Две березы на холме - Поликарпова Татьяна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/57
• Следующая

- На Дашу глянула, как она у окна тоскует да ветер слушает, вспомнилось…

Значит, правда читает мои мысли! Оказывается, это может быть! Оказывается, это страшно…

- А что это? Песня? - Лена спрашивает, у меня же язык онемел.

- Песня… - многозначительно, важно кивнула тетя Еня. - Только ни разу не пришлось мне слышать, как ее поют… - Опять помолчала. И, понизив голос, поведала, как тайну: - Из книжки песня… Али не знаете? Да где ж… Книга редкая…

- А что за книга? - Это опять Лена.

А я чувствую себя, как во сне наяву. Будто они - Лена и тетя Еня - специально для меня завели разговор, чтобы дать мне знать о чем-то страшном, тайном и таком важном, что, узнав, я вдруг пойму неведомое, жуткое. (То-то Лена сразу встрепенулась, как тетя Еня заговорила, а то молчала.)

- Там и дальше есть слова, - не отвечая Лене, молвила тетя Еня и тем снова подтвердила мою догадку, что они сговорились и нарочно затеяли для меня этот разговор. Будто хозяйка подсказывает Лене, что не тот она вопрос задала. И намекает, про что теперь надо спрашивать. И Лена слушается.

- Какие еще?

- А вот какие, - опять понизив голос, говорит хозяйка и, помолчав, сказывает:

Ни дева, ни ветер

Не замолкнут:

Месяц погаснет,

Милый изменит!

- Как наговор! - восклицает Лена звонко, ничуть не страшась страшного.

- Сказывают вам - песня! Никакой не наговор. В книге той так и написано: «Песня».

Опять подсказывает Лене: мол, вот теперь спрашивай про книгу! Мне так и кажется, что слово «Книга» у тети Ени прямо с большой буквы идет… Что для нее - это книга всем книгам… Но Лена уже задает нужный теперь хозяйке вопрос:

- Книга-то какая?

- Книга-то такая, каких больше нет. Не пишут таких-то больше…- И молчит.

Но, стиснув зубы, я терплю все, жду, хотя уже дрожь пронизывает меня, пробирается, кажется, в самые кости.

- Мне эту книгу-то вроде судьба послала. Ночевал как-то у меня проезжий человек. Стал расплачиваться - ан денег у него и нет! То ли, говорит, на прежней квартире где обронил, то ли что. Винится передо мной и говорит: «Оставлю я тебе книгу свою любимую. Не пожалеешь. Не заместо денег - из благодарности». Такой-то вежливый человек. Что ж с ним поделать! Проводила его с богом. Лежит его книжка, на вид немудрящая, месяц, второй. Читать-то больно некогда. Но как-то взялась. Да и поняла: не зря говорил тот человек, не зря и ко мне без денег завернул. Чтобы, значит, книгу ко мне занесть.

Так говорила хозяйка, никогда при нас ни разу не перекрестившаяся, будто в вере своей признавалась, будто в этой книге для нее все и открылось…

Что же? Что, наконец?!

- Да-а-а… Читаю я, не вам чета, не шибко. Зато каждое слово ак на душу и пало.

(Так все и не говорит, что же за книга.)

- Да вы, может, больше-то и не читали, других-то? - засомневалась Лена.

- Как же! Я и в ваши заглядываю книжки. Вот вы тут из рук друг у дружки тягали… эти мушки-терки! - засмеялась вдруг она легонько своей шутке.

- «Три мушкетера», что ли? Надо же - мушки-терки! - расхохоталась Лена.

- Она самая! Так и что? Сказки, придумки. Легкая книжка, хоть и толстая. И правду сказать, занятная.

- Тетя Ень! Да ваша-то что за книжка? - взмолилась уже замученная Лена. (А я-то, мне-то каково!) - Как называется?

- А нету ей названия. Только обозначено, про кого. И то в скобочках. Про Вадима, - произнесла наконец хозяйка, выговорив простое это имя с великой бережностью. - А написал Лер-мон-тов. - Как странно было слышать фамилию поэта, привычно обыкновенную, по-свойски школьную, от этой женщины за прялкой, произнесшей каждый ее слог с ударением, раздельно, будто неловка, невыговорима для ее губ и языка известная фамилия, как для иностранки.

Меня отпустил тайный ужас. Вставшая дыбом шерсть на загривке опустилась, улеглась. Лермонтов! Не какая-нибудь страшная, древняя книга. Правда, про Вадима я не читала. И не слышала, и даже сомневалась теперь - может, тетя Еня чего-то путает?

