Полуночное танго - Калинина Наталья Анатольевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/62
• Следующая

Мы развели костер на пятачке, надежно защищенном от ветра кустами боярышника и шиповника. Их ярко-красные ягоды напоминали о том, что не за горами зима, хотя день стоял теплый и ясный. Славка испек картошку и яйца, я нарезала на клеенке хлеб и сало. У нас была и бутылка шампанского — втайне от всех мы решили отпраздновать нашу помолвку.

— Но это не значит, что я сразу выйду за тебя замуж. Мне еще нужно закончить школу, потом институт.

— Сеньорита вольна поступать так, как вздумается. — Славка поднял хрустальный бокал с шампанским. Он увел из буфета Эммы Вячеславовны два бокала, две тарелки из старинного семейного сервиза, две серебряные вилки. — А мне тем временем нужно накопить зелененьких, чтоб мы смогли провести наш медовый месяц в Акапулько.

По выражению Славкиного лица я поняла, что он не шутит. Я коснулась его плеча.

— За это и выпьем.

— Я был в военкомате. Дали до середины ноября отсрочку. Чтоб кости окрепли.

У меня упало сердце. Я знала, что Славку вот-вот заберут в армию. Но я не думала, что это случится так внезапно.

— Жаль. Очень жаль. Буду по тебе скучать.

— Военком приходится Эммочке кумом. Так что далеко не зашлют. Сеньорита может меня проведать, если захочет. Как ты думаешь, мне пойдет военная форма?

Он налил еще по бокалу, бутылку с остатками шампанского зашвырнул в овраг.

— Ты спятил?

— Нет. У нас же сегодня помолвка. Это на счастье. Моя невеста должна быть чистой. Я не позволю, чтобы к ней прикасались чьи-то грязные руки. — Славка высоко поднял бокал с шампанским. — В нашем люксе будет огромная кровать с атласным розовым одеялом и пять больших ваз с орхидеями. Прекрасная сеньорита, надеюсь, любит орхидеи?

— Я видела их только в кино и на картинках. Марго говорит, у этих цветов божественный аромат. — Я улыбнулась, вспомнив вдруг, что Марго приходится теткой и Славке тоже. Правда, не родной, а двоюродной. Он, как всегда, угадал мои мысли.

— Недаром же я называю ее первой женщиной в нашем городе. Я знал, что она никогда не выйдет замуж за этого пижона из аула. Жаль, что мне не пришло в голову с кем-нибудь поспорить, — мог бы выиграть сотню зеленых. А вообще-то мне кажется, что наша Марго никогда не выйдет замуж.

— Мне тоже. Только не знаю — почему.

— И я не знаю. Просто не представляю ее в роли чьей-то жены. Я вижу, как моя мать пытается угодить отчиму, как унижается перед ним, что называется, пятки лижет. Марго ни за что не сможет унижаться. Ты, мне кажется, тоже, — немного погодя добавил он.

Фимочка окликнула меня, когда я шла в школу.

— Отдай Варваре. — Она протянула мне пластмассовую заколку. — Несколько дней искала. Если б не Манька, так и похоронилась бы в земле.

Я вертела в руках ярко-красную пластмассовую русалку. Я никогда не видела, чтобы бабушка закалывала волосы подобными заколками.

— Это он ей подарил. А она ему — вот это. — Фимочка засунула руку в большой оттопыренный карман своего байкового халата и вытащила какую-то тряпку в черно-белые ромбики. Это оказался настоящий шутовской колпак с белым помпоном вместо бубенцов. — Он швырнул его в бурьян, когда разглядел. Сперва очень рассердился, а потом рассмеялся. Веселый был этот Егорка, царство ему небесное. Те, кто веселые, долго молодыми остаются. До самой смерти. Я этот колпак только вчера нашла. Возьми его себе.

Я машинально протянула руку.

— Ну, ступай в свой храм науки. А то еще мать увидит из окна и заругает. За то, что со мной разговариваешь. И правильно сделает. Строгая она у тебя. Ух и строгая. А таких жизнь не балует.

Я повернулась, чтоб идти, но Фимочка схватила меня за руку.

