Полынные сказки (с илл.) - Коваль Юрий Иосифович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/19
• Следующая

Интересные и очень простые люди были полыновцы. Они и сами были какие-то полынные — тихие, степные, полевые.

Гордостью села были девушки.

В праздничные дни они выходили на улицу в белоснежных длинных рубашках, которые назывались «панар». Подолы их были чудесно, причудливо расшиты. А пояса! Какие пояса! Это не были даже пояса, а бесконечные сложные украшения из разноцветных шерстяных ниток.

К поясам подвешивали девушки серебряные колокольчики, на шее висели ожерелья в пять рядов из разных монеток, и когда девушки выходили гулять — звон стоял на всю Полыновку.

И много жило в Полыновке разного народу, но раньше всех и лучше всех Лёля узнала Марфушу.

Умница была Марфуша, настоящая умница. В школу она приходила в белой вышитой рубашке и в красном фартуке.

В семье, кроме неё, было ещё пятеро детей, и ничем не отличались они от других полыновцев, кроме одного. У всех детей были прекрасные белые валенки.

Отец Марфуши валенки валял. Рядом с их домом был сделан навес, и длинные стояли столы, которые были завалены валенками, самыми разными — белыми и серыми, детскими и взрослыми. Вся Полыновка ходила зимою в валенках, которые свалял Никифор-батей. Так звали Марфушиного отца — Никифор-батей.

«Батей» — это удивительное слово добавляли полыновцы к имени взрослого мужчины, отца семейства, и ничего особенно оно не означало, а просто означало — «дядя», но звучало здорово:

— Здравствуй, Никифор-батей!

А мать Марфушину звали Алёнакай. И это слово «кай» добавляли полыновцы к имени взрослой женщины, означало оно просто «тётя», а звучало серьёзно и уважительно:

— Здравствуй, Алёнакай!

Дома у Марфуши было множество дел, она и отцу помогала и матери, но душа её всегда была в школе. Она прибегала в школу, как только у неё случалась свободная минута. Она помогала Татьяне Дмитриевне: мыла окна, подметала пол и нянчилась с Лёлей. Марфуша мечтала стать учительницей.

А другим важным учеником был в школе Максим. В школу он попал поздно и был старше всех ребят. Мать его была почти совсем слепая, и Максим помогал ей и тесто месить, и хлебы печь. Делал он это очень хорошо. И вообще всё на свете Максим делал очень хорошо: и самовар ставил, и печь топил, и дрова колол, но самое удивительное — он умел нарисовать человеческую руку. А уж это всем известно, кто умеет нарисовать человеческую руку — настоящий художник.

И Максим, и Марфуша, и вообще все полыновцы любили блины. Пшённые блины!

Что за чудо были эти блины — ноздрястые, пушистые!

Есть их надо было прямо со сковородки да макать в сметану и кислым запивать молоком.

В праздничные дни полыновцы приносили в школу Татьяне Дмитриевне простоквашу и сметану в глиняных кувшинах и завёрнутые в чистое полотенце пшённые блины.

На блины собирались в школу ребята. Приходила Марфуша, приходил Максим.

— Хочешь сказку под блины? — спрашивала у Лёли Марфуша.

— А какую сказку?

— Расскажу я сказку длинную, — серьёзно говорила тогда Марфуша, — не простую сказку — блинную. Ну, какую хочешь сказку? На один блин или на два?

— Давай на три.

— Ну так слушай сказку в три блина длиной.

Сказки свои Марфуша рассказывала очень-очень давно, и прошло много лет, прежде чем я их услышал, а потом прошло ещё много-много лет, прежде чем я стал их вам рассказывать. Сейчас уже нет на свете Марфуши, а я ещё есть. Поэтому слушайте Марфушину сказку, как я её вам расскажу.

Жила-была на свете мышка. Она очень любила блины.

Вот как-то испекла она три блина.

Съела первый блин, а он получился комом — встал у неё в горле — ни взад ни вперёд. Первый блин всегда комом.

«Ну ладно, — думает мышка, — съем второй блин. Второй первого прошибёт».

Съела она второй блин, а он тоже комом встал.

«Не прошибает, — думает мышка. — Съем третий».

