Дзен в искусстве написания книг - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 5

• Предыдущая
• 5/27
• Следующая

Все это, конечно же, всплыло, когда я писал «Банку» — и бродячий цирк, и выставка зародышей, и все прежние страхи излились из кончиков пальцев прямо в пишущую машинку. Старая тайна, наконец, обрела место успокоения — в моем рассказе.

Я нашел в своем списке еще одно название для рассказа — ТОЛПА. Неистово стуча по клавишам, я вспоминал одну страшную аварию. Мне тогда было пятнадцать. Услышав грохот, я выскочил из дома друга и увидел машину, налетевшую на телефонный столб. Машина переломилась пополам. Люди лежали мертвые на тротуаре, одна из женщин умерла прямо у меня на глазах, ее лицо было все разворочено. Еще один мужчина умер через минуту. И еще один — на следующий день.

Я в первый раз видел такое. Я шел домой, натыкаясь на деревья, в шоке. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы справиться с ужасом после той сцены.

Многие годы спустя, держа перед собой список, я вспомнил несколько странностей, связанных с тем происшествием. Машина разбилась на перекрестке, где с одной стороны располагались опустевшие к вечеру фабрики и безлюдный школьный двор, а с другой — кладбище. Я выбежал из ближайшего дома, в ста ярдах от места аварии. И все же за считаные секунды здесь собралась толпа. Откуда взялись все эти люди? Уже теперь мне подумалось, что в столь позднее время они могли появиться, как это ни странно, из пустых фабрик или, что еще более странно, с кладбища. И через пару минут за пишущей машинкой меня осенило: да ведь это всегда одна и та же толпа, и она собирается на всех авариях! Это жертвы давних несчастных случаев, обреченные вновь и вновь возвращаться к местам новых несчастий.

Как только идея нашлась, рассказ написался буквально за вечер.

Тем временем цирковые артефакты подступали все ближе, их огромные кости начали рваться наружу, протыкая мне кожу. Я все чаще и чаще писал длинные прозаические стихотворения о бродячих цирках, прибывающих в город глубокой ночью. Все эти годы, когда мне было чуть за двадцать, я частенько бродил по Зеркальному лабиринту на старом пирсе в Венеции со своими друзьями, Ли Брэкетт и Эдмондом Гамильтоном, и однажды Эд вдруг воскликнул: «Пойдемте отсюда скорее, пока Рэй не придумал историю о карлике, который приходит сюда каждую ночь, чтобы посмотреть на себя, высокого, в кривом зеркале, которое вытягивает фигуры!» «Вот оно!» — вскричал я и помчался домой писать «Карлика». «Будет мне наука — впредь держать язык за зубами», — сказал Эд, когда прочитал мой рассказ на следующей неделе.

МЛАДЕНЕЦ из списка, конечно, я сам.

Я помнил свой давний кошмар. О том, как рождался на свет. Я помнил, как лежал в колыбельке, трех дней от роду, и орал во всю глотку, возмущаясь, что меня вытолкнули в этот мир; давление, холод, натужные крики — в жизнь. Я помнил мамину грудь. Помнил доктора, на четвертый день моей жизни. Помнил, как он наклонился надо мной со скальпелем, чтобы сделать мне обрезание. Я все помнил, я помнил.

Я изменил название — не МЛАДЕНЕЦ, а «Маленький убийца». Рассказ был включен в десятки антологий. И я прожил эту историю — или часть этой истории — с первого часа жизни и дальше, но по-настоящему вспомнил ее и схватил, когда мне было уже за двадцать.

Написал ли я рассказы на основе всех, до единого, слов из моих многостраничных списков?

Не всех. Но большую часть я задействовал. ЛАЗ В ПОТОЛКЕ, внесенный в список в 1942 или 1943 году, проявился только три года назад как рассказ в «Omni».

Еще одна история обо мне и моем псе дожидалась своего часа больше полувека. В рассказе «От греха моего очисти меня» я возвращаюсь назад во времени и вспоминаю, как двенадцатилетним мальчишкой побил своего пса, чего я себе никогда не мог простить. Я написал рассказ, чтобы, наконец, разъяснить этого жестокого, унылого мальчишку и уже навсегда оставить в прошлом призрак его самого и призрак моего любимого пса. Кстати, это был тот же пес, который привел «компанию» с кладбища в «Гонце».

