Крест и нож - Вилкерсон Давид - Страница 8

Я позвонил дедушке и сказал, что приеду к нему.

— Приезжай немедленно, — ответил он, — мы обо всем поговорим.

Моему деду было 79 лет, и он, как всегда, был полон энергии. Раньше моего деда знали везде. Он был англо-уэльско-голландского происхождения и был сыном, внуком и, может быть, правнуком священников. Начало традиции теряется в раннем периоде протестантской Реформации в Западной Европе и  на  Британских островах.

Насколько я знаю, с тех пор, как священнослужители начали совершать христианские бракосочетания, в каждом приходе был какой-нибудь Уилкерсон.

До фермы моего деда, расположенной в Толедо, штат Огайо, было довольно далеко. Большую часть пути я провел в раздумьях о минувшем: то были очень живые воспоминания, особенно, когда речь шла о дедушке.

Дедушка родился в Кливеленде, штат Тенесси. К двадцати годам он уже был священником. Это хорошо, что он был молод, потому что жизнь была сурова. Он был разъездным проповедником. Это означало, что большую часть времени он проводил в седле. Он ездил верхом от одной церкви к другой и обычно сам был и проповедником, и регентом, и церковным сторожем. Он всегда приходил в церковь первым, включал свет, выметал мышиные гнезда и проветривал помещение. Затем собиралась вся община и они пели что-нибудь старое — "Удивительная милость", "Что за друг нам Христос" и другие. Затем он проповедовал.

Проповеди моего дедушки были довольно необычными, и некоторые примеры и аргументы шокировали его современников. Например, когда мой дедушка был молодым священником, считалось грехом носить ленты и перья. В некоторых церквах прихожане приносили ножницы. И если к алтарю подходила женщина, у которой на шляпе была лента, эти ножницы пускались в ход, да ещё читались нотации". Как же вы попадете на небеса со всеми этими лентами на вашей одежде?"

Но мой дедушка изменил свое мнение на этот счет. Став старше, он создал особый принцип евангелизации, который он назвал "методом отбивных".

— Ты побеждаешь людей точно так же, как ты побеждаешь собаку, — часто говорил он.

— Ты видишь на улице собаку с костью в зубах. Ты ведь не отбираешь у нее эту кость и не объясняешь, что это вредно для нее, просто даёшь ей отбивную и она бросает свою кость. Вместо того, чтобы забирать кости у людей или срезать перья с их одежды, я лучше подброшу им отбивных. Что-нибудь с настоящим мясом и жизнью внутри. Я расскажу им о Новом  Начале.

Дедушка проповедовал не только в церквах, но и на собраниях в палатках. До наших дней докатилась слава о том, как интересно удавалось старому Джею Уилкерсону проводить такие собрания. Однажды, например, он проповедовал в Джамайке, церкви на Лонг Айленде в Нью-Йорке. Собралось много народу, потому что был воскресный день и к тому же 4 июля — День независимости.

В тот день мой дедушка заехал к своему другу по какому-то делу, связанному со скобяными товарами. И тот показал ему какой-то новый материал, который трещал и рассыпался искрами, когда на него наступали. Он расчитывал, что это пригодится ему на фейерверке. Четвёртого июля. Дедушка был весьма заинтригован этим веществом и купил себе некоторое количество. Затолкав его себе в карман, он вскоре забыл о нем.

Мой дедушка в тот день говорил о новой жизни во Христе, а также об аде, живо и образно описывая его. Во время проповеди его рука нащупала в кармане то самое вещество. Тихонько он высыпал его позади себя и с невозмутимым видом продолжал повествовать об аде, прохаживаясь по платформе, как вдруг из-за его спины повалил дым и затрещали искры. Вскоре разнеслась молва о том, что уж если Джей Уилкерсон проповедует об аде, то этот ад можно увидеть воочию.

Полагали, что мой отец будет таким же странствующим служителем, что и дед. Но мой отец был совершенно другим человеком. Он был больше священник, чем евангелист. Поскольку мой дедушка проповедывал по всей стране, то мой отец вырос, остро ощущая недостаток надёжности и безопасности постоянного дома, и это отразилось на его карьере. За каждый вечер был в новой. Мой отец создавал постоянные надёжные церкви, где его любили и в любое время могли обратиться к нему со своими бедами и нуждами.