- А нам можно почитать? - разлепила я наконец губы, а голос получился хриплый. Оттого, что молчала долго.

- Даже интересно мне - дать вам почитать.

И опять сидит - ни с места! Прядет!

Я вскочила:

- Ну, тетя Еня! Скажите где, я сама возьму! Вы сидите, не вставайте.

- Что, не терпится? То-то же! - с какой-то даже угрозой сказала хозяйка, и глаза ее блеснули гордо.

Она встала, на верхней полке своего резного буфетика, где стояли разноцветные толстенькие рюмки, нашарила ключ и неторопливо прошла к сундуку. Двумя оборотами, медленно отомкнула и, приподняв крышку, сунула руку внутрь. Постояла, согнувшись. Видно, искала, перебирала рукой. И - наконец-то! - извлекла завернутый в белый головной платок сверток - книжку. Я боялась, что сначала она даст ее Лене, как старшей. Но, видно, она все же читала мои мысли и положила небольшую темно-зеленую и будто выгоревшую, слегка порыжевшую книжку передо мной: - Читай, Даша.

Правду сказала тетя Еня: на корочке были оттиснуты темные буквы: «М. Лермонтов». А на первом листе прямо над текстом стояло: «Вадим».

Я тут же принялась читать. Понятно, что начала как бы сразу за двоих - за себя и за тетю Еню. Потому что хотелось мне проникнуть в ее мысли и понятия. Но скоро увлеклась. И забыла про все. Это была книжка для меня. Потому что она рассказывала про красоту и любовь. Про волю. Про ненависть к угнетателям. Про страшную месть врагам. Про верность, которой не страшны ни муки, ни пытки.

Я читала в этой книге слова, будто сказанные сегодня, сказанные с мыслью о войне, которая идет, и обращенные ко мне, чтобы поддержать мою веру в себя:

«В важные эпохи жизни иногда в самом обыкновенном человеке разгорается искра геройства, неизвестно доселе тлевшая в груди его, и тогда он совершает дела, о которых до сего ему не случалось и грезить…»

Я не могла оторваться от книги, пока не прочла ее всю. И была потрясена ее концом; даже не страшной сценой пытки крестьянки-матери, а тем, что у книги не было конца! Обрывалась на полуслове, как раз когда все герои находились в самом неопределенном положении: что будет с красавицей Ольгой и с Вадимом? И казнят ли мерзкого помещика Палицына… Словно подвешено все на тонком волоске над пропастью - и что будет теперь?! Я сидела, бессмысленно глядя на белую, не занятую шрифтом половину страницы… На этот внезапный обрыв, за которым ничего нет и уже никогда не будет. «Но почему?! Почему?!» - кричала я безмолвно, глядя в белую пустоту и чувствуя себя страшно и несправедливо обманутой…

Подняв наконец голову, увидела, что, прислоненная к печи, стоит пустая прялка. И Лена уже в постели. И мой матрац приготовлен для меня под фикусом. Как побитая, измученная и без силы приплелась я к фикусу, не раздеваясь, бросилась на матрац. Хорошо, что хоть ничего не надо говорить про книжку, что все уже спят. Но пришлось еще встать, задуть лампу. И только тогда, в кромешной тьме и тишине, стала я думать, что значит эта книжка для тети Ени. Как она сказала про судьбу - вроде судьба послала ей эту книгу… Почему ей так нравится «Вадим»? Ведь все, про что там написано, совсем не похоже на здешнюю тихую жизнь… Там - борьба, страсти, страшные клятвы и месть… И измена… Ненависть Вадима… Любовь Ольги… Все забыла Ольга: свое унижение у Палицыных, свою клятву мстить и ненавидеть, судьбу отца, горе брата… У меня сердце замирало, когда я пыталась хоть вообразить: какой же должна быть любовь, чтобы пересилить все это… Непонятно. И страшно, если это в самом деле так. Сердце замирало перед неизведанным. Но может, и для тети Ени так?! И она примеривалась к этой книге: ведь в ней все, чего не было в жизни тети Ени, но могло быть! Могло! Потому и пришелся ей по душе Вадим, как свой.

Вот даже песню наизусть выучила, вспомнила я. И будто увидела, лежа с закрытыми глазами, как ходит по избе и по двору тетя Еня, спокойная, чуть медлительная, горделивая. Никогда не засуетится, не уронит достоинства, что бы ни делала. А что за дела ее? Кормит свою небольшую скотину - кур да овечек, ухаживает за бабушкой, топит печь. Прядет да вяжет. Дела простые. Но что-то знает она про себя… Что-то знает… Потому и носит так гордо свою голову. И смотрит так…

• Предыдущая
• 24/57
• Следующая