Сын Зевса (с илл.) - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/58
• Следующая

– Бывают случаи, когда надо хранить при себе свои истинные чувства, – говорил Филипп. Он был сегодня трезв, за ужином на столе не стояло кратеров с вином. – Этому надо научиться. Когда я был искренен? Конечно, тогда, когда я плясал в поле. Ты ведь знаешь, что значит для нас эта победа: или Афины и Фивы – или Македония. Ты думаешь, они пощадили бы Македонию, если бы победили?

– Думаю, что не пощадили бы.

У Александра холодок прошел по спине, когда он представил себе врагов, идущих по македонской земле, врагов беспощадных, не знающих милости. Они жгут македонские села, города, горит Миэза… Подходят к Пелле, к их царскому дому, убивают мать, сестер…

Нет! Этого не может быть, этого не может быть!..

Александр внутренне содрогнулся. Но ему и в голову не пришло задуматься над тем, что они, македоняне, жгут чьи-то села и города и убивают чьих-то матерей и сестер.

– А плакал я над фиванским отрядом тоже искренне, – продолжал Филипп. – Такие люди легли! И все потому, что у них безголовые правители. Зачем надо было воевать со мной? Разве не звал я их добром на войну против персов? А теперь вот они лежат здесь, а тот, кто виновен в их смерти, убежал вместе со своими гоплитами. Но рано или поздно этот крикливый петух будет в моих руках. И я буду судить его!

– Судить Демосфена, отец? А за что?

– За измену, Александр. За то, что он брал деньги у перса, лишь бы свалить меня. Во имя этого Демосфен поднял на войну Афины – и погубил афинян.

– Тебе доподлинно известно, что это так?

– Да. Известно.

– А почему ты, отец, остановился здесь? Мы сейчас могли бы захватить всю афинскую землю. Или ты жалеешь Афины?

– Жалею ли? Да, жалею. Такого города, как Афины, больше нет на свете. Но прежде всего я жалею себя. Если я сейчас уничтожу Афины – а я, клянусь Гераклом, могу это сделать немедленно! – то имя македонянина Филиппа останется для потомков как имя свирепого варвара. И бремя этого имени понесешь на себе ты, будущий царь македонский. А кроме того, это совсем не выгодно для тех дел, которые я задумал.

Александр слушал внимательно, глядя прямо в лицо Филиппа, озаренное тихим светом масляных светильников. Он следил, как отражаются мысли и чувства в единственном глазу его отца, как возникают и разглаживаются морщины на его лбу, как появляется на устах хитрая усмешка и тут же исчезает в кудрявой бороде…

Филипп вдруг засмеялся.

– Царь македонский, – он указал пальцем на Александра, – как они назвали тебя сегодня. «Ты, – говорят, – только полководец. А он – царь!» Ну что же, пока еще не царь, но будешь царем. А воевал ты хорошо!

Александр не улыбнулся.

– Царь македонский – Филипп, – сказал он сурово, – и теперь царь всей Аттики.

– Нет, – Филипп снова стал серьезен, – я никогда не назову себя царем афинян. Зачем? Я мог бы это сделать, но этого делать не нужно. Так – между нами – кто мы такие, македоняне? О нас услышали и узнали только теперь, когда я прошел с войнами по Иллирии, по Фракии и по эллинской земле. Но Афины весь мир знает давно. Знает и чтит.

– Значит, все останется по-прежнему?

– Ну нет. Я стану первым военачальником, вождем всей Эллады. И не с эллинами буду воевать, а пойду сражаться с варварами, с персами. Я пойду освобождать от персов эллинские колонии на азиатском берегу. А что можно сделать более любезное сердцу афинян?

– Значит, все это ты делаешь в угоду Афинам?

– Ну нет. Это я делаю в угоду Македонии. Мне нужно завладеть морем. Но пока там стоят такие богатые и сильные эллинские города, как мы с тобой этим морем завладеем? А мы сначала отнимем эти города у перса. На берегу поставим свои войска, а у берега – флот. И вот – море наше. Но афинянам… Что мы скажем афинянам? Что мы идем отомстить персу за осквернение эллинских святынь. И – клянусь Зевсом! – афиняне пойдут за мной. Слово «царь» им ненавистно, так пусть не будет этого слова. Я буду назван вождем. Ты понимаешь меня?

