Щегол - Тартт Донна - Страница 133
- Предыдущая
- 133/204
- Следующая
– Но ведь не могут они тебе все одинаково нравиться! Да, конечно, я везде высматриваю ар-деко, – сказала Китси терпеливо переминавшейся рядом с нами продавщице, – я его, конечно, обожаю, но все-таки нам он может не совсем подойти, – а потом мне: – Ну, что думаешь?
– Да какой хочешь. Любой. Правда. – Я засунул руки в карманы и отвернулся, а она смотрела на меня, почтительно помаргивая.
– Ты какой-то нервный. Уж сказал бы, что тебе нравится.
– Да, но…
Я столько фарфора распаковал после “похоронных” распродаж и развалившихся браков, что была какая-то невыразимая печаль в этих девственно-свежих, сияющих витринах, в том, как негласно они заверяли: мол, чистенькая новенькая посуда обещает такое же безоблачное, беспроблемное будущее.
– Тот, в китайском стиле? Или “Птицы Нила”? Ну, Тео, ну, скажи, я ведь знаю, тебе какой-то из них больше нравится.
– Выбирайте любой, не ошибетесь. Оба они яркие, необычные. Этот попроще, на каждый день, – пришла на помощь консультанты, у которой “попроще” было, видимо, ключевым словом для уговоров замотавшихся капризных женихов. – Такой простой-простой, совсем нейтральный. – По протоколу, похоже, жених выбирал посуду на каждый день (для вечеринок в честь Супербоула с парнями, гыгыгы), а вот “для торжественных случаев” сервизы выбирали эксперты-дамы.
– Сойдет, – сказал я, когда понял, что они ждут от меня какого-то ответа – вышло чуть суше, чем я хотел.
Как-то не получилось у меня изобразить бурный энтузиазм при виде незатейливой белой посуды, особенно по четыреста долларов за тарелку. При взгляде на нее мне вспоминались милые старые дамочки в платьицах от “Маримекко”, с которыми я иногда встречался в башне “Ритца”: прокуренные, отюрбаненные, пантерно-обраслеченные вдовушки, решившие перебраться в Майами, квартиры у них были заставлены мебелью из хромированной стали и затонированного стекла, которую в семидесятых им впаривали декораторы по цене “королевы Анны”, но теперь (как мне с неохотой приходилось им сообщать) ценности она никакой не представляла, и перепродать ее нельзя было даже за полцены.
– Фарфор… – Свадебная консультанты провела по краешку тарелки пальчиком с нейтрально-светлым маникюром. – Знаете, как бы мне хотелось, чтобы мои пары относились к хрусталю, серебру, фарфору?.. Как к части вечернего ритуала. Вино, веселье, семья, единство. Дорогой сервиз – это отличный способ привнести в ваш брак нотку романтики, изысканности.
– Да, точно, – повторил я.
Но мысль эта привела меня в ужас, и отбить ее привкус не смогли даже две “Кровавых Мэри”, которые я выпил у “Фреда”.
Китси все разглядывала сережки – как мне казалось, с сомнением.
– Ладно, слушай. Я надену их на свадьбу. Они прекрасные. И я знаю, что это сережки твоей мамы.
– Я хочу, чтобы ты надела то, что хочется тебе.
– А я скажу тебе, что я думаю, – она игриво потянулась ко мне, взяла за руку. – Я думаю, тебе нужно поспать.
– Совершенно верно, – ответил я, прижав ее ладонь к лицу, вспомнив о том, до чего же мне повезло.
Все произошло очень быстро. Не прошло и двух месяцев со дня моего ужина у Барбуров, а мы с Китси уже виделись почти каждый день – долго гуляли, вместе ужинали (когда в “Матч 65” или в “Ле Бильбоке”, а когда и сэндвичами на кухне), вспоминали старые времена: Энди, дождливые воскресенья за игрой в “Монополию” (“вы с ним были такие пройдохи… я против вас была все равно что Ширли Темпл против Генри Форда с Джей Пи Морганом”), как она ревела однажды вечером, потому что мы вместо “Покахонтас” заставили ее смотреть “Хеллбоя”, и наши мучительные вечера в выходных костюмчиках – для маленьких мальчиков уж, конечно, мучительные – сидишь, зажавшись, за столом в “Яхт-клубе”, пьешь кока-колу с лаймом, мистер Барбур вечно выглядывает своего любимого официанта Амадео, на котором он настойчиво отрабатывал свой нелепый – в духе Шавье Кугата – испанский… школьные друзья, вечеринки, нам с ней всегда было о чем поговорить – а это помнишь? а это? а помнишь, как мы?., не то что с Кэрол Ломбард, там, кроме бухла и секса, говорить-то особо было и не о чем.
