UKRAINA: От мифа к катастрофе - Ваджра Андрей - Страница 37
- Предыдущая
- 37/54
- Следующая
И когда эти бунтари-украинофилы, из политических соображений и во имя националистической философии, попытались с нуля создать «украинскую литературу», они фактически создавали региональное зеркальное отражение литературы общерусской, точнее ее слабую провинциальную копию, отображавшую, как правило, сельский быт, природу и «национально-вызвольну боротьбу» в виде народной анархии и лихой, кровожадной казацкой вольности.
Мне кажется, что очень точно «украинскую» литературу XIX века охарактеризовал тот же Николай Костомаров. Позволю себе привести длинную цитату из его статьи «Малорусская литература».
Как он был вынужден признать, украинофильский
«журнал «Основа», давший, бесспорно, большой толчок литературной малорусской деятельности, не мог долго существовать по малости подписчиков, что, во всяком случае, указывало на недостаток сочувствия в высшем классе Малороссии. Это одно уже, кроме других соображений, указывало, что для малорусской письменности нужен иной путь. Изобразительно-этнографическое направление исчерпывалось; в эпоху, когда все мыслящее думало о прогрессе, о движении вперед, о расширении просвещения, свободы и благосостояния, оно оказывалось слишком узким, простонародная жизнь, представлявшаяся прежде обладающею несметным богатством для литературы, с этой точки зрения, являлась, напротив, очень скудною: в ней не видно было движения, а если оно в самом деле и существовало, то до такой степени медленное и трудно уловимое, что не могло удовлетворять требованиям скорых, плодотворных и знаменательных улучшений, какими занята была мыслящая сила общества. Стихотворство еще меньше возбуждало интерес. Буйные ветры, степовые могилы, казаки, чумаки, чорнобриви дивчата, зозули, соловейки, барвинковые веночки и прочие принадлежности малороссийской поэзии становились избитыми, типическими, опошленными призраками, подобными античным богам и пастушкам псевдоклассической литературы или сантиментальным романам двадцатых годов, наполняющим старые наши «Новейшие песенники». Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии была мысль соблазнительная, но ее несостоятельность высказалась с первого взгляда. Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нем говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка пред малорусским, удобнее обращались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский. И в самом деле, если он, по формам своим, удалялся от народного малорусского, то в то же время удалялся, хоть и в меньшей степени, от народного великорусского; то был общий недостаток его постройки, но в этой постройке участвовали также малорусы. Как бы то ни было, во всяком случае язык этот был не чужд уже малорусам, получившим образование, в равной степени, как и великорусам, и как для тех, так и для других представлял одинаково готовое средство к деятельности на поприще наук, искусств, литературы. При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно. Как бы ни любили образованные малорусы язык своего простого народа, как бы ни рвались составить с ним единое тело, все-таки, положа руку на сердце, пришлось бы сознаться, что простонародный язык Малороссии - уже не их язык, что у них уже есть другой, и собственно для них самих не нужно двух разом». [120]
Как видите, позиция «ураинофоба» Ваджры полностью совпала с позицией украинофила Костомарова. (Смеется)
Наверное, единственным исключением в провинциальном украинофильском литературном примитивизме был Иван Франко. Однако, несмотря на его «свидомисть», он не был «украинским» писателем. Франко – чистый продукт европейской культуры. Его представление об «Украине» (а точнее Малороссии), которую он воспевал, но никогда не видел воочию, четко укладывается в рамки украинофильской идеологии, почерпнутой им при переписке и непосредственном общении с малорусскими и галицийскими украинофилами. Именно под ее воздействием он из польского социалиста трансформировался в национального «украинского» социалиста.
Необходимо отдать должное Ивану Яковлевичу, он обладал ярким талантом мыслителя и писателя, Но… отнюдь не «украинского», а европейского. Что знал он о реальной Малороссии, просидев всю жизнь в Галиции? То, что он писал об иделическом образе под названием «Украина», да еще с национал-социалистическим уклоном, и призывал за него бороться, не делало его «украинцем». Он, как я уже сказал, сформировался в европейской культурной и политической среде конца XIX века, и на идею «Украины» смотрел, как мог бы тогда смотреть национально настроенный европейский социалист того времени. Иван Франко это феномен польско-австрийской культурной среды.
Д.Р.: Если подытожить, то, что получается?
А.В.: Получается, что вся вторая половина XIX века, которую сейчас называют «эпохой возрождения украинской литературы» была не чем иным, как временем возникновения и угасания провинциальной малорусской литературы, временем экспериментов малорусской интеллигенции с народным малорусским наречием. И не более того.
Даже сам Драгоманов был вынужден признать, что «в остатні роки письменство українське в Росії пішло назад, а не наперед, як це можна бачити, напр., по тому, що ліпші тамтешні українські писателі, Нечуй і Мирний, упали до таких творів, як «Опеньки», «Перемудрив», та показують таку темноту думок і такий брак навіть поверховного письменського смаку, який видно, напр., у повісті «Над Чорним морем». Погляд на дійсну умілість письменську такого Тургенєва чи Л. Толстого або принаймні на натуральність картин такого Гл. Успенського міг би показати ліпші письменські взірці молодим галицьким письменникам…». [121] А потом добавил: «тепер твори навіть найбільше вчених українолюбців стоять далеко нижче по науковій вартості, ніж твори чистих москалів або українців-общерусів». [122]
Д.Р.: Думаю, что многие с этим не согласятся.
А.В.: Безусловно. Но я и не рассчитываю на то, что все поголовно примут данный взгляд на вышеуказанные вещи. Это было бы странно.
Однако моим оппонентам будет очень сложно объяснить тот факт, что во второй половине XIX века на ниве малорусского культуростроительства украинофильство смогло себя, и то с трудом, воплотить лишь в этнографии и литературе. Если весьма небольшая малороссийская литература XIX века (названная в последствие «украинской») не была только продуктом увлечений провинциальной русской интеллигенции юго-западного края, то где же весь пласт малорусской («украинской») культуры, в рамках которой родилась и развивалась малорусская («украинская») литература? Его-то как раз и нет! Вот в чем все дело. На тот момент была лишь общерусская культура и общерусская литература, в рамках которой, как составная часть, существовал сегмент малорусской литературы. Даже «свидоми» кандидаты, доктора и «членкоры», взахлеб рассказывающие о непревзойденном великолепии «украйинськойи литэратуры» признают, что в XIX веке, когда происходил бурный подъем национальных литератур Европы, «Україна переживала його насамперед на рівні колоніального (чи напівколоніального) “малоросійського пісьменства”». [123] Другого и быть не могло.
- Предыдущая
- 37/54
- Следующая
