Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта» - Драбкин Артем Владимирович - Страница 47

• Предыдущая
• 47/97
• Следующая

Сел я, впереди стоит стол, на нем наложены коробки. Один читает: «В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета от такого-то числа Иванову присвоено звание Героя Советского Союза». Он встает, идет. Вручал первый заместитель Калинина Гречуха, председатель Президиума Верховного Совета Украинской ССР. Калинин уже не в состоянии это был делать. Дошла очередь до меня. В соответствии с приказом Верховного Совета от 26 июня 1945 года…

Интервью — Григорий Койфман

Родился я в июне 1924 года. До войны успел закончить девять классов в полтавской школе № 10, собирался поступать в институт, хотел стать инженером-механиком.

После объявления о начале войны я пришел в райком комсомола, там получил направление на курсы политруков, но проучились мы недолго. Пришел к нам начальник курсов полковник Мухин, выстроил личный состав и приказал: «Двадцать четвертый год рождения, два шага вперед!» Мы вышли из строя, и нас сразу отправили по домам. По закону военкоматы тогда не имели права призывать в армию семнадцатилетних. Вскоре я оказался в эвакуации под Сталинабадом, работал на оборонном заводе. В конце лета сорок второго года меня призвали в армию, и я попал в Орловское пехотное училище, расположенное в городе Чарджоу, где был зачислен в минометную курсантскую роту. Училище было ускоренным, срок обучения составлял в нем всего полгода, но за неделю до нашего офицерского выпуска все училище, вместе с офицерами-преподавателями, было направлено под Сталинград, добивать окруженную группировку Паулюса. Пока мы туда добрались, Сталинградская битва закончилась.

Нас перебросили в район Орла. Я стал наводчиком 82-мм миномета в минометной роте, в 1-м стрелковом батальоне 916-го СП 250-й СД. Первый бой мы приняли только 11 июля 1943 года под городом Новосиль. Уже 14 июля мы стреляли немецкими минами, свои боеприпасы кончились. Атаки на немецкие позиции шли беспрерывно, мы не успевали за пехотой. Но я не видел тогда живого немца ближе чем на расстоянии 200 метров. Пока до Орла дошли,

наш полк был почти полностью выбит, и из его остатков создали сводный батальон. Каждый день мы несли потери. Командиром нашей роты был хороший человек, капитан Калинин, он выбыл из строя по тяжелому ранению. Потом убило взводного, лейтенанта Кушнарева, ранило лейтенанта Рыбалко, командира второго взвода. На мине подорвался парторг Тыркалов…

Нас всех перевели в пехоту… Мой минометный расчет состоял из шести человек, мы все подружились еще в училище: двое русских ребят, один осетин и три еврея.

Саша Оглоблин, доброволец, сын профессора, нелепо смотревшийся на передовой в очках. Миша Индиченко, донской казак, до войны студент-геолог в Алма-Ате, несмотря на хромоту, тоже ушел добровольцем на фронт. Яша Малиев, вечно улыбчивый осетин. Винель Гриншпун, сын кадрового военного, до войны учащийся Киевской артиллерийской спецшколы. Боря Комский — единственный, кроме меня, выживший на войне из нашей курсантской роты. Сначала тяжело ранило Индиченко и Оглоблина, вскоре убило Малиева. Когда нас перевели в пехоту и из остатков моего минометного взвода создали стрелковое отделение, то в нем было всего четыре человека… Комский и Гриншпун стали пулеметчиками, а я — стрелком. Что там творилось под Орлом, простыми словами передать невозможно…

Запомнилось, как в районе станции Становый Колодезь мы нашли тела наших сожженных заживо товарищей, попавших к немцам в плен. Младший лейтенант и двенадцать рядовых бойцов… Несколько раз мы попадали под жесточайшие массированные артобстрелы в чистом поле. Вскоре и наш сводный батальон был фактически окончательно добит, остатки курсантских рот пошли в атаку на деревню Юдино, там нас так накрыли из «шестиствольных» минометов, что после этого боя с трудом набрался взвод уцелевших со всего батальона. 4 августа погиб мой друг Гриншпун, ранило Комского, а через три дня и я получил пулевое ранение в ногу. С поля боя выползал сам, а когда увидел санитаров — сознание меня покинуло, видимо, слишком много крови потерял…