– Я понимаю тебя.

– Но ты не согласен со мной?

– Не согласен. Если я буду царем, я буду царем!

– Возможно. После всего того, что я сделаю. Но Зевс и все боги!.. Пусть твое царствование будет без раскаяний и без сожалений о совершенном, как это было не раз у меня…

Филипп встал. Этих слов объяснить Александру он не захотел.

Александр в глубоком раздумье вернулся в свою палатку. Гефестион ждал его, сидя над Кефисом в узорчатой тени молодого дуба.

– О чем говорил с тобой царь?

Александр, хотя и был всегда откровенен с ним, ответил уклончиво:

– О многом…

Эллада лежала у ног Филиппа. Теперь все будет так, как решит Филипп. И Эллада ждала его решений, готовая принять самую тяжелую участь. Афины, где столько лет поносилось имя македонского царя, Афины, которые подняли войну против него…

Какой милости, какой пощады ждать им?!

Афиняне были в панике. Ждали, что македонские войска вот-вот ворвутся в город…

Готовились сопротивляться. Готовились просить о милости. Готовились к смерти.

И гневно бранили своих полководцев – фиванца Проксена и афинянина Хореса, называли их бездарными людьми, взявшимися не за свое дело. Военачальника Лисикла прямо обвинили в измене и приговорили к смертной казни.

Теперь снова подняли в Афинах голоса сторонники Филиппа. Они выставили множество тяжелых обвинений против Гиперида и Ликурга, вождей антимакедонской партии. А против Демосфена, возглавлявшего эту партию, возбудили судебный процесс.

На этот раз Демосфен молчал. Его никто не видел и не слышал, он будто исчез с лица земли…

Но македонский царь решил дело не так, как думали и боялись афиняне. Казалось, что он забыл все: и злобную вражду, и презрение, и бесконечные оскорбления, которыми унижали его и как царя, и как человека.

Он любит и почитает Афины. Боги свидетели – он был всегда им предан! Пусть афиняне придут и похоронят своих убитых воинов. Пусть возьмут их останки и положат в гробницы предков. Филипп – боги свидетели! – никогда не хотел войны с Афинами, он и теперь предлагает им мир и дружбу.

Однако иное дело фиванцы. Они были его союзниками, и они изменили ему в самый опасный для него час. Тут пощады не будет. Войско не могло защитить Фивы – оно было разбито. Правда тоже не могла стать на их защиту – правда была на стороне Филиппа: фиванцы сами нарушили свой договор с македонским царем.

И Фивам пришлось тяжело. Филипп взял с них выкуп за пленных. Взял выкуп и за право похоронить павших. Фиванцы с великой горестью хоронили их. На том месте, где лег «священный отряд», поставили каменное изображение раненого льва. И сделали надпись:

В Фивах Филипп поставил у власти олигархический[30] совет – триста человек было в совете, и все приверженцы Македонии.

Самых видных фиванских граждан, которые выступали против Филиппа, казнили. Многих Филипп отправил в изгнание. Богатства изгнанных и казненных македонский царь захватил себе.

Вспоминал ли Филипп, творя расправу над Фивами, свою юность, проведенную в этом городе? Не грозила ли ему тень Эпаминонда за все, что он сделал здесь?

Если и было так, об этом никто не узнал. Филипп твердой рукой осуществил свою жестокую месть.

Оратор Демад всегда был сторонником Филиппа. Но сторонником не слишком надежным: когда пришлось воевать под Херонеей, он оказался в афинских войсках. Однако и там он не стоял незыблемо под ударами македонских копий. Увидев, что афиняне битву проигрывают, Демад без раздумий сдался Филиппу в плен.

Филипп после победы принял его в своем лагере. И здесь, за чашей хорошего вина, они о многом договорились.

• Предыдущая
• 27/58
• Следующая