Неудавшаяся история (СИ) - Зингер Татьяна - Страница 20

Я глубоко вздохнула. Рядом суетились две фигуры. Трогать меня они не решались, зато чертили на снегу неприличные слова, а иногда даже осмысленные предложения.

Как же я устала. Наверное, волшба — это испытание, данное богами. Радости она не приносит, люди от неё страдают.

Помнится, нашелся по мою душу кавалер. Милый парнишка. Пел отлично, мастерил изумительные шкатулки из дерева. Вихрастый, смешной. Но, узнав о необычных способностях зазнобы, сбежал первым. И червивыми яблоками в меня кидался вместе с остальными мальчишками.

Сколько я тогда слез пролила. Не по нему, а вообще. Но свыклась. Нужно мириться со случившимся. Любое наказание дано ради награды. И наоборот.

Вскоре заметенные кашей из снега и дождя тропки привели нас к уютному селению, расположенному рядом с главным трактом страны. Люди там оказались добрые, трактир чистеньким. Лавочники охотно спорили за каждую медянку и втюхивали всякую ерунду. В итоге я обзавелась не только пищей, но и старой вещицей из грубой черной ткани с глубоким капюшоном — точь-в-точь храмовое облачение, правда, или выброшенное, или выкраденное. Явно не новое. Судя по плутоватой ухмылке торговца — кто-то лишился своих одежд. Но заплатила я всего пару монет, поэтому особо не огорчалась.

На радостях я вернула погрустневшим спутникам их голоса, выслушала две скромные тирады о том, как плохо пакостничать друзьям, затем — сотню извинений за нехорошие слова. Спутники притихли. Я, наоборот, распалялась только сильнее.

— Почему я должна идти с вами? — слышалось мое ворчание. — Это вы напортачили, вот и скрывайтесь на здоровье, а я могу остановиться в любом городе. Ай!

Ступня запнулась о выступающий корень. Кот, грустно мяукнув на прощание, слетел с плеча. Я успела подхватить его под живот, но вместо благодарности получила лишь зевок. Мудрость Кота была проста и понятна: «Если помираешь, значит, заслужил».

Новая ночь принесла настроению весенний романтизм. Небо висело так низко, что казалось, будто подмигивающие звезды вскоре ниспадут к ногам путников. Весело потрескивал костерок; шипел кот, зачем-то пытающийся забраться в огонь лапой; громко позевывал стоящий на страже Всемил. Я безостановочно ворочалась на лежанке из еловых веток.

— Не спишь? — не оглядываясь, узнал князь после очередного моего кряхтения.

— Как обычно.

— Присаживайся, разговор есть. — В золотисто-рыжем свете было видно, как Всемил сосредоточенно осмотрел спящего Лиса и жестом поманил меня к себе.

Я выпуталась из теплого одеяла. Полуночные разговоры с князем входили в привычку. Не скажу, что мне это совершенно не нравилось. Но ночная болтовня обычно предполагала откровенность. Которой я избегала много лет.

— Что за секретность?

— Не находишь нашего спутника странным? — трагичным шепотом спросил Всемил.

— Ты вновь за своё? — я насупилась.

— Нет, — он потряс волосами, — разве не ощущаешь, что он прожигает тебя далеко не влюбленным взглядом?

Я недоверчиво прищурила один глаз.

— Я-то при чем? Враждуете вы, а прожигает он меня?

Всемил свел челюсти, словно предпочел смолчать о чем-то важном. После принялся жарко объяснять, насколько плохи взоры юного варрена. Я особо не напугалась, пусть князь и описывал мою скорую кончину. Убьют на привале — буду гоняться за ними в роли вредного, приставучего духа.

Князь замолчал, а я, трижды прокляв ту самую ночную откровенность, ляпнула:

— Мне нужно кое-что рассказать.

— Тоже? — с лукавой хрипотцой удивился он. — Я польщен. В чем дело, красавица?

Я уставилось в чернильно-черное небо. Дамский угодник из князя отвратительный. Оно и ясно: женщины суетятся вокруг него и без ответных действий. Не привык оказывать знаки внимания.

— Дело в деревне, куда направляемся. Так получилось, что я оттуда родом.

— Я думал, ты столичная.

— Увы.

— Но это ведь прекрасно! — Всемил подмигнул. — Ты сумела выбиться из простой селянки в ученицу столичных чародеев.