Впрочем, мы с Китси тоже были довольно разные, но это-то нормально: в конце концов, как рассудительно заметил Хоби, разве брак не должен быть единством противоположностей? Разве не должен был я привнести в ее жизнь новую струю, как и она – в мою? А кроме того (как я сам себе втолковывал), не пора ли было Сделать Шаг Вперед, Отпустить Ситуацию, отступиться от ворот запертого для меня сада? Жить Настоящим, Сегодня и Сейчас – вместо того, чтоб горевать о том, чего у меня никогда не будет? Годами я варился в парнике разрушительной тоски: ПиппаПиппаПиппа, упоение и уныние без конца, от каких-то совершенно незначительных мелочей я то в небеса взмывал, то погружался в онемелую депрессию – от одного ее имени в телефоне, от имейла, подписанного “С любовью” (Пиппа так все свои имейлы подписывала – кому бы ни писала), я целый день летал как на крыльях, но, если она вдруг звонила Хоби, а меня позвать не просила (ну а с чего бы?), отчаянию моему не было предела.
Я врал сам себе и прекрасно это понимал. Хуже того: ниже ватерлинии моя любовь к Пиппе мутнела, мешаясь с любовью к маме, с маминой смертью, с тем, что я потерял маму и никак не мог ее вернуть. И эта вот моя слепая детская жажда спасать и спасаться, переиграть прошлое и изменить его отчего-то алчно перекинулась на нее. То была развинченность, то была болезнь. Мне чудилось то, чего на самом деле не было. Еще чуть-чуть – и я буду точь-в-точь одиночка-полубомж, который таскается за случайно замеченной в торговом центре девушкой. А правда была такова: мы с Пиппой виделись от силы раза два в год, мы перебрасывались имейлами и эсэмэсками – но не так чтобы постоянно; когда она приезжала, мы обменивались книжками и ходили в кино, мы были друзьями – и только. Мои надежды на то, что у нас с ней завяжутся отношения, были совершенно несбыточными, а вот беспросветные метания и переживания были отвратительной правдой жизни. Так стоила ли беспочвенная, безнадежная, безответная страсть того, чтоб положить на нее всю жизнь?
Рвать со всем я решил сознательно. Я всего себя этим искалечил, как животное, которое, чтоб вырваться из капкана, отгрызает себе лапу. Но ведь получилось – и там, на другой стороне, меня ждала Китси – с озорным крыжовенно-серым взглядом.
Нам с ней было весело. Нам было хорошо. Она впервые проводила лето в Нью-Йорке – “впервые за всю-всю жизнь”, дом в Мэне стоял заколоченный, дядя Гарри со всем семейством уехал в Канаду, на Мадленские острова – “и я тут с мамочкой немножко умаялась, ну, пожалуйста, вытащи меня куда-нибудь. Давай на пляж съездим в выходные?” И в выходные мы с ней поехали в Ист-Хэмптон, заночевали в доме у каких-то ее друзей, которые на лето уехали во Францию, и потом на неделе встречались после работы, пили тепловатое вино на летних верандах – безлюдные вечера на Трайбеке, пышут жаром тротуары, горячий ветер из подземки сдувает искорки с кончика моей сигареты.
Зато в кинотеатрах всегда было прохладно, и в зальчике “Кинга Коула”, и в устричном баре на центральном вокзале. Два раза в неделю Китси, в шляпке, в перчатках, в аккуратной юбочке и кедах-“перселлах”, обмазавшись с головы до ног аптечным солнцезащитным кремом (как и у Энди, у нее была аллергия на солнце), садилась в черный “мини-купер”, багажник у которого был специально переделан так, чтоб влезала сумка с клюшками для гольфа, и ехала в Шиннекок или Мейдстоун.
Но в отличие от Энди Китси порхала, щебетала, нервно хихикала над своими же шутками, проскакивали в ней отголоски брызжущей энергии ее отца, но без его отстраненности, без его иронии. Ей напудрить лицо, налепить мушку – и готова версальская фрейлина, белокожая, розовощекая, конфузливая хохотушка. И в городе, и за городом она носила коротенькие платьица-рубашки, разбавляя их винтажными бабулиными сумками из крокодиловой кожи, ковыляла повсюду в высоченных лабутенах пыточного вида (“Туфельки бо-бо!”), куда она вклеивала бумажки со своим именем и адресом, на случай если вдруг скинет их – потанцевать, поплавать, а потом позабудет, где бросила: серебристые туфли и вышитые туфли, остроносые туфли, туфли с бантиками, по тысяче долларов за пару. “Свинтус!” – вопила она с лестницы мне вслед, когда я в три утра – до чертиков навидавшись ромом с колой – наконец выкатывался от нее и ловил такси, потому что утром нужно было поработать.
- Предыдущая
- 133/204
- Следующая
