Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Хачиков Вадим Александрович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/98
• Следующая

Но, пожалуй, более весомый аргумент в защиту князя – слишком малая его возможность влиять на Мартынова. Ведь мы знаем, что Мартынов появился в Пятигорске и снял квартиру по соседству лишь в конце июня. Скорее всего, до этого они с князем даже не были знакомы. Так что, подобно Наркизу Тарасенко-Отрешкову, Васильчиков имел слишком мало времени и возможностей для настраивания Мартынова против Лермонтова.

Не стоит исключать и такой резон: князь был на несколько лет моложе Николая Соломоновича, а потому не являлся для него таким авторитетом, как, скажем, сверстники – Столыпин или Трубецкой. К тому же он был штатским человеком, так называемым «шпаком», и на таких военные смотрели свысока. И жил он хоть и поблизости, но все же не в соседней комнате, как тот же Глебов. И вряд ли мог так активно воздействовать на Мартынова, чтобы за столь короткий срок – менее двух недель – обрести власть над сознанием и волей мало знакомого ему человека и внушить тому желание убить своего старого и доброго приятеля. Нет-нет, зловредное воздействие Васильчикова – еще одна легенда, вызванная незнанием реалий пятигорской жизни того лета!

Выходит, не было в верзилинской компании человека, который бы и достаточно близко знал Мартынова, и был хорошо осведомлен о задевающих его острых и ядовитых шутках Лермонтова, и, главное, имел бы на него достаточно большое влияние, чтобы спровоцировать ссору.

А может, все-таки был? Почему мы считаем, что этот человек – обязательно мужчина?

Может ли быть виновником роковой ссоры не «он», а… «она»? Что ж, не исключено и такое. Ведь женщина порой имеет огромную власть над мужчиной, пожалуй, даже большую, чем любой из его друзей или приятелей.

Была ли в той тесной компании особа, хорошо знающая Мартынова и способная повлиять на него? Да, была! Чем обусловлено это влияние, мы скоро выясним. А пока приготовимся к тому, что едва будет названо ее имя, как сразу же зазвучит хор возмущенных голосов. Потому что речь пойдет об Эмилии Александровне Клингенберг, падчерице генерала Верзилина.

Эмилия Клингенберг? Та знаменитая красавица, «Роза Кавказа», которой восхищались все представители сильного пола, приезжавшие в Пятигорск? Та самая родственница Лермонтова, к которой впоследствии обращались за информацией о поэте все его биографы? Чьи воспоминания у многих из них считались источником самых подробных и достоверных сведений о последних днях его жизни?

Нет, язык не поворачивается произнести хулу в ее адрес! Рука не поднимается написать, что именно она повинна в гибели Лермонтова! А между тем кое-кто из современников ее в этом упрекал. И некоторые из тех, кто писал о поэте позднее, были с ними согласны. Но, как говорится, «жена Цезаря выше подозрений»: супружество с троюродным братом Михаила Юрьевича, А. П. Шан-Гиреем, довольно долгое время служило своеобразным щитом, укрывавшим «Розу Кавказа» от всяческих нападок. А потом эти нападки как-то сами собой забылись, и прекрасная Эмилия стала в глазах потомков чуть ли не близким другом поэта.

Слов нет, обвинять ее, ставшую родственницей Лермонтова, дело непростое. И все-таки попробуем выяснить: могла ли быть Эмилия Александровна причиной если не гибели поэта, то, по крайней мере, его ссоры с Мартыновым?

Приглядываясь к отношениям поэта и «Розы Кавказа», удивляешься хитросплетению их судеб, которые не только оказались непостижимым образом связаны между собой, но оказывали взаимное, увы, нередко роковое, влияние. Мы уже отмечали, что впервые обстоятельства свели их уже в детстве, летом 1825 года, когда Е. А. Арсеньева привезла на Горячие Воды для лечения своего болезненного внука Мишу Лермонтова.

