Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Хачиков Вадим Александрович - Страница 55

• Предыдущая
• 55/98
• Следующая

– Долго ли ты будешь издеваться надо мной, в особенности в присутствии дам? Я должен предупредить тебя, Лермонтов, что если ты не перестанешь насмехаться, то я тебя заставлю перестать, – и он сделал выразительный жест.

Лермонтов рассмеялся и, продолжая идти, спросил: „Что же, ты обиделся, что ли?“

– Да, конечно, обиделся.

– Ну так не хочешь ли потребовать удовлетворения?

– Почему и не так…

Тут Лермонтов перебил его словами: „Меня изумляют и твоя выходка, и твой тон… Впрочем, ты знаешь, вызовом меня испугать нельзя, я от дуэли не откажусь… Хочешь драться – будем драться“.

– Конечно, хочу, – отвечал Мартынов, – и потому разговор этот можешь считать вызовом».

Приблизительно в таком же духе рисует сцену ссоры и П. А. Висковатов.

А вот Н. П. Раевский предлагает совсем иной вариант: «А после, как кончился ужин, стали мы расходиться, Михаил Юрьевич и Столыпин поотстали, а Мартынов подошел к Глебову и говорит ему:

– Послушай, Миша! Скажи Михаилу Юрьевичу, что мне это крепко надоело. Хорошо пошутить, да и бросить. Скажи, что дурным может кончиться.

А Лермонтов, откуда ни возьмись, тут как тут.

– Что ж? – говорит. – Можете требовать удовлетворения.

Мартынов поклонился, и разошлись.

Меня-то при этом не было. Я, как был помоложе всех, всегда забегал вперед ворота отворять, да мне после Глебов рассказывал».

Присутствие Глебова при ссоре подтверждается и рассказом Чилаева Мартьянову. Мартьянов:

«Лермонтов с Глебовым шли впереди, за ними кучка молодежи, Зельмиц с Пушкиным, а в хвосте – князь Васильчиков с Мартыновым. Молодежь шумно хохотала, а Мартынов, перешепнувшись с Васильчиковым, догнал Михаила Юрьевича, остановил его бесцеремонно за руку и, возвысив голос, резко спросил его:

– Долго ли ты будешь издеваться надо мною, особенно в присутствии дам?..»

Скорее всего, со слов Глебова описывал конфликт и А. Траскин в письме своему начальнику: «Однажды на вечере у Верзилиных он смеялся над Мартыновым в присутствии дам. Выходя, Мартынов сказал ему, что заставит его замолчать; Лермонтов ему ответил, что не боится его угроз и готов дать ему удовлетворение, если он считает себя оскорбленным. Отсюда вызов со стороны Мартынова».

Начальник столь высокого ранга, конечно, сумел основательно разобраться в происшедшем, побеседовав с секундантами сразу же после дуэли и еще до того, как за них взялась следственная комиссия. И потому ситуация, изложенная в письме, надо полагать, достаточно близка к истине. В официальных документах указано прямо: «Вызов на дуэль сделал Мартынов за нанесенную ему Лермонтовым обиду остротами и шутками».

Обратим внимание на такие слова в письме Траскина: «Их раздражение заставляет думать, что у них были и другие взаимные обиды» (то есть кроме шуток по поводу костюма Мартынова). Тем самым полковник намекает, скорее всего, на соперничество из-за Эмилии, о котором, видимо, знали многие из окружения Лермонтова. Впрочем, в городе было известно и еще кое-что, дающее основание для того, чтобы появилась…

Загадку лермонтовской дуэли вот уже более полутора столетий пытаются разгадать лучшие умы человечества. Для пятигорских обывателей никакой загадки тут не было: «поссорились из-за барышни» – говорили они. Что это: досужая выдумка? Или здесь возникает некая параллельная версия, также имеющая под собой какие-то основания? Давайте поразмышляем.

Чего только не предполагали, стараясь понять, почему стали врагами вчерашние приятели. Но версию «шерше ля фам» современники почти не затрагивали, а последующие исследователи, как правило, не рассматривали – мол, слишком мелко для великого поэта погибнуть из-за женщины! Главная претендентка на роль этой самой «ла фам», Эмилия Клингенберг, укрылась от обвинений, выйдя замуж за родственника Лермонтова – Акима Шан-Гирея. И все же версия насчет «барышни» так и не забывалась в народе, и даже стала проникать в печать. Только вот место главной фигуры понемногу стала занимать уже не Эмилия, а ее сводная сестра Надежда. Правда, Мартьянов отвергал факт соперничества Лермонтова и Мартынова из-за Надежды Петровны, хотя и признавал, что разговоры об этом ведутся.

