Человек дейтерия - Раин Олег - Страница 8

• Предыдущая
• 8/30
• Следующая

Работали ребятишки в студии. Так почему-то именовали зал, в центре которого располагался постамент, окруженный стойками под мольберты. Рисовали кувшин. А точнее — амфору. И Гришке приходилось стоять вместе со всеми, поскольку привычных парт здесь не наблюдалось, и листы плотной бумаги на мольбертах тоже крепились чуть ли не вертикально. Кстати, появление Гриши Крупицына никого не удивило, хотя отсутствие кистей и красок руководителю студии — тонкокостному мужчине с изящной бородкой и шевелюрой до плеч — не слишком понравилось.

— Что ж, пока воспользуйтесь этим, а там посмотрим… — суховато пробормотал он.

Крупицыну выдали палитру с бэушными красками и слабенькую колонковую кисть. Гриша не думал возражать, хотя кисточки хватило всего на три-четыре энергичных мазка, после чего жестяной набалдашник попросту отвалился. Да так удачно отвалился, что закатился в щель между плинтусом и половицей. Можно было бы подцепить его острым концом угольника, но вставать на четвереньки Гриша постеснялся.

Чтобы не стоять истуканом, он принялся макать в краски древко кисточки, но быстро понял, что это тоже не выход. Между тем все вокруг работали, и даже лохматый руководитель студии, пристроившись в сторонке, тоже что-то такое чиркал карандашиком в блокноте. Студийцы рисовали кувшин, а он, похоже, рисовал их. Хотя что там было рисовать! Обычные школяры.

Гриша Крупицын присмотрелся к ребятам. На первый взгляд, они и впрямь казались обычными, — необычным было их увлечение. Ведь не мяч по двору гоняли, не в пи-эс-пи и не в карты играли — рисовали! По своей собственной воле. А заставь-ка рисовать Димона или того же Москита в свободное от уроков время, и скажут: «Что я, с дуба рухнул? Нашли крайнего!» А он вот, похоже, рухнул. Шагал себе в секцию бокса, а угодил сюда. Правда, рисовать Гриша тоже любил, но не кувшин же этот малевать, в самом деле! А даже если кувшин, то чем рисовать? В карманах ничего подходящего — старенький ластик, хлебные крошки да оловянный часовой, которого по старой привычке Гриша продолжал таскать с собой в школу. Разве что пальцем…

Он рассеянно обмакнул указательный палец в стаканчик с водой, повозил в краске — сначала в синей, потом в светло-голубой. Добавил желтого и получил зеленый. Эффект, который когда-то приводил его в счастливое изумление. Будучи совсем маленьким, Гриша и другие цвета пробовал смешивать, менял пропорции, добавлял воды, однако похожего чуда не получалось. Впрочем, когда акварель на мокрой бумаге расплывалась радужными и причудливыми пятнами, выходили не менее удивительные вещи. Пламенеющий закат солнца, к примеру, тяжелые бровастые тучи, почти марсианской красоты горы… Наверное, будь у него побольше красок и бумаги, а главное — места, где можно было бы безнаказанно пачкать, Гриша развернулся бы вовсю. Но подобные увлечения, как и игра в солдатики, родителями, увы, не приветствовались. Краски у него отбирали, выдачу бумаги строго дозировали.

Он украдкой взглянул на Ульяну. Одноклассница расположилась по ту сторону постамента, почти напротив Гриши. Высокая, даже чуть выше его ростом, она забавно морщила носик, то и дело отступала от мольберта, снова приближалась. Верно, старалась, чтобы получилось красиво. А на самом деле красивой становилась в такие минуты сама. Гриша залюбовался Ульяной. И подумал почему-то, что хорошо танцующие должны и рисовать хорошо. Потому что музыка — той же природы, что и живопись. Только проливается не нотами, а красками. Форма и цвет образуют мелодию, хотя не всякий способен ее услышать. Ульяна, должно быть, слышала. Потому и танцевала так круто. Вон как губы надула. А теперь еще и язык высунула. Художница!..

Гриша улыбнулся. Другие рядом с ней тоже выглядели презабавно: кто-то отчаянно морщил лоб, другие улыбались, шевелили бровями, а то и нервно облизывались. Репины-Шишкины, блин! Гоголи малолетние… Хотя нет, Гоголь вроде не рисовал, это Пушкин там что-то черкал на листках. И все равно поэты с художниками в представлении Гриши все как один были бледными и худыми — совсем даже не такими, как парнишка, что стоял справа от Ульяны. И не парнишка даже, а целая тумба. Плечи начинающего штангиста, шея, как у ротвейлера, и маленькая головенка. То есть голова как раз самая обычная, но на такой шее и на таких плечиках казалась миниатюрной. Но тоже ведь сюда приперся! Кисть в руках как щепочка, а туда же — пыхтит, бумагу марает.

