Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия - Страница 127
- Предыдущая
- 127/166
- Следующая
Он солгал. Не было у него никаких неоконченных дел на сегодня, зато была огромная потребность побыть в одиночестве, попытаться навести порядок в том сумбуре, что ныне представляли его мысли. Выехав за ворота и покинув пределы Лобозица, Раневский пустил жеребца в галоп. Прохладный ветер быстро остудил разгорячённую голову. Остановившись на высоком берегу Эльбы, Раневский спешился. Отпустив поводья, он присел на пожухлую траву. Бело-серые облака проносились над головой, отражаясь в темных водах реки неспешно несущей свои воды. Ветер срывал последние листья с тонкой осины, под которой устроился Александр, и бросал их на простор над водной гладью яркими желтыми конфетти.
Кровь в жилах замедлила свой бег, сердце в груди перестало стучать о ребра, но все еще болезненно ныло от пробудившихся воспоминаний, от одолевавших сомнений. Когда он был с нею, казалось, что ни у кого он не встречал подобной наивности и чистоты во взгляде. Как часто глядя в доверчивые глаза укорял сам себя в недостойных подозрениях, но вот нынче, когда не было ее рядом, вновь из самых отдаленных уголков души выползли на свет божий уродливые сомнения. Нет, Софья никогда не лгала ему, но и всей правды не говорила. Можно ли недосказанное назвать ложью? Но, Боже правый! Как искренна она была в своем негодовании на князя Чартинского, каким уничижительным взглядам подвергся ни в чем не повинный букет, который, однако, стал поводом для очередной ссоры между ними.
Но вспомнилась ему и другая Софья, та, о которой он не хотел думать, о которой не хотел вспоминать, поскольку дни те напоминали ему о его собственном небезгрешном прошлом. Он не любил ее, да и как можно было, видя только внешнюю оболочку, ничего не зная о ней полюбить ту, кем она была. Вспомнилась их злая перепалка в экипаже сразу после венчания, как она прямо в глаза ему высказалась о мотивах побудивших его просить ее руки. О, Софи умела уколоть, ежели ей самой сделали больно. А ведь он сделал ей больно тогда. Зачем же она согласилась на его предложение? Боялась, что после того конфуза, случившегося с ее дебютом, более никто не пожелает видеть ее своей супругою, даже не смотря на внушительное приданое. Выходит и с ее стороны был расчет, тем более что и ему всегда было известно о ее влюбленности в Корсакова. Так можно ли было верить ее признаниям? Ведь он совсем не изменился за два года вынужденной разлуки. Он был тем самым, что и в день венчания. Откуда же взялась любовь? Не потому ли, что так было удобно? Не потому ли, что испугалась стать оставленной женой, а еще более развода по причине адюльтера. Верил ли он в то, что Софья и Алексей были любовниками? В какой-то момент да, поверил. Но ведь не были же, не были! И он сам в том убедился.
Корсаков! Нет, друзьями они так и не стали, несмотря на все усилия Андрея. Приятелями, то пожалуй. Но все же боль от потери была велика, а еще смерть его стала напоминанием о том, что все они смертны и старуха с косой может прийти за любым из них в тот момент, когда ее совсем не ждешь.
Раневский поднялся с земли, отряхнул прилипшие к одежде былинки и сухую листву и, отвязав гнедого, направился обратно в городок. Когда он достиг Лобозица, на город уже спустились сумерки. Александр, передал поводья Тимофею, в беспокойстве расхаживавшему по двору до самого приезда барина и, наказав принести ему две бутылки мозельского, направился в маленькую комнатушку, служившую ему кабинетом.
Денщик явился спустя час. Обойдя все трактиры в округе, Тимофей насилу нашел то, что барин просил. Отпустив прислугу, Александр не зажигая свечей и не снимая сапог, устроился на низеньком широком диване. Сумеречного света, проникавшего в комнату через не зашторенное окно, было вполне достаточно, чтобы налить вина из бутылки в бокал. Ослабив высокий ворот мундира, Раневский несколькими большими глотками осушил первый бокал. Довольно крепкое красное вино согрело, разогнало кровь. Стянув с плеч колет, Александр отбросил его на спинку кресла. Вслед за первым последовал и второй и третий бокал. Постепенно за окном сумерки сменились темной осенней ночью, комната погрузилась во мрак. Раневский прикрыл глаза, бокал выпал из расслабленной руки на толстый ворс ковра. Пустые бутылки остались на столе. Звук тихих шагов в коридоре потревожил его слух, но ему не хотелось ни открывать глаза, ни говорить. Скрипнула, приоткрывшись дверь, дрожащий огонек свечи осветил комнату слабым желтоватым светом. Осторожно ступая, Мари поставила на стол подсвечник и приблизилась к дивану, нагнулась, чтобы поднять бокал и тихо вскрикнула, когда пальцы Раневского сомкнулись на ее запястье. Александр резко сел, вынуждая ее присесть рядом.
