Соблазны бытия - Винченци Пенни - Страница 3

И вдруг она объявила, что уходит. Не на время, не частично, а полностью и насовсем. Уходит не только из «Литтонс». Селия добровольно оставляла то, что всегда было смыслом ее жизни, – работу. И все – ради нового замужества. Прожив с Оливером легендарный срок – почти пятьдесят лет, – выждав всего лишь год после его смерти, Селия торопилась стать графиней Арден, хотя и заявляла, что полностью от фамилии Литтон не откажется, и поселиться в его просторном шотландском доме, выстроенном два века назад. Шокирующая новость всколыхнула столичные литературные круги. Каким бы романтичным ни был дом восемнадцатого века в шотландской глуши, но это же так чертовски далеко от Лондона. Разумеется, у лорда Ардена был прекрасный дом на Белгрейв-сквер, но бо́льшую часть времени он проводил в Гленнингсе, как фамильярно называли замок Гленворт.

С тех пор как умерла его первая жена, известная своим пристрастием к молодым конюхам, лорд Арден бывал в Лондоне лишь наездами. Он считал себя сельским жителем. Ему нравилось ездить верхом, охотиться и ловить рыбу. Любовь к простым жизненным радостям уживалась в нем с любовью к оперной музыке. У лорда Ардена была своя ложа в Глиндебурне, а чтобы послушать божественную Марию Каллас, он мог запросто поехать в миланскую Ла Скала или парижскую Гранд-опера. Однако настоящее счастье он испытывал, когда, стоя по пояс в ледяной воде своей речки, подсекал семгу или верхом перемахивал через опасно высокие изгороди, преследуя шотландских лис. Но что, черт побери, будет делать в шотландской глуши эта изнеженная, привыкшая к изысканным нарядам и безупречным прическам леди Селия – горожанка до мозга костей?! Сейчас уже мало кто помнил, что она сама выросла на природе, в отцовском поместье. С лордом Арденом она познакомилась еще будучи совсем молодой, и встретились они не в тепличной обстановке лондонского ночного клуба, а на вечеринке в шропширском загородном доме. Оба под проливным дождем отправились на охоту, и Селия настреляла больше птиц, чем лорд Арден.

Разумеется, в их саге были и другие главы, когда они встречались при иных, крайне непростых обстоятельствах и в местах, пользовавшихся весьма дурной репутацией. Но сейчас, когда леди Селии Литтон было почти семьдесят, когда, овдовев, она испытала острое, щемящее чувство одиночества, у нее появилась идея фикс. Ее вдруг отчаянно потянуло вернуться к своим корням. И Питер Арден обладал волшебной способностью ее туда привести.

– Хочешь?

– Конечно?

– Беркли-сквер?

– Лучше бы Монпелье.

– Да, лучше. Поеду за тобой.

Их по-прежнему называли близняшками Литтон, а они – замужние женщины, успевшие родить много детей, – по-прежнему общались между собой на этом странном, непонятном, стенографическом языке. Манера разговора, созданная ими в детстве, сопровождала близняшек всю жизнь, сводя с ума окружающих, в особенности их мужей и детей. Это была не просто привычка, с которой жалко расстаться. Это был необычайно удобный способ общения.

К дому Адели на Монпелье-стрит сестры подъехали почти одновременно: Венеция в своем весьма роскошном «ягуаре», а Адель – в темно-зеленом «эм-джи» с откидным верхом, предмете ее гордости и радости. Дом встретил их тишиной. Старшие дети Адели находились сейчас в школе, а ее маленькую дочь няня увела гулять.

– Поднимемся в студию. Они ведь могут и…

– Согласна. Ты такая счастливая, такая спокойная.

– В общем, да. Если ты хотела спокойствия, не надо было заводить шестерых детей.

– Конечно. Так мы?..

– Спрашиваешь! Сейчас принесу. Джорди вчера загрузил в погреб целый ящик «Сансера». Хватай бокалы и поднимайся наверх.

Фотостудия Адели, занимавшая весь четвертый этаж дома, имела стеклянную крышу. Сквозь нее и незашторенные окна ярко светило апрельское солнце. Венеция поморщилась и принялась опускать жалюзи.

– Такой яркий свет уже не для меня. Не для моего возраста. Увы, правда не льстит.

