1989 - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 23

Он перепрыгнул занудство механического конвейерного производства, позволив себе роскошь понимания искусства как детской игры. Остаться ребенком в мире цинизма — это героический подвиг. Он плещется, как голос дитя, в радужном океане красок, и поднятые его озорными ладошками брызги — это и есть неуловимая феерия его стиля. Один из китайских студентов Главной Академии Искусств сказал после выставки Раушенберга в Пекине в 1985 году: "Сначала мы устали спрашивать снова и снова — что означает то или иное на его картинах... Затем мы просто начали наслаждаться живописью..." Крупнейший поэт испанского языка Октавио Пас посвятил Раушенбергу поэму "Ветер , называющийся Боб Раушенберг". Многие его скульптуры — это ветряные мельницы, двигающиеся от ветра его энергии, но он сам — Дон Кихот с копьем. Вместе со своими товарищами— Джексоном Поллоком, Арчилом Горки — Боб, бывший хулиган, "инфант террибль" американской живописи, ныне стал общепризнанным классиком. После недавно ушедших таких гигантских фигур, как Пикассо, Макс Эрнст, Генри Мур, Марк Шагал, все, что сделано Рау-шенбергом, выросло по своему значению в образовавшемся вакууме. Величину таланта поэта нередко можно определить по одному признаку: если на стиль поэта легко писать пародию, только тогда он самостоятелен. Величину таланта художника можно определить по узнаваемости стиля его картин даже с дальней дистанции. У некоторых художников (Ив Танги, де Кирико, Фонтана) узнаваемость работ происходит благодаря единообразию. Но Пикассо, например, несмотря на все его разные периоды, узнаваем за километр. Таких легко узнаваемых, но в то же время разнообразных, все время меняющихся художников в сегодняшнем мире совсем мало. Раушенберг— один из них. Собственная детская влюбленность во все, что он делает, гипнотизирует и влюбляет в него других. Вот как он пишет об этом:

"У меня есть некоторые коллеги, которые относятся к искусству так, что они должны это делать профессионально и все. Я знаю некоторых выдающихся художников, которые в частной жизни признаются, что их работа для них — это скука, но это все-таки их работа или еще нечто. Я никогда не бываю счастливей, чем тогда, когда я работаю, и это все усугубляется. Я думаю, что я успокоюсь когда-нибудь, но кажется, что чем больше я делаю, тем больше это выглядит так, что должен сделать еще больше!"

Раушенберг наслаждается всем — своим творчеством, являющимся чем-то средним между живописью, скульптурой и коллажами. Он обожает любые материалы, превращая их в слуг своих (рантазий— краски, металлы, дерево, камень, мех, ткани, консервы, банки, автопокрышки. Он любит фотографию, и его неосуществленная мечта— снять Америку дюйм за дюймом. Он создал Р.О.С.1 — свою организацию и разбросал свои материализованные фантазии по многим странам — с невиданной щедростью человеческого общения. Думаю, если бы Маяковский был жив, они бы подружились с Раушенбергом и что-нибудь придумали бы сообща. Мало ли у кого на Земле всяких фантазий, но мало кто обладает талантом реализатора (рантазий, как Раушенберг. И вот Раушенберг— в Москве.

Что это означает для него и для нас?

Раушенберг прошел не только суровую школу Аль-берса, одного из пионеров американского абстракционизма, о котором он писал так: "Альберс был прекрасный учитель и невозможная личность". Возникновение Рау-шенберга и других сходных авангардистов XX века было, безусловно, генетически связано с великим русским авангардом, из которого ближе всего Раушенбергу, по-видимому, Кандинский. Таким образом, в каком-то смысле приезд Раушенберга в Россию — это возвращение к истокам. Для нас его выставка — это один из символов духовной перестройки нашего общества, когда те, в чьем ведении находятся выставочные залы, уже не могут закрыть их двери ни для Филонова под предлогом "искажения образа наших советских людей", ни для Раушенберга под предлогом борьбы с "растлевающим влиянием Запада".

Мы не имеем права отставать в познании всего нового, что делается на Западе в технологии и в искусстве. Иначе последствия будут катастрофические, и из бывшей страны авангарда мы превратимся на долгие годы в арьергардную отсталую страну с ракетами, неестественно гиперболизированными по сравнению со всем остальным. Профильтровав через себя все лучшее на Западе, что было отобрано у нас на долгие годы, мы, надеюсь, не станем на путь имитаторства, но зато и не будем изобретать деревянные велосипеды.