- Зачем вы пришли, madame? – свистящим шепотом поинтересовался он.
Язык его немного заплетался. Мария недовольно поморщилась, бросив весьма красноречивый взгляд на пустые бутылки на столе:
- Вы обещали, что мы поговорим нынче вечером, - с упрёком заметила она.
- К чему разговоры, madame? – вздохнул Раневский. – Что они могут изменить?
- Многое, я полагаю, - высвободила свою руку из его хватки Мари.
- Ну, так поведайте мне о том, - усмехнулся Александр.
- Помнится, это вы собирались мне что-то сказать, - тихо отозвалась она.
- Разумеется, - поднялся на ноги Раневский.
Обойдя несколько раз массивный письменный стол, и при этом, только чудом не свалив ничего из мебели, он остановился перед ней.
- Моя жизнь странно складывается, madame, - заметил он. - Я сам по доброй воле оставил женщину, которую любил, посчитав себя не вправе обрекать ее на жизнь полную лишений. Я женился на той, что принесла мне избавление от финансовой зависимости. Не буду скрывать, что не испытывал к своей супруге никаких чувств, любовь пришла позже, много позже, но теперь она оставила меня. Не знаю по собственной ли воле или… - тяжелый вздох прервал его монолог.
Раневский чуть покачнулся, покалеченная нога все более ныла, видимо сказалась долгое сидение на уже довольно холодной земле на берегу Эльбы.
- Присядьте, Александр Сергеевич, - подвинулась на диване Мари.
- Я вас не люблю, madame, - тихо заметил Александр, присаживаясь подле нее. – Но ведь любовь не обязательный повод для брака.
Мари удивленно воззрилась на него:
- Вы желаете, чтобы я стала вашей женой? – чуть слышно спросила она.
- Ежели тому не будет никаких препятствий, - кивнул головой Александр.
Мари обвила тонкими руками его крепкую шею и приникла к широкой груди. Она покрывала быстрыми поцелуями его небритые щеки, плотно сомкнутые губы, закрытые веки:
- Как же я люблю тебя, Сашенька! Как же люблю тебя, - шептала она.
Поначалу Раневский не отвечал ей, но спустя несколько мгновений, обхватил тонкий стан широкими ладонями, смял мягкие губы неистовым поцелуем. Мари опрокинулась на широкое сидение, увлекая его за собой. Тяжелая бархатная юбка задралась до самой талии под его рукою, шумное прерывистое дыхание, запах вина в его дыхание, тяжесть крепкого тела, придавившая ее к довольно жесткому и неудобному ложу. Вовсе не так она желала провести ночь, но не осмелилась даже словом упомянуть спальню, дабы он не передумал, не отрезвел вмиг, как то с ним бывает.
Все закончилось слишком быстро. Раневский поднялся, даже не подав ей руки, и отвернулся, приводя в порядок свою одежду. Мария едва не заплакала от того, что успела заметить выражение брезгливости и отвращения к произошедшему на его лице.
- Ступайте в постель, madame. Уж далеко за полночь, - обернулся он и отвел глаза.
- А ты? – вырвалось у нее.
- Я останусь здесь. Увы, в доме только одна спальня, - пожал плечами Александр.
Глава 38
Парижская зима оказалась куда мягче и теплее московской. Погода по большей части стояла ненастная, частенько шел снег большими пушистыми хлопьями, который тотчас таял, превращаясь в грязные лужи и жидкую грязь под ногами прохожих.
В небольшом поместье в Сен-Дени жизнь текла неспешно и размеренно. Утренняя чашка кофе, прогулка верхом или пешая, то зависело от погоды и настроения. Иногда Софью сопровождал Адам, и она не возражала против его молчаливого присутствия подле себя. Разговоров о прошлом старались избегать, потому, как разговоры эти обыкновенно кончались очередной ссорой: Софья винила Чартинского во всех своих злоключениях, тогда как Чартинский был убежден в том, что поступил так, как должно, ибо в его представлении, не было иной возможности сохранить ей жизнь. Сколько раз Софи бросала ему в лицо обвинения в смерти брата, и на это Адаму нечего было возразить. Он мог бы оправдаться тем, что предпринял попытку спасти жизнь Мишелю, но, в сущности, сделал слишком мало для того. Надежды на то, что тяжело раненный юноша чудом выжил в полыхающем флигеле, не было.
- Предыдущая
- 127/166
- Следующая
