Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия - Страница 104
- Предыдущая
- 104/166
- Следующая
- Как же хорошо, что Bonaparte не пошел на Петербург, - вздохнула она так, что заколыхалась ее обширная грудь под синим бархатом платья. – Я слышала, что под Москвой много имений были дочиста разграблены французской армией.
- Ужасно, - отозвалась Евдокия Ильинична.
- Да взять хотя бы Раневских, - поставив чашку на блюдце, всплеснула руками madame Рябова. – У них под Москвой была усадьба Рощино, так вот ее французы так и вовсе сожгли дотла. Но самое ужасное не в том. Madame Раневская была на ту пору там и погибла при пожаре.
Евдокия Ильинична побледнела. Чашка звякнула о блюдце в ее руках:
- Господи, воистину ужасные вещи вы говорите, Гликерия Львовна, - подавлено произнесла она.
- Да, так жаль. Какая прелестная пара была: Софья Михайловна и Александр Сергеевич. Так редко нынче в наше время встречаются такие пары, что просто созданы друг для друга, к примеру, как вы, Мария Федоровна и мой Жоржик. Вы тоже были бы вполне гармоничной парой, - обратила она свой взор на Мари, которая, погрузившись в глубокие раздумья, даже не отреагировала на ее замечание, как будто и вовсе не слыхала его.
Ничуть не обидевшись на ее молчание, Гликерия Львовна продолжила:
- Александр Сергеевич ранен был под Можайском и почитай два месяца в Вознесенском провел.
- А ныне? – очнулась от своих мыслей Мари. – Ныне он еще в Вознесенском?
- Да нет же. Говорят, в свой полк вернулся. И, знаете, я его понимаю. Уж лучше при деле быть, чем прозябать в тоске и печали. Уж как он ее любил, как любил, - запричитала Гликерия Львовна.
Мари чуть поморщилась, при этих словах madame Рябовой. Слышать о любви Раневского к своей жене было все еще больно. «К покойной жене!» - мысленно уточнила она. Ей страстно захотелось, чтобы соседка побыстрее окончила свой визит и уехала, но Гликерия Львовна принялась пересказывать новости из Петербурга, которые накануне привез ее муж, ездивший в столицу седмицу назад.
Пальцы Мари выбивали нервную дробь по полированному подлокотнику кресла. Жорж, молча прихлёбывавший чай, не сводил глаз с хозяйки имения. Младший Рябов был вовсе не против повести под венец madame Домбровскую, но будучи по натуре своей робким и нескладным, никак не решался сделать предложение в надежде, что его весьма деятельная маменька сумеет решить и этот вопрос к его пользе.
Ах как же хороша была нынче Мари. Как возбужденно сверкали ее зеленые глаза, как часто вздымалась высокая грудь в низком вырезе темно-зеленого платья из плотного шелка. Причина ее волнения Жоржу была непонятна, и он осмелился предположить, что оно каким-то образом связано с его визитом. От того он даже постарался выпрямить спину, закинул ногу за ногу и картинно подпер рукой щеку, стараясь придать взгляду задумчивое и скучающее выражение. Но то, что у других выглядело естественно и непринужденно у господина Рябова вышло пошло и напыщенно.
- Наша армия уже на подходе к Вильне, - вещала меж тем соседка. – Так что вскоре изгонят супостата с земли нашей.
- Отрадно слышать, - скороговоркой отозвалась Мари. – О, как быстро нынче смеркается, - глянув в окно, как бы, между прочим, произнесла она.
За окном действительно сгущались синие зимние сумерки. Лакей дежуривший у дверей, заслышав слова хозяйки, кинулся зажигать свечи в канделябрах. Вовсе не забота о том, чтобы соседка благополучно добралась до дому, двигала Марией. Словоохотливость Гликерии Львовны после того, как она сообщила самую важную для нее новость, стала раздражать хозяйку. По опыту Мари знала, что с madame Рябовой станется засидеться допоздна и остаться на ужин. Мария всегда была деликатна и осторожна в отношении с соседями, положение молодой вдовы обязывало вести скромный и уединенный образ жизни, дабы не прослыть безнравственной особой и распутницей на пустом месте. Но в этот вечер, когда все мысли ее были сосредоточены только на Раневском, не было более сил слушать досужие домыслы и сплетни. Захотелось уединения и покоя, чтобы в тишине обдумать все, что стало ей известно.
