложение.

Тедди, жившая в соседней комнате, всегда называла ее Сивиллой. Пегги давным-давно решила в случае необходимости откликаться на имя Сивилла. Такой необходимости не было при встрече с теми злыми людьми в Элизабет, но с Тедди, которая крепко подружилась с Сивиллой, совсем другое дело.

– Где ты была весь день? Я уже стала беспокоиться, – продолжала Тедди.

Ростом сто семьдесят пять сантиметров, широкоплечая, широкобедрая, с очень маленьким бюстом, Тедди всегда была доминирующей фигурой и разыгрывала из себя заботливую мамашу. Пегги не понимала, как Сивилла ее выносит. Пегги знала, что Тедди не терпится получить подробнейший отчет о дне, проведенном Сивиллой. Что ж, этот день не принадлежал Сивилле, и Пегги не намеревалась его описывать.

– Рада видеть тебя, Дорсетт, – сказала присоединившаяся к ним Лора Хочкинс. – Ты говорила, что не придешь. Я рада, что ты передумала.

Лора тоже была подругой Сивиллы. И насчет нее у Пегги тоже имелось свое мнение.

Тедди, Лора и еще несколько девушек собрались вокруг Дорсетт, обсуждая профессора Клингера. Дорсетт тут же достала из сумочки мелок для рисования, указала им на стену и начала аффектированным тоном:

– Итак, леди и джентльмены, вы должны слушать меня внимательно, если вообще собираетесь слушать. Живопись принадлежит к величайшим традициям культурного наследия человечества. И если вы не будете уделять ей бе-е-езраздельное внимание, вы оскорбите ее Музу.

Девушки начали хихикать. Пегги, проковыряв две дыры в бумажной салфетке, смастерила из нее подобие очков и надела их на кончик носа. Скосив глаза, она продолжила:

– Скульптура, по-видимому, является старейшим из изобразительных искусств. Как вам известно из иных предметов, с технической точки зрения ее можно проследить до первобытного доисторического человека, заострявшего кончик стрелы, вытесывавшего дубину, изготовлявшего копье. Кроме того, как вы знаете, относительная физическая стойкость камня, обожженной глины или металла является, вне всяких сомнений, важным фактором, позволяющим нам судить о скульптуре и о надписях на камнях и глиняных табличках как свидетельствах истории. Тем не менее в конце концов иные способы ведения записей подорвали ведущую роль скульптуры и сделали различные виды живописи, по крайней мере на Западе, искусством наиболее широко используемым и популярным. Именно поэтому я хотел бы, чтобы вы сосредоточились на живописи, считая ее важнейшим для вас в мире предметом. Наверное, это так. Но я имею в виду живопись Рубенса, Рембрандта, других мастеров. Я не имею в виду глупые выходки Пикассо и других наших современников. Это дети-и-ишки, барахтающиеся в колыбельке и пускающие пузыри, в которых нет ничего ценного. То, что они называют экспериментами, есть оправдание их собственной пуста-а-аты. Простите, мисс Дорсетт, ведь вы серьезная женщина с большим талантом, зачем вам нужно писать в этой глу-у-упой манере?

Хихиканье Лоры Хочкинс перешло в безудержный смех. Тедди фыркала.

Пегги продолжала, собрав вокруг себя толпу. То, что началось как маленькое представление для двоих, превратилось во всеобщее шоу. Ее пародия на профессора Клингера стала событием вечера. Под всеобщие аплодисменты Пегги с преувеличенной осторожностью сняла свои бумажные очки, вложила мелок в сумочку, низко раскланялась и торжественно удалилась из комнаты.

Совсем другой предстала Пегги перед доктором Уилбур спустя два дня, в Рождество: Пегги, которая помалкивала о поездке в Элизабет и о своем триумфе на вечеринке, Пегги, которая тихим шепотом вновь и вновь повторяла:

– Эти люди, эти люди, эти люди…

– Какие люди? – спросила доктор Уилбур, сидевшая возле Пегги на кушетке.

– Люди? Да, люди, – рассеянно ответила Пегги. – Они меня ждут.

– Как их зовут?

– Стекло, – сказала Пегги, игнорируя вопрос. – Я вижу стекло. Я собираюсь разбить это стекло и убежать. Я собираюсь убежать отсюда! Я не хочу оставаться. Не хочу. Не хочу!

– Убежать от чего? – спросила доктор Уилбур.

– От боли. Болит, – прошептала Пегги. Она начала всхлипывать.

– Что болит?

– Болит. Болит. Болит голова. Болит горло.

Полились слова жалоб. Потом последовало гневное обвинение:

– Вы не хотите, чтобы я убежала. – Становясь враждебной, Пегги предупредила: – Я разобью стекло и убегу, если вы не хотите меня отпустить.

– А почему бы тебе не выйти через дверь? Иди, открой ее.

– Я не могу! – вскрикнула Пегги. Она встала с кушетки и стала метаться, словно попавший в западню зверь.

– Ты можешь это сделать, – настаивала доктор. – Она перед тобой. Иди и открой ее!

– Я хочу выбраться! Я хочу выбраться! – продолжала Пегги с нарастающим страхом.

– Очень хорошо. Просто поверни ручку и открой дверь.

– Нет, я останусь здесь, возле белого дома с черными ставнями, с крыльцом и гаражом. – Неожиданно Пегги успокоилась и добавила: – В этом гараже стоит автомобиль моего папы.