От шнурков до сердечка (сборник) - Клюев Евгений Васильевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/24
• Следующая

Белая Бабочка осторожно приподняла крылышки, чтобы получше разглядеть влюблённого. Влюблённый же оказался таким тоненьким – смотреть больно! Впрочем… была весна, светило солнце – и свежая зелень, конечно же, радовала глаз. Зелёный Побег понравился Белой Бабочке: очень милый Зелёный Побег – что ж тут скажешь!

– Я люблю Вас! – повторил он: других слов ему так пока и не вспомнилось.

Белая Бабочка благосклонно улыбнулась в ответ. Она улыбнулась настолько нежно, что Зелёный Побег от радости сразу же подрос на целый миллиметр. А Белая Бабочка снова подумала: очень милый Зелёный Побег! И медленно полетела над Садом – невозможно, просто-таки невозможно красивая Белая Бабочка.

Зелёный Побег любовался ею с земли. Он так всматривался вверх, что подрос ещё на два миллиметра – сам и не заметив этого: Зеленый Побег не замечал теперь ничего, кроме Белой Бабочки, Белой Бабочки, Белой Бабочки… Миллиметром выше, миллиметром ниже – какая разница!

А Белая Бабочка, налетавшись над садом, снова присела отдохнуть на Зелёный Побег.

– Теперь, когда Вы так вытянулись, – сказала она, – я хотела бы ещё раз услышать Ваши слова.

– Я люблю Вас! – охотно отозвался Зелёный Побег, тем более что других слов он так до сих пор и не вспомнил.

– И я люблю Вас, – призналась Белая Бабочка неожиданно для себя и хотела исправиться, добавив «кажется», «может быть» или что-нибудь в этом роде, да не стала, потому что была весна, светило солнце – и свежая зелень, конечно же, радовала глаз: ещё бы не радовать!

Зелёный Побег чуть не превратился в могучее дерево: шутка ли – услышать такое в свой адрес, да ещё от Белой Бабочки!

– Неужели? – только и смог выговорить он: ему наконец удалось вспомнить ещё одно слово.

Белая Бабочка ласково потрепала его крылышком и опять взлетела покружить над садом. Теперь всякий раз, как она опускалась на Зелёный Побег, тот признавался ей в любви – и Белая Бабочка тоже признавалась в ответ: до чего же всё это было хорошо! От каждого такого признания Зелёный Побег немножко вырастал – по-прежнему не замечая своих успехов, да и ничего не замечая вокруг себя.

Когда Белая Бабочка в очередной раз присела на Зелёный Побег, она вдруг сказала:

– Как я хочу, чтобы распустились наконец все цветы! Я просто мечтаю увидеть много распустившихся цветов сразу. Милый Зелёный Побег, признаюсь Вам по секрету, мне уже надоело раскрывать их мысленно, в своем воображении… а я в последнее время этим одним и занимаюсь. – И, оторвавшись от Зелёного Побега, она снова взлетела над садом.

Зелёный Побег так качнуло в сторону, что чуть было и вовсе не вырвало из земли.

– Зачем? – только и прошептал он вслед.

И правда: зачем Белой Бабочке нужны распустившиеся цветы, если она любит его?

Что же касается цветов, то, конечно, все они распустились в свой черёд – и действительно были прекрасны. «Жизнь есть сад!» – ликовала Белая Бабочка, разглядывая их… все вместе и каждый цветок в отдельности. Оно и понятно: бабочки всегда думают, что жизнь есть сад.

Распустились, стало быть, тюльпаны, смутив взоры золотой своей сердцевиной, размохнатились пионы, заманивая в душистые свои дебри, медленно раскрылись розы, обнаружив причудливые свои лабиринты… – о, сколько впечатлений для Белой Бабочки, сколько новых волнующих впечатлений! Без устали порхала она над садом и вновь и вновь без памяти влюблялась в каждый цветок на своём пути…

Другие бабочки прилетели в сад – и теперь уже все вместе кружились в душистом воздухе, опускаясь то на тюльпан, то на пион, то на розу… Ничего удивительного: это лето пришло – и у лета с собой было много цветов.