Съела третий — и третий делу не помог.

Выскочила мышка из норки, бегает по лесу, приговаривает:

Добежала она до старого дуба, который рос на опушке.

Встала под дубом и подпрыгивает на одном месте, чтоб блинчики поутряслись.

Услыхал дуб, как мышка блинчики уговаривает, и смешно ему стало. «Вот, — думает, — какая глупая мышка. Шугану-ка я её».

Уронил он жёлудь, да так ловко, что прямо в мышку попал.

Тут первый блинчик и проскочил от страху.

— Что такое? — пискнула мышка. — Что это падает?

Усмехнулся дуб: какая глупая мышка попалась! Шевельнул ветвями и шепнул:

— Небо!

Тут от страху и второй блинчик проскочил, а сама мышка бросилась бежать со всех ног.

— Эй, девушка! — крикнула ей крыска. — Куда бежишь?

— Ой, крыска-сестрица! Небо падает! Понимаешь? Падает небо! Такой здоровенный кусок на меня упал! Бежим!

Напугалась крыска, дунула за мышкой следом. Бежит и думает:

«Уж если небо кусками падает — куда от него убежишь?»

— Эй, грызуны! Куда бежите? — крикнул им заяц.

— Незнамо куда, — ответила крыска, — где небо не падает.

— А чего оно здесь, падает, что ли?

— А ты чего, сам, что ли, не видишь?

Глянул заяц на небо — ого! О-го-го! Падает! Прямо на зайца! И пустился заяц бежать!

Так бежали мышка, крыска и заяц и всем рассказывали, что небо падает. И скоро уже бежали за ними и волк и лиса.

Бегали они, бегали, опять к старому дубу прибежали.

Стоят под дубом, кричат:

— Небо! Дорогое наше небо! Не падай! Умоляем!

— Вы чего это раскричались? — строго спросил их старый дуб.

— Да как же, дяденька, не кричать да не плакать, ведь небо падает.

— Ах вы, чудаки-чудаки, — сказал дуб. — Это вы падёте, и я упаду, а небо будет стоять вечно.

Тряхнул дуб ветвями — посыпались жёлуди. Кому по лбу жёлудь попал, кому — по загривку.

Кинулись звери кто куда — врассыпную. И тут уж, конечно, у мышки и третий блинчик проскочил.

Полыновцы часто рассказывали сказки своим детям. Но самое удивительное, что и сказки рассказывали и так просто между собой они говорили на особом, на полынном языке. Казалось, что слова и сами звуки их голоса пронизаны степным ветром, пропитаны полынью.

Давно-давно, в древние времена, пришли сюда люди с Севера, со скалистых морозных гор. Они остановились посреди бескрайней степи — поразила их степь, залитая солнцем, обрадовал запах полыни.

Они остались жить в степи, и у дороги родилась деревня — Полыновка.

А вокруг были русские деревни, русские города. Земля русская приютила полыновцев, стала для них родной землёй.

Вот так и получилось, что рядом с русским народом жил другой народ — полыновцы. По-настоящему народ этот назывался — мокша, а земля вокруг — Мордовия.

Вот уж кому было трудновато, так это Татьяне Дмитриевне. Она-то была русская и учила полыновцев грамоте и письму на русском языке, потому что на полыновском в те далёкие времена не было книг.

Вот, к примеру, на уроке Татьяна Дмитриевна спрашивает ученика:

— Где твоя тетрадка?

А он отвечает:

— Кати коса…

«Какая коса? — думает Татьяна Дмитриевна. — Куда её катить? Нет уж, не буду я катить свою косу».

А коса у ней была — большая, красивая коса, которую она иногда укладывала вокруг головы, а иногда выпускала на плечи.

— Где же твоя тетрадка? Куда ты её девал?

— Кати коза…

Этого ещё не хватало — козу катить!

А на полынном языке «кати коса» означает — «не знаю где», а «кати коза» — «не знаю куда».

Много ещё было странных и красивых слов у полыновцев, и Лёля все эти слова понимала. Она с детства говорила сразу на двух языках.

И было удивительное слово — «ломань».

На полыновском языке это слово означало — «человек».

• Предыдущая
• 4/19
• Следующая