Мелкий бес - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 96

• Предыдущая
• 96/243
• Следующая

— А не то в кутузку? — злобно спросил Шарик.

— К чёрту на рога! — закричал Авиновицкий. — И чего вы все намекаете? — пишите прямо.

— А цензура! — презрительно сказал Тургенев.

— А вы пишите, словно ее нет. Ведь не вас черкать заставят.

— Не могу же я писать так, для цензора, — сказал Шарик.

— А гектограф, а заграничные типографии? Коли так драгоценны ваши мысли, так за чем же дело стало?

Шарик свирепо посмотрел на Авиновицкого, криво усмехнулся, пожал плечами и сказал сквозь зубы:

— Не могу же я писать наполовину даром. Этак я могу переутомиться.

— То-то не могу! Гонорария хочется?

— Так ведь существовать надо! — обиженно сказал Тургенев.

— А вы существуйте каким ни есть хлебным делом, — служите, учите, лечите, воруйте хоть что ли, чёрт вас побери, а писанье оставьте для тех, у кого не о гонорариях забота. [Не обращайте святыню в харчевню.][9] Да и на кой чёрт вам вообще существовать понадобилось?

— Что ж, аристократишкам только писать можно? — язвительно спросил Шарик, — промеж двух сигарок?

— Чумазые вы! — загремел Авиновицкий, — да и всякий истинный писатель — аристократ, и за грошом не погонится.

Шарик дрожал от злобы к Авиновицкому и сжимал кулаки. [Заехал бы за такие речи в рожу, — да прокурор, по всему видно, дюжий парень, сдачи даст.]

Авиновицкий меж тем кричал:

— Шуты вы, а не писатели! Во всякие обноски выряжались, теперь обносками декадентства щеголяете. Декаденты, по-вашему, тонкие люди, да только простофили, — толпе не умели угодить, — так обкрадывай их, тащи барское добро на базар, заплеванное, захватанное холуйскими руками.

— Вы, однако, слишком картинно, — проворчал Тургенев.

— Да, картинно. Вот и вы картинно пишете, как у какой-то дивчины изо рта ползли длинные, разноцветные ленты заунывной песни! Эх, вы! Звуки, дескать, плавали в воздухе, как клецки в супе! Сморчки вы этакие!

— Если вы этого не понимаете, — проворчал Шарик.

— Русского языка не знаете, — уличал Авиновицкий, — пишете «помимо» вместо «кроме». Пишете: вчинили иск. Иск чинить нечего, — суд будет чинить разбирательство, — иск вчать, начать надобно, а не вчинить. Вчали иск, — вот как надобно.

— Мы не юристы, — обиженно сказал Тургенев.

— Не юристы? Ну, будьте языковедами, математиками, лекарями, строителями, вообще просвещенными людьми будьте, а не мазилками писачного цеха. Не учась в попы не ставят. А вы полторы книжонки в плохом переводе с немецкого прочесть удосужились, так уж думаете, всю мудрость произошли. Знаете только, что «по ту сторону добра и зла», а как по ту сторону забраться, этого еще вы не расчухали. Выдумал бедный немчура сверхчеловека, вы и домекнулись, что сверхчеловек на прохвоста смахивает и должен проживать без паспорта и без сапог. Эх, вы, простачки!

— Вы все это очень мало поняли, — сказал Шарик, — во всяком случае мы стоим на высоте современных веяний, и я вам докажу…

— Да ну вас, — перебил его Авиновицкий, — говорить с вами противно. Что вы можете мне доказать, фельдшера литературные, писатели для публики второго и третьего сорта!

Авиновицкий круто повернулся и пошел от них прочь.

— Нет, вы послушайте, — крикнул вслед ему Шарик.

Но Авиновицкий, не останавливаясь, махнул рукою и поспешно удалился. Писатели, стоя среди площади, смотрели ему вслед [и говорили плаксивым голосом] с недоумением.

— Какой некультурный человек! — воскликнул Тургенев.

— Дураковат! — решил Шарик. — Хоть бы выслушал наши мнения. Обругал и пошел! Ретроград!

— Такие диатрибы возможно слышать только в России, — с горечью сказал Тургенев, — о, презренная родина!

— Да, русское недомыслие вопит в этих звериных криках, — сказал Шарик.

— О, — воскликнул со злостью Тургенев, — как бы я желал одним плевком оплевать все русское!