О том, что случилось тем летом, юный Лермонтов рассказывал так:

«Записка 1830 года, 8 июля, ночь. Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея десять лет от роду?

Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я не помню, хороша собой была она или нет. Но ее образ и теперь хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю, почему. Один раз, я помню, я вбежал в комнату; она была тут и играла с кузиной в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя и ребяческая: это была истинная любовь… Я не знаю, кто была она, откуда, и поныне мне неловко как-то спросить об этом… Белокурые волосы, голубые глаза… нет; с тех пор я ничего подобного не видел или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз… И так рано! В десять лет! О, эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!»

Кто она, эта первая любовь поэта, его почитателям стало известно только век спустя. Уже в XX столетии дочь Эмилии Александровны, Евгения Акимовна Шан-Гирей, призналась лермонтоведам: «Эта девочка была моя мать, она помнит, как бабушка ходила в дом Хастатовых и водила ее играть с девочками, и мальчик-брюнет вбегал в комнату, конфузился и опять убегал, и девочки называли его Мишель». Факт не стопроцентной достоверности, но очень и очень вероятный.

Сам поэт так и не узнал, кто же была та девочка, хотя судьба не раз потом сводила их. Летом 1837 года Михаил Юрьевич лечится в Пятигорске, по всей видимости занимая комнату в офицерском отделении пятигорского военного госпиталя. Размещалось оно в доме, принадлежавшем Верзилиным и расположенном в том же квартале, где жила семья генерала. «Невозможно допустить, – считал С. Недумов, – чтобы в таком маленьком городе, как Пятигорск того времени, даже если бы они и не были знакомы официально, Лермонтов мог не знать и не интересоваться такой выдающейся во всех отношениях представительницей местного общества». Некоторые исследователи считали даже, что «Роза Кавказа» стала прототипом княжны Мери в одноименной повести. То, что Эмилия Александровна категорически отрицала это, кое-кому кажется подозрительным: не пытается ли она любыми путями скрыть факт знакомства? Ведь известно, что Эмилия видела Лермонтова, а стало быть, и знала его летом 1840 года. Именно тогда на Воды прибыла группа столичной молодежи, по разным причинам оказавшейся в рядах Кавказской армии, – это были и временно прикомандированные к здешним полкам гвардейцы, и столичные военные, добровольно пожелавшие служить на Кавказе. Среди них находился и Лермонтов, отправленный сюда за дуэль с Барантом. Все они были отпущены на отдых после трудной военной экспедиции, в преддверии новых сражений. Какое-то время молодые офицеры находились в Пятигорске, потом перебрались в Кисловодск. Там же находилась и Эмилия Клингенберг.

Сохранились ее воспоминания о бале в кисловодской ресторации 22 августа 1840 года по случаю дня коронации Николая I. «В то время, в торжественные дни все военные должны были быть в мундирах, а так как молодежь, отпускаемая из экспедиций на самое короткое время отдохнуть на Воды, мундиров не имела, то и участвовать в парадном балу не могла… Молодые люди, в числе которых был и Лермонтов, стояли на балконе у окна».

И Лермонтов знал об Эмилии еще до своего последнего приезда в Пятигорск. Вспомним уланского ремонтера Магденко, указавшего, что в мае 1841 года, уговаривая своего родственника заехать в Пятигорск, Лермонтов сказал ему: «Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины…»

Да, они явно знали друг друга раньше. Знали, вопреки ее утверждению: «В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодежи». И не просто знали, а вполне могли заинтересоваться друг другом, поскольку были весьма приметными фигурами. Но слишком уж краткими оказались их тогдашние встречи. Слишком людно было вокруг них. А вот теперь, этим летом, оказавшись близкими соседями, они могли видеться сколько хотели и, конечно, тут же потянулись друг к другу. Правда, Эмилия Александровна категорически отрицала это взаимное притяжение: «Он нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие дразнить меня. Я отделывалась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец это мне надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое».

• Предыдущая
• 49/98
• Следующая