Голубая лента - Келлерман Бернгард - Страница 10

• Предыдущая
• 10/73
• Следующая

И в тот же миг, вполне овладев собой, Жоржетта обратилась к профессору Рюдигеру, известному физику, который молча сидел в кресле подле нее:

— В оранжерее голоса звучат удивительно нежно, прозрачно, не правда ли?

Профессор Рюдигер рассеянно скосил на нее синие по-мальчишески задорные глаза.

— Как вы сказали? О да, вы правы. — Он посмотрел вверх. — Стекло не колеблется, растения не колышутся, здесь нет резонанса. Вы абсолютно правы. — И, вытянув длинные ноги, Рюдигер опять погрузился в молчание. Вызвать его на разговор было совершенно невозможно. Время от времени он приподнимался в кресле и с любопытством гимназиста разглядывал все вокруг. Дорожка, проложенная через оранжерею и имитирующая римскую мозаику, оказывается, резиновая! А этот стеклянный купол, магически мерцающий, словно ночное небо в тропиках, — как это сделано? Но больше всего его заинтересовали весело журчащие маленькие фонтаны и каскады. Где у них сток? Он не мог никак разгадать эту загадку и решил завтра же расспросить механиков.

В «Рице» заиграл оркестр, тихо, ненавязчиво, почти неслышно. Все еще проходили дамы в смелых, фантастически роскошных парижских туалетах, с обнаженными плечами и напудренными спинами, окутанные облаком дурманящих благоуханий. Жоржетте надоело восхищаться туалетами женщин, тем большее внимание она обратила теперь на молодых мужчин, входивших в «Риц»: на борту, слава богу, не было недостатка в красивых, статных молодых людях с благородной осанкой.

Ведь именно мужчина распахнет перед ней райские врата, открывающиеся только перед избранными! Кто это будет? Один из тех, статных? А вдруг женщина? Eh bien[7], пусть женщина, почему бы нет? О, она заметила, как смотрела на нее Китти Салливен, а она прекрасно разбирается в женских взглядах. Сегодня же вечером она найдет случай быть представленной Китти. Мужчина или женщина — безразлично; ей, Жоржетте, нужно только, чтобы чей-то ключ отомкнул перед ней заветную дверь, а чей — не все ли равно?

Каждый раз, когда красивый молодой человек привлекал к себе внимание Жоржетты, ее накрашенные губы трогала чуть заметная улыбка; глаза делались огромными, она инстинктивно меняла позу, и световые блики играли на ее изящных плечах. Министр Лейкос тотчас же беспокойно принимался теребить седую бородку желтыми, как айва, сухими пальцами и на секунду терял дар красноречия. «Турция, повторяю…»

Лихорадочно возбужденная Жоржетта предалась обольстительным мечтам. Завтра же она перезнакомится со всем светским обществом. Завтра же молодой человек, только что оглянувшийся на нее в дверях ресторана, станет за нею ухаживать. Завтра же Китти Салливен опять окинет ее своим испытующим взглядом, и она ответит на этот взгляд. Завтра же она об руку с Китти Салливен будет прогуливаться по палубе, завтра же эта рыжая ведьма, это пугало будет целовать ее в лоб и говорить: mon enfant![8] Инстинкт укажет ей путь, которым она должна следовать, разум поведет ее по этому пути. О, она не упустит своего счастья! Жоржетта Адонар станет звездой лучшего нью-йоркского театра. Жоржетта Адонар!

Мечты уносили ее вдаль, как ветер уносит маленькую пташку. Время от времени она на секунду пробуждалась от грез и устремляла на Лейкоса свои красивые глаза цвета влажных каштанов. Ее взгляд теплел, становясь загадочным и ласковым, а губы нежно трепетали. Тогда превосходительные веки Лейкоса вздрагивали, как у юноши, а черные брови крыльями взлетали вверх.

Хенрики посмотрел на часы. Известный исследователь Азии Рассел не здоров, он не придет, капитан Терхузен сказал, что явится, как только позволит служба. Хенрики кивком головы подозвал стюарда и послал его к г-же Кёнигсгартен, приказав как можно деликатнее напомнить ей о приглашении.

Затем он снова повернулся к Жоржетте:

— Обратите внимание на молодого человека, который идет сюда. Красивый малый, не правда ли? Это Харпер-младший. Вы, вероятно, слышали о Харпере, автопокрышки Харпера?

— О да!

— Это он и есть. Он возвращается из Африки. Ездил туда охотиться.