Шарик сочувственно пожал ему руку.

— Пойдемте на кряж, — сказал он, — я хочу видеть этот поганый город под ногами у себя.

— Мы выше всех этих людей, — мечтательно сказал Тургенев, — такие, как мы, будут жить через двести, триста лет. Тогда жизнь будет светлая. А теперь наш удел — слава, но бессилие.

После праздничной обедни прихожане расходились из церкви. Иные останавливались в ограде, за белыми каменными стенами, под старыми липами и кленами, и разговаривали.

— Сама княгиня Волчанская обещала Варе, уж это наверное, — говорил учитель гимназии Передонов, стоя в кружке молодых людей и угрюмо посматривая на них маленькими, заплывшими глазами из-за своих золотых очков. — Как только, говорит, выйдете за него замуж, так я ему сейчас же выхлопочу место инспектора.

— Да как же ты на Варваре Дмитриевне женишься? — нахально спросил краснощекий Фаластов, — ведь она же тебе сестра? Разве нынче можно и на сестрах венчаться?

Всезахохотали. Румяное, обыкновенно равнодушно-сонное лицо Передонова сделалось свирепым.

— Троюродная, — буркнул он, сердито глядя мимо собеседников.

— Да тебе самому княгиня обещала? — спросил щеголевато-одетый, бледный и высокий Рутилов.

— Не мне, а Варе, — ответил Передонов.

— Ну вот, а ты и веришь, — оживленно говорил Рутилов. — Сказать все можно. А ты сам отчего к княгине не явился?

— Пойми, что мы пошли с Варей, да не застали ее, всего на пять минут опоздали, — рассказывал Передонов, — она в деревню уехала, вернется через три недели, а мне никак нельзя было ждать, сюда надо было ехать к экзаменам.

— Сомнительно что-то, — сказал Рутилов, и засмеялся, показывая гниловатые зубы.

Передонов призадумался. Собеседники разошлись. Остался один Рутилов.

— Конечно, — сказал Передонов, — я на всякой могу, на какой захочу. Не одна Варвара.

— Само собой, за тебя, Ардальон Борисыч, всякая пойдет, — подтвердил Рутилов.

Они вышли из ограды, и медленно проходили по площади, немощёной и пыльной. Передонов сказал:

— Только вот княгиня как же? Она разозлится, если я Варвару брошу.

— Ну что ж княгиня, — сказал Рутилов, — тебе с ней не котят крестить. Пусть бы она тебе место сначала дала, — окрутиться успеешь. А то как же так, зря, ничего не видя.

— Это верно, — раздумчиво согласился Передонов.

— Ты так Варваре и скажи, — уговаривал Рутилов, — сперва место возьми, а то, мол, я так не очень-то верю. Место получишь, а там и венчайся, с кем вздумаешь. Вот ты лучше из моих сестер возьми, — три, любую выбирай. Барышни образованные, умные, без лести сказать, не чета Варваре. Она им в подметки не годится.

— Ну, — промычал Передонов.

— Верно. Что твоя Варвара? Вот понюхай.

Рутилов наклонился, оторвал шерстистый стебель белены, скомкал его вместе с листьями и грязно-белыми цветами, и, растирая все это пальцами, поднес к носу Передонова. Тот поморщился от неприятного, тяжелого запаха.

— Растереть да бросить, — говорил Рутилов. — Вот и Варвара твоя. Она и мои сестры, — это, брат, две большие разницы. Бойкие барышни, живые, — любую возьми, не даст заснуть. Да и молодые, самая старшая втрое моложе твоей Варвары.

Все это Рутилов говорил, по обыкновению своему, быстро и весело, улыбаясь, — но он, высокий, узкогрудый, казался чахлым и хрупким, и из-под шляпы его, новой и модно(й), как-то жалко торчали жидкие, коротко-остриженные светлые волосы.

— Ну уж и втрое, — вяло возразил Передонов, снимая и протирая золотые очки.

— Да уж верно! — воскликнул Рутилов. — Смотри, не зевай, пока я жив, а то они у меня тоже с гонором, — потом захочешь, да поздно будет. А только из них каждая за тебя с превеликим удовольствием пойдет.

— Да, в меня здесь все влюбляются, — с угрюмым [самодовольством] самохвальством сказал Передонов.

— Ну вот видишь, вот ты и лови момент, — убеждал Рутилов.

• Предыдущая
• 96/243
• Следующая