— Не знаю, что тебе про отца наговорили, но только он хорошим человеком был. Я в их театре уборщицей работала, так он, помню, всегда первый здоровался. Здрасьте, говорит, принцесса швабр. И какую-нибудь смешную прибаутку расскажет. Твой отец всегда за тех, кого обижали, вступался. Таким Господь Бог все прощает и в царство свое берет. Лицом ты вся в отца вышла. Ладно, ладно, ступай себе, а мы с Манькой будем лопухи с лебедой стеречь. Наше дело такое — стеречь и память про все сохранять. Нас сам Господь на эту должность назначил. Меня и мою Маньку.

Я обернулась, прежде чем свернуть в переулок. До сих пор вижу перед глазами ту картину: буйные заросли татарника и лебеды, а над ними высокое, похожее на звенящий колокол небо.

Недаром же Марго говорит, что над нашим городом самое высокое небо.

Я только до сих пор не поняла, почему она называет наш город «вонючей дырой».

Есть такие мгновения в жизни, такие чувства… На них можно только указать — и пройти мимо.

И.Тургенев. Дворянское гнездо

Дождь стал накрапывать, уже когда Плетнев свернул с шоссе на узкий накатанный проселок, с обеих сторон которого щетинились сухие будылья прошлогоднего татарника. В ноздри ударил густой запах сбрызнутой первыми каплями влаги земли, и Плетнев с удовольствием отдался воспоминаниям о детстве. Однако, напомнил он себе, до станицы добрых восемь километров, и если эта клокастая туча успеет нагнать его прежде, чем он доберется до Терновой балки, откуда начинается песчаник, не иначе как ночевать ему в степи. Вряд ли кому-то взбредет в голову на ночь глядючи мотаться в райцентр. Тем более в воскресенье. Дождь обрушился на степь глухой монотонной стеной, и Плетнев, чтобы не очутиться в кювете, остановил машину прямо посреди моментально раскисшей дороги. В конце концов, хоть выспится как следует, а утром либо кто-нибудь подсобит, либо дорога просохнет — как-никак июль на дворе, — и он доползет своим ходом.

Туча отступила так же быстро, как и накатила, оставив за собой призрачный след синеватых сумерек, замигавших разнокалиберными бусинами звезд. Плетнев задремал под стрекот цикад и ворчливые раскаты далекого грома.

— А я подумал: брошенный, что ли, автомобиль, — услышал Плетнев над собой знакомый и уже почти забытый говорок с шепелявинкой. — Может, подсобить? Это мы завсегда хорошему человеку.

По притворной угодливости он узнал Сашку Саранцева, с которым учился в одном классе. Вспомнил одновременно и чувство брезгливой презрительности, какое он и его сверстники испытывали к Сашке, — его отец в оккупацию служил у немцев полицаем.

«Что это я? — мысленно одернул себя Плетнев. — Столько воды с тех пор утекло. Ведь Сашка в общем-то неплохой парень. Правда, нам это никогда в голову не приходило. Куда проще раз и навсегда прилепить ярлык и не видеть за ним человека. Добро бы только у детей так было…»

Разлапистый куст черемухи, нависший над крыльцом станичной гостиницы (раньше, он помнит, здесь был сельсовет), окатил их целым ливнем брызг. Сашка поддал плечом ветхую входную дверь, щелкнул в сенях выключателем. В потоке света от голой электрической лампочки Плетнев наконец разглядел его лицо — обрюзгшее, с добела выгоревшими на солнце бровями над все теми же широко расставленными глазами, сейчас настороженными.

— Теперь вроде бы наверняка признал вас. По голосу и обознаться можно. За автомобиль не переживайте — завтра на цистерне подкачу и всю грязь посмываю.

Плетнев обернулся и разглядел в снопе падающего с крыльца света свой «жигуленок», по самую крышу заляпанный жидкой глиной, летевшей из-под колес Сашкиного грузовика. И все равно спасибо Саранцеву — не то пришлось бы коротать ночь в чистом поле одиноким степным утесом.

— А вы у нас нечастый гость. Когда вы удостоили вниманием нашу тихую обитель в последний раз? Ага, ну точно, в тот год, как Захаровна померла. После — ни ногой. Так сказать, за моими важными делами не до ваших глупостей. — Саранцев ухмыльнулся. — Никак по делам пожаловали? За живыми характерами? Чего-чего, а этого добра у нас навалом.

Плетнев кивнул.

— Считай, угадал. Не грех кое-что в памяти освежить. А вообще-то вашего, вернее, нашего воздуха хочу хлебнуть — для подъема сил.

• Предыдущая
• 23/62
• Следующая