После войны, волею случая, мы с Комским нашли друг друга. Борис посвятил несколько лет поискам курсантов из нашей роты, проделал большую работу, но, как выяснилось, из курсантов нашей роты, кроме нас двоих, видимо, никто войну не пережил. Из офицеров после войны нашли только комвзвода Рыбалко…

Привезли меня после санбата в госпиталь, в Тулу, сделали две неудачные операции, образовался «ложный сустав», и меня переправили в специализированный госпиталь в город Боржоми, в Грузии. Пришел хирург-армянин, говоривший по-русски с сильным акцентом. Посмотрел на ногу и сказал: «Операцию будэм снова дэлат. До сорока лет будэш без палочки ходыт». Хирург ошибся, только в пятидесятилетием возрасте мне понадобилась палочка для ходьбы. Его «золотые руки» вернули мне возможность воевать дальше, операция прошла успешно, и рана быстро зажила. После выписки я попал в запасной полк в Тбилиси, но уже через 10 дней в составе маршевой роты я был отправлен на фронт. Привезли нас в 41-й стрелковый корпус, в 3-ю армию генерала Горбатова.

— Как вы попали в разведку?

— Выстроили прибывшее пополнение на поляне. Из-за моего высокого роста и крепкого сложения я всегда был в строю правофланговым. Подошли «покупатели». Представители разведки обладали правом первыми обходить маршевое пополнение и отбирать к себе людей. Поэтому ко мне сразу подошел какой-то офицер, задал пару «дежурных» вопросов: «Где воевал? Откуда родом? Куда ранен?» — и сразу спросил: «В разведку служить пойдешь?» Я согласился. Вот и вся процедура. Уже через час я оказался в расположении 368-й отдельной разведроты 283-й стрелковой дивизии.

— Какова была структура отдельной разведроты дивизии? Кому подчинялись разведчики? Кто имел право ставить боевую задачу отдельной разведроте?

— В моей роте было примерно 50 человек, распределенных по двум взводам. За почти полтора года моей службы в разведроте я не помню, чтобы у нас долгое время

был офицер на должности командира роты. Присылали на это место несколько человек, но они вскоре от нас уходили в другие части на повышение, и новых замен больше не было.

Взводами командовали лейтенанты или опытные разведчики в старшинском звании. Каждый взвод — это, по сути дела, отдельная разведгруппа, которая на время разведпоиска делилась на группу захвата и прикрытия. Подчинялись мы непосредственно командиру дивизии генерал-майору Коновалову и начальнику разведки дивизии Глебу Павловичу Облапу. Только два человека — Коновалов и Облай — имели право ставить разведроте задачи на поиск и так далее.

По структуре роты. Кто числился в составе подразделения, кроме разведчиков? Например, у нас не было своих радистов или оружейника. Имелся санинструктор, который в «поиск» не ходил, но во время «поиска» был обязан нас ожидать в передовой траншее и в случае, если кого-то ранило, должен был помогать вынести разведчика с нейтральной полосы и на месте оказать помощь. Своих саперов у нас не было. Саперы придавались для разминирования прохода к немцам из саперного батальона дивизии, и всегда нам выделяли самых лучших саперов, профессионалов своего дела. В роте было четыре человека, не участвовавших в разведоперациях: старшина роты Харитонов, повар, писарь и ездовой. Замполита в отдельной роте не было.

— Из кого формировался личный состав роты?

— Обычно набирали добровольцев из пополнения. Особенно искали бывших разведчиков из числа солдат, возвращающихся на фронт из госпиталей. В 1944 году был поток бывших белорусских партизан, которые сами охотно шли в разведку. Командиры разведгрупп в роте могли, по своему усмотрению, забрать к себе приглянувшегося по боевым качествам солдата из полковой разведки. Так, например, я забрал к себе из полка бывшего партизана Льва Краснова. Это речь идет исключительно о добровольцах.

• Предыдущая
• 47/97
• Следующая