– Венеция, ну что ты дергаешься? Кроме меня, тебя здесь никто не увидит.

– А вдруг Джорди поднимется?

– Джорди нет дома. Поехал встречаться с какой-то старухой. Выуживать из нее воспоминания о Первой мировой войне. Это ему надо для новой книги.

– Но он может вернуться.

– Вернется он очень не скоро, – с уверенностью возразила Адель. – По дороге наверняка встретит кого-нибудь, кто уже знает новость… Пододвинь мне бокалы.

– Это так…

– Знаю. Согласна.

– То есть представить «Литтонс» без…

– Ты совершенно…

– Отчасти. Отчасти нет.

– Представляю. – Адель посмотрела на сестру. – А как ты думаешь?..

– Сама не знаю. Может, устала?

– Когда наша мамочка уставала?

– Никогда. Сигаретку?

– Мм, спасибо. – Адель взяла сигарету, закурила и глубоко затянулась. – Тут главный вопрос…

– Знаю, сестренка. Почему…

– Точнее, когда…

– Все эти годы. И Кит, и все остальное.

– Конечно, он такой милашка, – сказала Адель.

– Думаю, тебе лучше знать. Твое бегство и так далее.

– В общем-то, да. И тем не менее… Почему он? Почему не…

– Одно я знаю точно… – Адель сделала щедрый глоток вина. – Нам она не скажет. А уж остальным и подавно.

– Может, сделает исключение для Кита.

– А что насчет…

– Интересно, она его предупредила?

– Сомневаюсь. Боже, он ведь…

– Еще как! Взбесится. Это очень больно по нему ударит. Бедненький наш дорогуша, – вздохнула Венеция, темные глаза которой были полны искреннего сочувствия.

– Да уж, бедненький наш дорогуша, – подхватила Адель. – Бессмыслица какая-то получается, правда?

– Абсолютная бессмыслица.

«Естественно, кого же нашей мамочке было похвалить, как не Венецию? – думал Джайлз, пешком возвращаясь из издательства домой. – Для меня у нее ни слова не нашлось». Мать как будто забыла, что он делал все возможное и невозможное, сохраняя «Литтонс». Не ему ли они обязаны тем, что издательство с минимальными потерями пережило тяжелые послевоенные годы? Об этом – ни слова. Она даже не упомянула его книгу, снискавшую популярность по всей стране, – бесхитростные рассказы обыкновенных мужчин и женщин об их войне. Мать удостоила его лишь едким замечанием, сказав, что ее отход от дел должен вызвать у него вздох облегчения. Она не ошиблась: он действительно вздохнул с облегчением, да и все остальные тоже, как бы они ни пытались это отрицать. Наконец-то они освободятся от ее присутствия, пусть и блистательного, от ее доминирования, даже если оно честно заслужено, от ее указаний, иногда способных вдохновлять. Отныне они вольны идти своим путем, добиваться успехов и делать ошибки. Более того, они наконец-то смогут отойти от жестких рамок, в которые Селия загнала управление издательством. Теперь их бизнес обретет столь необходимую свободу. А то ведь после смерти отца обстановка в издательстве стала значительно хуже. Селия принялась закручивать гайки и, похоже, еще сильнее прониклась убежденностью, что только она знает, как надо действовать и что хорошо для «Литтонс».

Казалось, вместе с Оливером и его деликатным, сдерживающим влиянием Селия похоронила и все сомнения в своей правоте. Прежде она всегда была вынуждена преодолевать его противодействие: мягкое по форме, но не уступавшее ей по силе. На следующий день после похорон она собрала их у себя в кабинете. Во всем ее облике ощущалась такая стальная твердость, что никто не решился даже на обычные в таких случаях слова сочувствия и соболезнования. Селия заявила собравшимся, что издательство и дальше останется таким, каким его хотел бы видеть Оливер. На самом деле она стала подгонять «Литтонс» под себя, требуя от всех безоговорочного выполнения ее распоряжений. Поначалу никто не решался с ней спорить, считая эти распоряжения следствием ее огромного и несомненного горя. Увы, никто тогда и представить не мог, сколь быстро Селия примет их уступчивость за безусловную норму и сколь безжалостно будет этим пользоваться.