Все эти годы моим учителем, наряду с Ли Брэкетт, был Генри Каттнер. Он советовал авторов — Кэтрин Энн Портер, Джон Кольер, Юдора Уэлти — и книги — «Потерянный уикенд», «На вкус и цвет», «Дождь в дверном проеме», — которые надо читать и по которым надо учиться.

По ходу дела он познакомил меня с книгой Шервуда Андерсона «Уайнсбург, Огайо». Закончив читать, я сказал себе: «Мне бы хотелось когда-нибудь написать роман с действием на Марсе, с похожими героями». Я тут же настрочил список, какого сорта людей мне бы хотелось поселить на Марсе и посмотреть, что из этого получится.

Я забыл о «Уайнсбурге, Огайо» и своем списке. За многие годы я написал цикл рассказов о Красной планете. Однажды я поднял глаза и увидел, что книга завершена, список укомплектован, и «Марсианские хроники» отправились в типографию.

Вот как-то так. Если вкратце: вереницы имен существительных, изредка с прилагательными, которые обозначали неизвестную территорию, неоткрытые земли, немного о Смерти, все остальное — о Жизни. Если бы я не придумал эти рекомендации для Открытий, никогда бы я не стал тем, кем стал — любителем археологических или антропологических диковин, всеядной сорокой.

Той самой сорокой, что выискивает блестящие вещицы, странные штуковины и деформированные кости в кучах старого хлама у меня в голове, где свалены остатки разнообразных столкновений с жизнью, да еще Бак Роджерс, Тарзан, Джон Картер, Квазимодо и все остальные герои, пробудившие во мне желание жить вечно.

Как поется в старой песне «Микадо», «у него был свой маленький список», только мой список был вовсе не маленьким, и он привел меня в страну Вина из одуванчиков, и помог перенести страну Вина из одуванчиков на Марс, откуда я отрикошетил обратно в страну темного вина, в которую ночной поезд мистера Мрака прибывает задолго перед рассветом. Но самое первое и самое важное скопление существительных было наполнено шепотом листьев вдоль тротуаров в три часа ночи, похоронными караванами на пустынных железных дорогах и сверчками, которые вдруг умолкают без всякой причины, так что ты слышишь стук своего сердца, хотя лучше бы его не слышать.

Что приводит нас к последнему откровению…

В моем списке, составленном еще в школе, было Чудище, или, вернее, Чудище на чердаке.

Когда я был маленьким и мы жили в Уокигане, штат Иллинойс, у нас в доме была только одна уборная, наверху. Чтобы включить свет, надо было пройти почти до середины темного коридора. Я пытался уговорить отца, чтобы свет оставляли на ночь. Но электричество было недешево. Свет выключали.

Примерно в два или три часа ночи я просыпался, потому что хотел в туалет. Полчаса я лежал, разрываясь между мучительной необходимостью облегчить мочевой пузырь и страхом перед тем, что, я знал это точно, поджидало меня в темноте на ступенях чердачной лестницы. Наконец боль выгоняла меня из постели. Осторожно выбираясь в коридор, я говорил себе: беги со всех ног, подпрыгивай, включай свет, только не смотри вверх. Если взглянешь вверх прежде, чем включишь свет, оно будет там. Чудище. Кошмарное Чудище, притаившееся на лестнице. Поэтому беги вслепую; не смотри.

Я бежал, я подпрыгивал. Но каждый раз — это было сильнее меня — уже в самый последний миг я моргал и смотрел в жуткую темноту наверху. И оно было там, Чудище. Я кричал дурным голосом, и мчался обратно, и будил спящих родителей. Отец стонал и ворочался в постели, удивляясь, как у него получился такой вот сын. Мама вставала, находила меня, съежившегося в коридоре, включала свет и ждала, пока я сбегаю в туалет и спущусь обратно. Потом она расцеловывала мое залитое слезами лицо и укладывала мое дрожащее тельце в постель.

То же самое повторялось и следующей ночью, и следующей ночью, и следующей за ней. Доведенный до ручки моими истериками, отец откопал старый ночной горшок и засунул его мне под кровать.

Но я так и не излечился. Чудище осталось на лестнице навсегда. Мне удалось спастись, только когда мы перебрались на запад и мне уже было тринадцать.

Что я предпринял, недавно, по поводу этого кошмара? Ну…

• Предыдущая
• 5/27
• Следующая