Находившийся в услужении у Лермонтова Христофор Саникидзе рассказывал (в передаче Б. Эргардта) о том, что Лермонтов «…в последнее время сильно ухаживал за одной из дочерей Верзилина, хорошенькой, лет восемнадцати, девушкой Эмилией. Эта же хорошенькая Эмилия была предметом поклонения и некоторых других молодых людей, но более всех неравнодушен был отставной драгунский майор Мартынов, бывавший в семействе Верзилиных часто, одновременно и вместе с Лермонтовым». Из-за девицы Верзилиной и произошла ссора, утверждал Саникидзе. Думается, что, называя имя Эмилии, он все же имел в виду Надежду, – ведь гораздо легче принять за 18-летнюю девушку именно ее, 16-летнюю, чем зрелую 26-летнюю Эмилию Клингенберг.

Пусть это только предположение. Но заглянем в воспоминания священника Василия Эрастова, всю жизнь прожившего в Пятигорске и хорошо знавшего его жителей. Он по крайней мере дважды прямо указывает, что в ссоре, приведшей к дуэли, виновна Надежда: «У супругов Верзилиных родилась та изящная Надежда Петровна… которой суждено было сделаться невольной причиною рокового столкновения между Лермонтовым и Мартыновым». И еще: «…семья Верзилиных, в которой, собственно, и назрела вражда между Лермонтовым и Мартыновым из-за внимания красавицы-подростка Надежды Петровны…»

Из воспоминаний сына плац-адъютанта пятигорского комендантского управления, Леонида Ангелиевича Сидери: «Мартынову и Лермонтову нравилась Надежда Петровна Верзилина, рыжая красавица, как ее звали, и которой Лермонтов написал стихи: „Надежда Петровна, зачем так неровно разобран ваш ряд“. Вот из ревности и разыгралась эта драма…»

И уж совсем подробно о том, как Надежда спровоцировала ссору Лермонтова и Мартынова, рассказал журналисту Филиппову бывший писарь комендантского управления К. И. Карпов. Конечно, он известен как великий путаник и враль. Но в данном случае он только повторил чужие слова, указав и лицо, от которого получил сведения. А лицо это вполне реальное, близко стоявшее к событиям в доме Верзилиных. Но почему-то не заинтересовавшее биографов поэта. Давайте все же заинтересуемся…

Далеко не всем известно, что в доме Верзилиных, кроме Аграфены, Эмилии и Надежды, жила еще одна барышня, отданная под опеку Верзилиных после смерти родителей. Оказавшись в густой тени «трех граций», она долгое время оставалась совершенно незаметной. Екатерина Ивановна – так звали эту особу – происходила из семьи, фамилия которой имела несколько написаний: в документах, а также на плане Пятигорска, составленном И. Бернардацци, встречаем: Кнольд, Кугольд, Куольт, Куольтовы, Кугольтовы. Почему так получилось, трудно сказать, но речь идет об одних и тех же людях.

Сохранились сведения и о ее родителях. Отец – врач, доктор медицины и хирургии, имевший чин надворного советника, Иван Иванович Кнольд (Кугольтов). Он был приглашен из-за границы «в числе прочих врачей, для устройства не очень давно открывшихся минеральных источников в Пятигорске. Кнольт, доктор медицины и хирургии, по прибытии назначен был директором минеральных вод, женился там, и от этого брака родилась моя мать… Спустя некоторое время мой дедушка [Кнольт]], а потом и бабушка умерли; осталась моя мать сиротой; к ней назначена была опекуншей генеральша Верзилина» – так пишет в своих рукописных воспоминаниях сын Екатерины Ивановны, вышедшей позднее замуж за плац-адъютанта комендантского управления А. Г. Сидери, уже упомянутый нами Л. А. Сидери.

Вдова доктора, которую звали Пелагея, пережила его как минимум на десять лет и в 1834 году еще была жива. Но в 1839 году за Екатерину Кнольд представляет документы на ее дома опекун П. С. Верзилин. Упоминаний Екатерины Ивановны Кнольд, да и ее самой мы практически не видим в воспоминаниях современников – слишком уж заслоняли ее верзилинские дочери.

• Предыдущая
• 55/98
• Следующая