А Зелёный Побег? Да где же он, Зелёный этот Побег? О нём не помнит даже Белая Бабочка – так стоит ли нам вспоминать! Скорее всего, его просто выдернули из земли при прополке сада: сорная трава не должна мешать цветам цвести и распускаться. Одно дело – была весна, светило солнце и свежая зелень, конечно же, радовала глаз… и совсем другое дело – лето, когда любому становится ясно: жизнь есть сад!

Связка ключей лежала в кармане и время от времени позванивала. И правильно делала: связки ключей обязательно должны время от времени позванивать. Если связка ключей не позванивает, значит, потерялась. А уж если потерялась – сами понимаете…

Конечно, ключи в связке – все вместе и каждый в отдельности – тоже понимали, к чему это может привести, так что они позванивали изо всех сил. Причём не просто так позванивали, а по делу:

– Отоприте прихожую, отоприте!

– Отоприте подвал, отоприте!

– Отоприте письменный стол, отоприте!

– Диги-дон, диги-дон, дон!

Только вот что касается этого последнего по-зва-ни-ва-ния… оно было странным. И немножко раздражало – как всякий случайный шум поблизости. Всё время хотелось спросить: «Что значит это «диги-дон, диги-дон, дон», простите? И как с этим «диги-дон, диги-дон, дон» быть?»

А с прихожей, подвалом и письменным столом всё было вроде бы ясно.

Но… «диги-дон, диги-дон, дон» – звенел Ключик-в-Связке-Ключей – и раздражало не столько даже это «диги-дон, диги-дон, дон», сколько безмятежность самого Ключика-в-Связке-Ключей: казалось, его вообще не волнует, понимает ли кто-нибудь соответствующее «диги-дон, диги-дон, дон», а тем более – понимают ли это «диги-дон, диги-дон, дон» правильно! Он позванивал себе – явно не по делу! – и был при этом маленьким, фигурным и каким-то вызывающим. Впрочем, большие ключи им не интересовались: у них и без него забот было много!

И Ослепительно-Белый-Носовой-Платок не интересовался.

А вот Узенькая-Чёрная-Расчёска – интересовалась. Даже не то чтобы интересовалась: ни в самом Ключике-в-Связке-Ключей, ни в его «диги-дон, диги-дон, дон» ничего такого особенно интересного для неё не было, – но злилась на него, причём довольно сильно. Ладно большие ключи, те по делу позванивают, тут уж двух мнений быть не может… а этот-то маленький и фигурный чего надрывается?

– Ты о чём, собственно? – то и дело спрашивала Узенькая-Чёрная-Расчёска, улыбаясь неприятной улыбкой, полной мелких и ровных зубов.

– Да так! – весело отзывался Ключик-в-Связке-Ключей.

– Как это – «так»? – возмущалась она. – Если тебе не о чем звенеть – не звени. А если звенишь, то звени о чём-то! Правильно я говорю? – обращалась она к Ослепительно-Белому-Носовому-Платку.

Но Ослепительно-Белый-Носовой-Платок ничего не отвечал: он лежал и пахнул.

Однажды Желудёнок понял, что пророс. И тогда Желудёнок очень испугался, что пророс: он не знал, как теперь быть дальше. А быть дальше – хотелось. Желудёнок подумал-подумал и стал расти: вдруг что-нибудь получится?

Получился Маленький Дуб.

Больше всего на свете Маленький Дуб полюбил – расти. Расти было радостно. Вот только рослось как-то медленно. Дни шли и шли, а высоко все никак не вырасталось. И он начал было плакать, да услышал голос – откуда-то сбоку:

– Что ты, мой маленький? Не надо плакать: дубам плакать нельзя.

Это говорила Голубая Скамейка – такая большая, такая красивая!

Маленький Дуб послушался и плакать не стал, а стал опять расти.

• Предыдущая
• 13/24
• Следующая