Madame Рябова поняла намек, прозвучавший в словах Марии, и поторопилась распрощаться. Гликерия Львовна всем своим видом продемонстрировала свое недовольство тем, что ее выставили из дома самым бесцеремонным образом. Она весьма холодно простилась с хозяйкой, но Мари будто бы и не заметила ее поджатых губ и сердито нахмуренных бровей. Проводив гостей, она поспешила в свои покои. Заметив возбужденный блеск в глазах племянницы, лихорадочный румянец на скулах, ее нервное нетерпение, Евдокия Ильинична поднялась вслед за ней.
В будуаре Мари творилось что-то невообразимое: девушки, призванные на помощь ее камеристке, вытащили из гардеробной сундуки для путешествия, на кушетке цветным ворохом лежали платья. Настасья, уперев руки в крутые бока, раскрасневшаяся от усилий и попыток руководить всем этим хаосом, что представляли собой поспешные сборы, то и дело покрикивала на сенных девок.
Недовольно покачав головой, Евдокия Ильинична, миновав будуар, вошла в спальню племянницы. Мария перед зеркалом расчесывала густые темные локоны и что-то тихо мурлыкала себе под нос.
- Может, объяснишь мне, что сие означает? - усаживаясь в кресло у окна, попросила Евдокия Ильинична.
- Что тут объяснять, ma chиre tante, я уезжаю, - обернулась от зеркала Мари.
- Видимо, спрашивать куда, излишне, - вздохнула Евдокия Ильинична, - ты ведь к нему собралась?
Мария кивнула головой.
- У тебя совсем нет гордости Мари, - покачала головой пожилая женщина. – Он уже отверг тебя однажды, разве это тебя ничему не научило? Где твое достоинство?
Мария подскочила с банкетки и в возбуждении заходила по комнате, обхватив себя руками за плечи.
- Гордость! Достоинство! Сыта ими по горло! – обернулась она к тетке. – Как мне жить, если я просыпаюсь с мыслями о нем? Едва голова моя подушки касается, во сне его вижу? Как мне жить с этим, ma chиre tante?
Евдокия Ильинична скорбно поджала губы и промолчала в ответ.
- Что же вы молчите, тетушка? Отчего не научите меня, как усмирить свое сердце?
- На чужом горе счастья не выстроишь, ma chиre fille (моя дорогая девочка).
- А я его утешу, - улыбнулась Мари.
- Прошу тебя, одумайся, Мари. Ты готова бросить к его ногам честь, гордость, а что он тебе взамен предложит? Пошлую связь, которая разобьет тебе сердце?
- Вот вы когда-то не согласились на пошлую связь, и что, счастливы вы ныне? – сверкая глазами, обратилась к тетке Мари.
Евдокия Ильинична едва не задохнулась от колких слов, ранивших в самое сердце. Лицо ее побледнело, и она тяжело поднялась с кресла.
- О, простите, простите меня, ma chиre tante, - опускаясь перед ней на колени и целуя руки, всхлипнула Мария. – Я не хотела обидеть вас, простите меня.
- Бог с тобой, Мари. Поступай, как знаешь, - вздохнула Евдокия Ильинична. – Это твоя жизнь и, может быть, ты права, дабы не сожалеть потом, о том, чего не сделала, поезжай.
Резво бежала по укатанному зимнику сытая холеная тройка. Все быстрее и быстрее билось сердце женщины, с каждой верстой остающейся позади. «Быстрее, быстрее», - вторила она безустанно, повторяя про себя в такт этому сумасшедшему ритму. В начале января Мари прибыла в Вильно. К ее великому огорчению, армия успела выступить в заграничный поход. Madame Домбровская оставалась в Вильне три дня. Три долгих дня мучительных сомнений и раздумий. «Повернуть обратно, после того, как седмицу летела за ним, как на крыльях», - вздыхала Мари. Ехать далее было боязно. Переборов все свои страхи, Мария велела вознице следовать за армией.
Целый месяц изнурительного пути окончился в местечке Добром, где Кавалергардский полк встал на зимние квартиры в начале февраля. Возница насилу разыскал небольшую польскую деревеньку, в которой стоял эскадрон Раневского. Расспрашивая встреченных по пути кавалеристов, где разыскать эскадронного командира, добрались до большой избы.
Крытый возок остановился у ворот, и Мари с помощью своего возницы, щурясь от слепящего солнечного света, отражающегося от белоснежного покрова, выбралась наружу. Поежившись от порыва холодного ветра, она сунула руки в теплую беличью муфту. Прохор, ее возница громко постучал в калитку, во дворе залаяла собака.
- Предыдущая
- 104/166
- Следующая