— Не совсем прекрасно. Понимаешь, ворожей в моем селе не любят — их боятся. Поэтому сомневаюсь, что прием нас ждет теплый.

Что ж, почти и не соврала.

Пожалуй, об обучении рассказывать не стану, ибо Всемил вряд ли поймет, что не каждая ведьма — жуткое явление, от которого можно избавиться только с помощью сжигания. Незачем его винить — он такой же, как и все вокруг.

— Что-нибудь придумаем, — князь положил ладонь мне на колено. — Не переживай.

Я сглотнула застывший в горле комок и кивнула.

Дни плелись со скоростью ленивых кошек — медленно, сонно. Спутники тихонько переругивались, я пыталась их не слушать. Побаливала лодыжка, хоть я и накладывала на неё с десяток чар. Она гноилась и ныла при любой перемене погоды. За всё время пути не нашлось ни одной чистенькой речки, поэтому мы все вместе чесались и напоминали городских побирушек.

Очнулась от досадных мыслей я только тогда, когда чащоба сменилась голыми полями, за которыми виднелись серенькие домишки да хлипкий, пусть и высокий частокол, унизанный козьими черепами.

Нами была перейдена незаметная черта, за нею остались снега с холодными ветрами. Здесь вовсю прорезались изумрудно-зеленые листики на березах, деревья стряхнули с плеч белоснежные одеяния и выпрямились навстречу солнечным лучам.

Спутники начали спешно вычищаться, дабы произвести хорошее впечатление на моих родных. Лис напялил на себя балахон с отвисшим капюшоном и жутковатыми бурыми пятнами на рукавах. Надеюсь, что если это и кровь, то не человеческая. Одежда висела на нем, как на палке. Варрен надвинул капюшон на переносицу, чтобы спрятать округлые глазища, и стал напоминать излишне худощавого и грязного, но храмовника.

Всемил отряхивался от въевшейся в ткань грязи и вопрошал, на кого он похож. Я не рискнула признаваться, поэтому глупо улыбалась.

За много лет ничего не изменилось. Перед входом в село, как и прежде, не наблюдалось стражников. А ворота были распахнуты настежь. Приречные зори отличались особым гостеприимством, правда, не ко всем.

Направо, налево, семь саженей прямо. Слышна песенка отмершей после зимовки речушки. Кто-то шепчется за спиной. Люди опасливо рассматривают жутковатую троицу, но боятся преградить ей дорогу.

Во времена моей юности щеколда на дверце в заборе отпиралась нажатием на левую доску. Так и есть. Щелчок. Вот я и дома.

Мужчины переминались с ноги на ногу, а я громко постучалась в дверь. Долго ждать не пришлось: на пороге появилась старенькая невысокая женщина с потухшими глазами и побелевшими губами. Чертами лица она напоминала меня саму, только заметно постаревшую, иссохшую от тяжелой жизни. Женщина вытерла мокрые руки о край юбки.

— Хлеба хотите? — ставя ударение на букве «о», спросила добрая матушка.

— Нет, — я глубоко выдохнула. — Мы не нищие.

— А чегось?

— Я это… — я потупила взор. — Радослава.

— Ох! Бес! Бес! — Матушка обхватила лоб сухими ручонками. — По души грешные пришла, сожрать нас за провинности да отправить во служение тьмы?!

— Почти. Я соскучилась…

Но мама не слышала оправданий. Она размахивала руками, выкрикивая:

— Привела с собой оживших мертвецов! Люди, спасайтесь! Не виноваты мы пред тобой!

Седые волосы вылезли из-под сбившейся косынки. Матушка упала на колени. Я зажмурилась от стыда и смущения.

— Мам, я не собираюсь причинять кому-либо зла. У меня проблемы…

— Это у нас горе-горюшко, раз на деревню наслали нечистых!

Я подняла маму за локти. Она перестала кричать, только задыхалась от всхлипов и одними губами молила о пощаде.

Всемил с Лисом благоразумно отмалчивались. За забором собралась целая толпа любопытствующих. Некоторые держали наготове вилы или косы. Народ выжидал.

А в сенях показался белобрысый остроносый мальчуган, в котором я узнала младшенького братца. Он нахмурился, но затем взвизгнул и подбежал ко мне.

— Радка! Приехала!

Всё не так плохо, если хоть один человек в этом месте до сих пор рад меня видеть.