Две березы на холме - Поликарпова Татьяна - Страница 38

• Предыдущая
• 38/57
• Следующая

И они с Карпэем, да еще Степа наш, нарубили нам такую гору дров, что, наверное, все четыре печки нашей школы можно было бы топить два дня.

- Да вы что! - ужасались мы.

- А вот то! - поучали нас пацаны. - Еще скажете - мало! Мы ж дежурили, знаем!

- Правда, девчата! - подтвердили какие-то две семиклассницы, проходившие мимо нас после своего шестого урока.

Ну, раз правда… Мы тоже старались. Бегом бегали с охапками дров. Еще домой нужно успеть, пообедать, что-то теплое захватить.

Но мальчишки научили нас перенести сначала из классов в дежурку (тоже класс) три стола, натаскать карт, пока светло и еще видно немного.

- А карты-то зачем?

- Чтоб помягче было!

- А из дому захватите старые пальтушки под голову и чем-нибудь укрыться.

- Смеетесь над нами, что ли? - возмутилась Вера. - Пойдем как табор! Еще перины и подушки, скажете, тащить!

- Оно б неплохо! - серьезно заметил наш длинный Степа Садов.

- Ой, с вами тут только время терять! Пошли домой! - сказала Зульфия.

Но и дорогой ребята продолжали нас наставлять:

- Трубу лучше совсем не закрывайте, а то еще угорите!

- Винтовки к печке не прислоняйте! У Федьки в первый же раз штык затлел, к печке была одна макетина прислонена.

- Ну и силен сочинять! Чтоб от печной стенки винтовка затлела!

- Увидишь, какая будет печка! - пообещал Карпэй.

- А это в нашей воле! - сказала я. - Как хотим, так и истопим.

- Поглядим…

- …сказал слепой! Ты лучше скажи, Силантий к вам приходил?

- Не! Думаешь, ему охота на ночь глядя в школу тащиться!…

В начале шестого мы с Зульфией уже снова шагали в школу.

И кто бы поглядел, какие были мы гордые и счастливые! Но никто, наверное, не видел, разве что из окошек. И то вряд ли! Темно уже, как ночью. Только, может, и увидишь - идут двое, узелки несут. Зульфия несла отслужившую свое телогрейку, а я - какой-то старый ватный спорок с тети Ениного пальто. Прихватили мы и картошки, И соли. Сами над собой посмеиваемся: часовые! Как в ночное собрались! Посмеивались, а все же гордились. Я гляну сбоку на Зульфию - прямо счастливая шагает! - и смех меня берет.

В школе стало не до смеха: на улице темно, здесь же, как в самую полночь, мрак, тишина-а! Свет бы зажечь!

- Зульфия, где же фонарь?

- Какой?

- Как какой, «летучая мышь»! Помнишь, мы у Федьки и Вальки видели!

- Так это Федькин и был!

- Вот тебе и на тебе! Я думала, школьный…

- А я знала, что в школе нет.

- Чего ж не сказала-то?! Мы б у тети Ени попросили.

- Я думала… - медленно тянет Зульфия, - да побоялась. Не даст еще…

Это правда. Ей самой нужен фонарь, она поздно вечером ходит скотину проведывать. А может, и дала бы… На одну-то ночь. Да что уж теперь! Не побежишь домой: дежурство началось.

Мы тем временем затопили печку. Хорошо, что все засветло припасли. Спасибо ребятам - научили. Тут и береста, и сухие щепочки… С одной спички занялось! И притерпелись мы, глядя в топку, к тому, что за спиной у нас холодные к ночи, пустые классы - целых четыре больших комнаты. Да еще огромные сени, где все половицы ходят, как клавиши на пианино. Малыши в перемены качаются на половицах, как на гибких мосточках. Доски широкие, толстые и обшарканные ногами так, что сучки выступают округлыми лоснистыми бугорками.

А сейчас, видно, половицы в себя приходят после дневных трудов, распрямляются, потягиваются: то будто выстрелит в сенях, легонько так; то застонет скрипуче, протяжно; то словно чей-то шаг отдается…

Мы разговором, возней с дровами заглушали эти звуки, но чуть притихнем - слышим, как маются половицы в сенях.

Когда же печка хорошо разгорелась, пошли в обход. Открыв дверь в сени и распахнув дверцу печки, дали ход свету в холодную их темноту. Пригляделись - нет никого. И вот - тресь… скрип… и тишина. Точно, никого нет, а потрескивает. Перевели дух, пошли по классам. Там и вовсе темно. Лишь окна мутно светлеют - чуть-чуть. И рисуются черные кресты переплетов. Самое страшное в темной комнате - это окно: неподвижно подсматривает. А какая тишина… Такая глубокая, полная, что, видимо от напряжения поймать хоть какой-то звук, в ушах будто шипение. Потому, когда раздастся звук - самый тихий - он как взрыв.

Мы были уже в третьей классной комнате, когда раздались шаги. На дворе. Торопливые. Мы замерли и догадались: Верка. Бросились в сени. Мы так и договорились, чтоб она пришла прямо к шести, а мы - раньше. Ведь одной страшнее!