Западу тоже есть чему поучиться у нас — ив литературе, и в музыке, и в театре, и в кино, и в пластическом искусстве. Только мафиозность западного "маршан-ства" не позволяет нашим современным художникам попасть в постоянные экспозиции крупнейших музеев современного искусства. К сожалению, многие так называемые законодатели мод в искусстве пытаются искусственно разделить земной шар путем политической вивисекции на отдельные части, как лягушку. Но отдельных искусств не бывает. Мировое искусство, даже рассеченное на части, все равно волшебно срастается, как царевна-лягушка.

МАЛЕНЬКОЕ, НО ТЯЖКОЕ ЗНАМЯ

Депутатский значок — это маленькое, но тяжелое знамя. Это маленькое знамя надавливает сквозь лацкан на сердце. Надавливает до боли, потому что на него надавливают тяжкие проблемы. Народный депутат — это человек, чья профессия — быть виноватым во всем. Даже если эта вина личностно безвинная, ее все равно надо принимать как профессиональную ВСЕДОЗВОЛЕННОСТЬ. Прорвало в чьей-то квартире ржавые трубы? Ты ни при чем, но ты отвечаешь. Кандидат наук, сотрудница Харьковского НИИ избивает свою восьмидесятилетнюю мать, сживает ее со свету, пытается загнать в психушку, чтобы завладеть ее жилплощадью. Ты ни при чем, но ты отвечаешь.

Народный депутат — это последняя надежда всех потерявших надежду. Народный депутат может очень мало, но все думают, что он может все. Народный депутат, даже если он счастлив в личной жизни, — это несчастный от чужих несчастий человек. Несчастья становятся в нескончаемую очередь на депутатских приемах. Горы проштемпелеванных несчастий — в письмах и телеграммах со всей страны. Из-за того, что физически не можешь всех лично принять, всем сразу помочь, с ужасом замечаешь, что из борца против бюрократии ты сам можешь стать в чьих-то глазах бюрократом. От невозможности исполнить все, чего от тебя ждут, становишься пессимистом. Но нельзя показывать избирателям свой пессимизм, ибо это может перейти в его невольное внушение.

Народный депутат в ответе за национальную рознь, доходящую от лингвистических до кровавых ольстеров. За женщин и детей, ложащихся на рельсы, чтобы поезда с продовольствием не пришли к другим женщинам и детям, только другой национальности. За недостаточную энергичность сил правопорядка, допускающих резню, и, наоборот, за чрезмерную энергичность этих сил, переходящую в бессмысленную карательную жестокость. За трагические социальные первопричины забастовок и за их разрушительные экономические последствия.

Как провести перегруженный балластом, весь в пробоинах корабль государства между Сциллой анархии и Харибдой военно-полицейской диктатуры? Как вырулить между рифами национальных и социальных амбиций?

Народные депутаты должны быть лоцманами государственного корабля. Капитан, если он вовремя не будет предупрежден лоцманами, может посадить корабль на мель. Лоцманы, сделавшие своей профессией поддакивание, а не предупреждение об опасностях, сами по себе представляют разрушительную опасность. Мы уже несколько раз во время перестройки крепко ударились о непредугадан-ные рифы. Почему? Потому что экономическое и политическое лоцманство у нас в зачаточном состоянии. Выдающийся гематолог А. Воробьев, работавший вместе с доктором Гейлом, пишет: "Мы пожинаем богатый урожай, посеянный диктатурой, когда и чины, и звания раздавались... кучкой малограмотных людей, убравших настоящих ученых... Именно поэтому аварийность у нас не является случайностью, она — закономерна" (Новый мир. №3. 1989. — Е.Е.). Международная политика нашего государства за последние годы после риска доверия первых односторонних мораториев перешла в глобальную перестройку семейных взаимоотношений человечества. Заявленный примат общечеловеческих ценностей над классовой борьбой, вывод войск из Афганистана, осуждение (хотя и сильно запоздалое) нашего вторжения в 1968 году в Чехословакию восстановили утраченное доверие других государств к нашему, создали гарантию от возникновения мировой войны.