— Я думаю, что для церкви необходимы оба типа священников, — сказал мне однажды отец, когда мы жили в Питсбурге. — Но я завидую способности твоего деда выбивать гордость из людей. Нам этого как раз недостает сейчас.

Именно это и произошло у нас, когда дедушка в очередной раз заскочил к нам (он всегда именно "заскакивал").

Церковь моего отца располагалась в фешенебельном пригороде Питсбурга, где жили банкиры, юристы, врачи. Это было достаточно необычное месторасположение для церкви пятидесятников, так как наши службы бывают шумны и вольны. Мы старались проводить наши богослужения скромно и тихо из уважения к окружающим. Но дедушка решил показать, что мы неправы.

В те дни все наши прихожане старались подражать жизни своих соседей — быть степенными и светскими.

— И мёртвыми, — говорил дед, — а ведь вера даёт жизнь.

Отец пожал плечами, ему пришлось согласиться. И тут он допустил ошибку — попросил деда проповедовать вместо него в воскресенье.

Я присутствовал на той службе и никогда не забуду выражения лица моего отца, когда пришел дедушка и первым делом снял свои грязные калоши и поставил их прямо на алтарь.

— Ну, — сказал мой дед, поднимаясь и осматривая пораженную общину, — что смущает вас в этих грязных калошах на алтаре? Я немного запачкал вашу прекрасную церковь? Я уязвил вашу гордость? Держу пари, что если бы я задал вам этот вопрос, вы бы ответили, что у вас ее нет.

Отец поёжился.

— Давай, давай, выкручивайся, — сказал дед, поворачиваясь к нему. — Где дьяконы церкви? Дьяконы подняли руки.

— Я хочу, чтобы вы открыли все окна. Мы немного пошумим. Я хочу, чтобы все эти банкиры и судьи, сидящие на верандах своих домов, узнали, что это такое — радость в вере. Сегодня вы сами будете проповедовать своим соседям.

Затем дедушка попросил всех встать. Мы все поднялись со своих мест. Дедушка приказал нам маршировать по церкви, хлопая в ладоши. И мы маршировали и хлопали в ладоши. Он заставил нас хлопать в ладоши 15 минут, и потом, когда мы хотели закончить, он покачал головой, и мы продолжали.

Затем он приказал нам петь. И так мы маршировали, хлопали в ладоши и пели, и каждый раз, когда мы замедляли шаг или переставали пение, дедушка открывал окна еще шире. Я взглянул на отца и понял, о чём он сейчас думает: "Что ж, этого я не переживу, но, всё-таки, хорошо, что так получилось". И он запел громче всех.

Вот эти была служба!

Отец узнал о реакции соседей на следующий день. Он пришел в банк по делу. И конечно же, за большим столом сидел один из наших соседей. Отец хотел повернуть назад, но тот окликнул его.

— Преподобный Уилкерсон, вот это пение было у вас вчера в церкви! Все говорят от этом. Мы знали, что ваши люди хорошо поют и мы все время ждали, когда вы запоете. Это самое замечательное из всего того, что случалось в нашем районе.

Следующие три года в церкви царил дух свободы и силы. Это было для меня хорошим уроком.

— Ты должен проповедовать Пятидесятницу — сказал дедушка моему отцу, когда позднее они обсуждали ту службу. — Будучи освобождённой от всяческих наслоений. Пятидесятница означает силу и жизнь. Вот что вошло в церковь в тот момент сошествия Духа Святого в день Пятидесятницы.

— И когда в тебе есть сила и жизнь, — продолжал дедушка, — значит ты здоров, а если ты здоров, значит, ты можешь немножко и пошуметь. Это полезно для тебя и, естественно, ты можешь немного испачкать свои башмаки.

Для дедушки испачкать башмаки означало не только ходить туда, где грязь и нужда, но также и то, что можно стереть носки ботинок от долгого моления на коленях.

Мой дед был муж молитвы, и вся его семья была похожа на него в этом отношении. Он воспитал моего отца в любви к молитве, а отец, в свою очередь, передал это мне.