Это была она. Стояла на крыльце и боялась открыть дверь в сени.

- Вижу, вы здесь, дым валит из трубы. А думаю, как дурочка: вдруг кто чужой! И стою!

Ой, как хорошо втроем! Не знаю, чем это объяснить: вдвоем почти так же страшно, как одной. А трое - ну словно целая толпа или будто днем!

Притащили Верку в дежурную комнату, а здесь печка, огонь пляшет, весело!

- Видишь, огонь! - сказала Зульфия Вере с таким видом, будто это она была первым человеком, добывшим огонь.

- Прометей! - в тон ей ответила Вера и ткнула пальцем в плечо, чтоб не было ошибки, кто здесь Прометей.

- Сейчас угли нагорят, картошку испечем! - деловито сообщил «Прометей».

Мы сидели на корточках перед печкой, как перед костром, а ходить вокруг школы никому не хотелось.

- Я так боялась, девчонки, - созналась Вера, - просила сестру проводить меня хоть маленько, да она ж разве проводит…

Мы сочувственно закивали головами, и я, представив мгновенно насмешливый прищур красивых глаз Анастасии, вздохнула обреченно: ничего не поделаешь, нельзя поддаваться лени, нельзя проспорить Анастасии наш с ней спор - спор, о котором она и не подозревает.

- Ладно, девчонки, - сказала я как могла беспечнее. - Вы тут глядите за печкой, а я пойду пройдусь: вдруг да военрук нагрянет.

- Может, вместе? - встала и Зульфия, половина души моей.

- Нет, здесь страшней одной, - слукавила я: мне хотелось, мне надо было пойти одной. - И Силантий велел часовому одному ходить, - для верности добавила я.

И пошла в наш «арсенал», чтоб взять винтовку. Открыв дверь, я отшатнулась в ужасе: из темного угла светились чьи-то розовые зубы! Пасть светилась - узкая, хищно изогнутая.

- Девчата! - заорала я, уже понимая, что это не зверь, а трещина в печке, которую мы топили; задней стенкой она выходила сюда. Сейчас, когда печь разгорелась, щель светилась, налитая розовым огнем.

Девчата прибежали, заохали.

- Вон почему штык у винтовки затлел! - догадалась я.

Мы подбежали к длинной стойке, где в гнездах стояли наши стройные, белые винтовочки, я подержала руки у торца стойки, доходившего почти до печки: не сильно ли жарит? Но даже тепла не ощущалось.

- Ничего! Не прислонять бы только к печке никаких деревяшек.

Взяла я винтовку наперевес, как к штыковому бою, вышла на волю. Постояла на крыльце, привыкая ко тьме, вдыхая пронзительно-острый воздух. Как вкусно пахнет мороз, приправленный дымком топящейся березовыми дровами печки… Лицо, раскаленное перед открытой топкой, сначала даже не почувствовало прохлады. Мне казалось, что щеки мои, лоб и нос светятся в темноте, как та розовая пасть - раскаленная трещина в печи, - и меня можно издали увидеть. Когда до меня дошло, чего я опасаюсь, стало смешно и не страшно.

А за школой верхушки высокого сухого бурьяна торчат из сугробов, и между стеной школы и стеной сугроба - узкий проулок. Тут хорошо сделать засаду, или красться за часовым, или на заборе с той стороны сугроба схорониться, а идет часовой мимо - прыг ему на плечи! И я подняла винтовку штыком вверх. Пусть-ка прыгнут на штык!

Как же громко шуршит и хрустит под ногами снег в узком коридорчике! Смотрят на меня загадочные глаза - школьные окна. Не видно, что за ними, а оттуда меня хорошо видно. Полно! Трусиха! Знаешь ведь - там никого нет. Вот и угол, а за углом уже окно нашей дежурки. Там печка топится, там друзья. И мне стало так тепло и уютно среди холода, тьмы и предательски скрипучего снега от одной только мысли о моих товарищах - о Вере и Зульфии. Ну-ка погляжу, что там у нас делается… Я уже завернула за угол, надо мной окно дежурки. Завалина, обшитая тесом, высока, но я вскарабкалась, опираясь на винтовку. Нижняя рама оказалась на уровне подбородка. Заранее улыбаясь, я прижалась носом к холодному стеклу. И тут же пригнулась: померещилось мне, что ли?! В комнате перед печкой сидели трое! Стоя пригнувшись, чтоб не торчала в окне голова, удерживаясь за наличник, а другой рукой опираясь о винтовку, я соображала: сидят мирно, глядят в огонь. Значит, свой! Но сердце мое скакало как бешеное, во рту было сухо, шершаво. От неожиданности. И я снова припала к краешку окна - понять, кто же там третий. В неясных, неровных отблесках огня из печки я узнала кудлатую голову Степки. Садов! Пришел проведать своих! И, не сдержавшись, я стукнула в окно. Они дружно вздрогнули и обернулись.

• Предыдущая
• 38/57
• Следующая