Вспомнив советы Веры Мартовны, Гриша попробовал пальцем изобразить кувшин-амфору. Орнамент на стенках, легкие обводы… Увы, получилось несимметрично и совсем даже не кругло. И вообще не кувшин получился, а, скорее, чье-то лицо. Вон та ручка-завиток — готовый локон, а тут и улыбку можно себе представить. Симпатичный такой смайлик…

Гриша прищурился. Он давно заметил, что при легком прищуре любая мешанина становится явью. То есть не то чтобы явью, но приобретает черты чего-то вполне реального. Посмотреть, скажем, на исцарапанный пол, прищуриться — и немедленно увидишь чью-то физиономию, звериный оскал или мультяшного героя. Так на мраморных стенках метро Гриша видел обычно персонажей с экрана — мишку Вини-Пуха, могучего спартанца в доспехах или обаяшку Чулпан Хаматову. А на самой большой плите сразу под вывеской с названием родной станции красовался Юрий Никулин — молодой и почему-то держащий перед лицом яблоко. Ну, прямо полная копия! Гриша даже рассудил тогда, что рисовать с таким прищуром — вещь не совсем честная. Потому что не рисуешь даже, а срисовываешь — все равно как через кальку с копиркой. Он и сейчас легко увидел в собственной мазне лицо девочки. И не абы какой, а Ульяны. Ну да вот же она — совсем рядом. И на рисунке она же. А если выгнуть этот мазок бровью, а здесь слегка притуманить, чтобы угадывался глаз, получится совсем похоже. Ну, просто суперски!

Гриша энергично заработал пальцами. Мизинцем здесь, указательным тут. Даже удобнее, оказывается! На каждый палец можно свою краску мазнуть. Правда, и образ на холсте капризничал. Видимая сквозь прищур Ульяна то и дело норовила выставить язычок, надуть губки, а потому никак не получалось поймать ее улыбку. Прямо Мона Лиза какая-то! Гриша и так пробовал, и этак, но что-то все равно ускользало. Какая-то важная мелочь. И Гриша метался вдоль рисунка, то добавляя воды, то вновь подтирая и подкрашивая. А нарисованная Ульяна продолжала дразниться и едва не смеялась. Гриша прямо извелся, пока рисовал. Взгляд, вроде, получался Ульянин, и мимика угадывалась, а вот с улыбкой ничего не выходило. Еще и вода в стаканчике стала совсем грязной. Гриша ведь толком цвет не угадывал, — макал себе пальцами наобум.

Когда же распахнул, наконец, глаза, то в голос ахнул. Кого же он нарисовал! То есть, если с прищуром, казалось, неплохо, а без прищура — хоть плачь. Суриков Фигован Фигофаныч!

Гриша даже за нос себя с досады ущипнул. И подбородок снова стал скрести ногтями. Потому что с холста на него глядело нечто пестрое, багрово-зеленое, совершенно не похожее на ладную картинку. Покажи такое Вере Мартовне — точняк бы хлопнулась в обморок.

— Время! — руководитель студии звучно хлопнул в ладоши. — Отмываем кисти, выливаем воду и складываемся.

Все вокруг зашевелились, потянулись с непроливашками и стаканчиками в туалет. Гриша взял свою посудину, нехотя поплелся за ребятами. Конечно, оказался последним в очереди. Да и пальцы заляпанные успели высохнуть. Когда дошла очередь, пришлось хорошенько повозиться. Отмывал каждый палец в отдельности.

— Лицо умой, — плечистый паренек, тот самый, что стоял по правую руку от Ульяны, кивнул Грише на зеркало. — Вон, какую бороду расчесал.

Он был прав. Пальцы — не кисть, и за минувшие полчаса Гриша успел перемазать все лицо. Но больше, конечно, досталось несчастному подбородку. Даже странно, что никто над ним не смеялся. А ведь должны были видеть. Или, как обычно, его попросту не замечали? Мало ли что там ходит-бродит под ногами — пусть даже с нарисованной бородкой. Мы ведь не обращаем внимания на муравьев. И выражения глаз у голубей не замечаем. Вот и с ним вытанцовывалась та же история…

• Предыдущая
• 8/30
• Следующая