С равнодушным видом человека, которому безразлично, какое впечатление он производит на окружающих, Харпер-младший бродил в зимнем саду. Заметив Хенрики, он оживился и, на ходу непринужденно поздоровавшись с ним, быстрым взглядом окинул Жоржетту.

— Выпил лишнее, — шепнул Хенрики. — Он любит виски.

— Какой ужас!

Но тут молодой Харпер вернулся к ним и, отозвав Хенрики в сторону, что-то ему сказал. Хенрики заулыбался:

— Господин Харпер желает познакомиться с вами!

Жоржетта вспыхнула, в глазах блеснул торжествующий огонек, лицо зарделось ярким румянцем. Первый успех! О, теперь она твердо знала, тайный голос шептал ей, что заветная дверь непременно распахнется перед ней, стоит только трижды постучаться.

Наконец стюард, посланный Хенрики, вернулся с ответом, что г-жа Кёнигсгартен очень утомлена и просит ее извинить. Хенрики снисходительно улыбнулся. Великие артисты — люди капризные! Он пригласил гостей к столу и, продев тонкую ручку Жоржетты под свою, на чистейшем французском языке, щеголяя парижским акцентом, рассыпался в уверениях, что в жизни не видел ни у одной женщины такого красивого затылка, как у нее.

— «Beaute des femmes, leur faiblesse, et ces mains pales»[9],— прошептал он.

Жоржетта смутилась.

— Виктор Гюго? — проворковала она.

— Извините, Верлен, — ответил Хенрики со всепрощающей улыбкой.

С нежной благодарностью Жоржетта прижалась к плечу Хенрики: ей казалось совершенно естественным, что женщина выражает свою благодарность мужчине лаской, пусть даже самой незначительной.

— Понравился вам молодой Харпер? — спросил Хенрики.

— Он не лишен привлекательности. Как вы думаете, он интересуется театром?

— Вряд ли. Он вообще ничем не интересуется.

— Ничем?

— Да, ничем. Он скучает в этом мире. Я вам уже говорил: богатство — это проклятье!

— Ах, как жаль!

Хенрики позабавило разочарование Жоржетты, он весело рассмеялся. А впрочем, он нисколько не удивится, если Жоржетте удастся пробудить в Харпере интерес к театру.

Но тут Жоржетта почувствовала на себе ревнивый взгляд Лейкоса. Она обернулась и увидела его помрачневшее, обиженное лицо. Он с трудом поспевал за ними.

— Venez, venez, mon ami![10] — сказала она, останавливаясь. — Не отставайте!

— Merci, merci, ma cherie![11] — ответил он, счастливый ее вниманием.

Вскоре после ухода Гарденера Ева Кёнигсгартен вдруг почувствовала, что проголодалась. Она позвонила стюарду, заказала свои любимые блюда и попросила сервировать стол в салоне. Она поела с аппетитом и выпила стакан кьянти. Красное вино дивно искрилось в хрустальных гранях графина. Ева чувствовала себя удивительно бодрой и наслаждалась покоем. Вибрация парохода ей нисколько не мешала. Поев, она удобно устроилась в кресле и, поджав ноги, закурила.

Ей редко случалось испытывать чувство такого покоя и безмятежности. Позади осталась долгая зима, полная напряженного труда, впереди месяцы постоянной спешки и суеты, зато сейчас у нее несколько спокойных дней. И ей хочется насладиться покоем.

Ева была счастлива, на сердце у нее было легко, и все же, сидя в уютном кресле и мечтая, она словно ожидала чего-то: вдруг раздастся стук в дверь и ей принесут телеграмму, которую она ждет весь вечер… Она ждала ее с какой-то неугасающей верой. Немного было людей, совсем немного, чье слово или привет обрадовали бы ее. Кроме дочери Греты, теперь, пожалуй, только один-единственный человек, и именно этот человек забыл прислать ей привет. Был чудесный вечер, Еву никто не тревожил, она сидела с ногами в кресле, предаваясь бесконечным грезам, и ждала.

Было так тихо, как на ее маленькой вилле близ Гайдельберга. О чем бы она ни думала, ее мысли постоянно возвращались к ее домику под Гайдельбергом. Сколько еще осталось до лета? Она начала считать по пальцам: целых четыре месяца! Да, до лета еще далеко, целая вечность. Но однажды — сколько радости в этой мысли! — лето все же наступит. И вот она уже мечтает о том мгновенье, когда вечером впервые откроет окно своей спальни, и в комнату польется ласковый ночной воздух и тишина, в которой слышен только стрекот кузнечиков. А ее маленькая дочурка спит в соседней комнате.

• Предыдущая
• 10/73
• Следующая