Капитан полевой артиллерии - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/72
• Следующая

– Что ж, ваше благородие, повременить читать? Самое-то интересное про Вриони этого осталось…

– Да, повремени, Петруша, повремени,- одергивая китель и проводя рукой по гладкой голове, сказал следователь.- Протоколировать изготовься. Тут поинтересней дело, с Лихуновым этим…

Ввели Лихунова, державшего руки за спиной, с серым, помятым из-за бессонной ночи, проведенной в камере предварительного заключения, лицом. Акантов с улыбкой поднялся, вежливо предложил Лихунову садиться, долго расспрашивал о совершенно постороннем и лишь спустя минут десять, со вздохом, словно подчиняясь печальной необходимости вести допрос, начал спрашивать обычное: о возрасте, месте службы и прочее. Лихунов был хмур, но отвечал точно и с готовностью – он ждал подходящей минуты, чтобы рассказать следователю об услышанном в лавке разговоре, однако Акантов не спешил касаться вчерашнего трагического эпизода, а копал издалека:

– Расскажите-ка, господин капитан, о том, как штабс-капитан Васильев застрелил в вашем присутствии военнопленного австрияка Вальтера Зинклера?

Лихунов знал, что когда-нибудь его будут спрашивать о случившемся в Юрове, но сейчас он был не готов к ответу, поэтому рассказывал долго, начав с того, как Залесский стал пробовать лепешку австрияка. Следователь слушал его подчеркнуто внимательно, будто от этого зависела его собственная судьба, а не судьба Васильева или Лихунова.

– Да, спасибо вам большое за рассказ, – поблагодарил Акантов Лихунова. – Все это слово в слово совпадает с показаниями штабс-капитана. К тому же следственное вскрытие тела вашего покойного дивизионного показало наличие большой дозы мышьяка, от которого и скончался Залесский. Но ведь ни Васильев, ни вы об отравлении знать наверняка не могли, так почему же, скажите, дело дошло до ужасной, кровавой той расправы? Вы, господин капитан, – наставительно говорил следователь, – могли бы догадаться, что стрелять в военнопленных, пусть даже подозреваемых в отравлении, нельзя ни под каким видом, ибо деяние сие влечет за собой последствия международного, политического толка. Ведь этот пустяковый с виду эпизод – подумаешь-де, пленного убили! – скоро всем известен будет – товарищи убитого постараются. И вот пойдет по всей Европе гулять молва, что русские без суда и следствия расстреливают пленных. Ай-ай, как нехорошо, нехорошо, господин капитан! – укоризненно покачал лысой головой Акантов.

Лихунов усмехнулся:

– Мне кажется, покамест Европа лишь дивится нашей мягкости в обращении с пленными. Знаете, когда в сентябре четырнадцатого я ехал на фронт, то всю дорогу встречал поезда с пленными из-под Львова. Видели бы вы, как относились к ним наши солдатики. Они оделяли их табаком, сахаром, хлебом, мясом даже. Торговки на станциях давали им булки и другую снедь даром. В некоторых городах пленных врагов встречали цветами, лучшие лазареты предоставлялись раненым австрийским и немецким офицерам. Мы, русские офицеры, ехали с Дальнего Востока на театр войны в вагонах третьего класса, а встречные пленные, не раненные даже, роскошествовали в вагонах первого и второго. Разгуливают они почти на свободе, а в Киеве недавно отдали приказ, ограничивающий посещение немцами театров, кафе, ресторанов. Мне писали из Никольска, что осенью и зимой пленные австрийские офицеры дневали и ночевали в семьях офицеров, сражавшихся в это время за честь родины, и только резкий протест денщиков, явившихся к начальнику гарнизона и попросившихся на фронт, чтобы бить врагов, а не прислуживать им, заставил начальство обратить внимание на ненормальность всего этого!

Последние слова Лихунов произнес со злобой и раздражением, что заставило следователя нахмуриться и изменить прежний приветливый тон на враждебный:

– А, ну так я понимаю теперь – пленных, конечно, нужно стрелять, а не кормить их булками!

Лихунов презрительно пожал плечами:

– Не понимаю вообще, чего вы от меня хотите. Я военнопленных не убивал и приказа расстреливать их тоже не давал.

Следователь неприятно ощерился, привстал со стула, опираясь ладонями о зеленое сукно, и шепотом сказал:

– Да, не стреляли и не приказывали стрелять, но проявили молчаливое попустительство незаконному деянию. – Акантов уселся и уже громко продолжал: – Я опросил свидетелей происшедшего у станции Юров – все показания сходятся на том, что вы, способный вверенной вам властью предотвратить убийство военнопленного, не сделали этого, а потому вина отчасти ложится и на вас.

– Вина? – очень удивился Лихунов. – Да какая же на мне вина? Я вовсе не предполагал, что Васильев будет стрелять в австрийца!

– Да, вы не предполагали, но предотвратить убийство у вас было время! Вы могли схватить штабс-капитана за руку или просто отвести оружие в сторону! – разъяренно говорил Акантов, радуясь тому, что уличает виноватого. – Вы, капитан, просто не захотели это сделать!

Следователь некоторое время в упор смотрел на Лихунова, пока тот не сказал с насмешкой:

– Извините, но, мне кажется, вы совершенной ерундой занимаетесь.

– Почему же ерундой? – скрестил на груди свои длинные руки Акантов и наклонил к плечу голову.

– Да потому, что, вместо того чтобы моему дивизиону выступить на позицию, которую, уверен, еще нужно готовить к обороне, вы лишили дивизион своего командира, очень нужного ему именно сейчас, когда не за горами штурм крепости! Вы что, не слышите! – Лихунов показал на растворенное окно, откуда в комнату втекал неясный гул далекой канонады.

– Я слышу, слышу! – закивал Акантов. – Но сообщу вам, что крепости нужны благонадежные офицеры, а не запятнавшие себя сомнительными проступками. Защита отечества – это право избранных, это святая обязанность лучшей части нации! Вы это понимаете? А вы появляетесь в крепости, имея на себе такое пятно, как попустительство убийству военнопленного, что, уверен, в видах политических нашей стране совсем даже неудобно. Потом же вы, напившись в буфете, устраиваете дебош, который лишь ввиду вмешательства старшего офицера не закончился кровавым столкновением. Вы, полагали, мы не узнаем об этом? Нет, узнали! Мы все хотим знать о наших офицерах, потому что нам не все равно, кто станет оборонять Новогеоргиевск!

Лихунов рассмеялся:

– Поверьте мне, я уж присмотрелся немножко к защитникам вашей крепости – моим присутствием на оборонительных рубежах испортить положение будет трудновато!

– Что вы хотите сказать?

– А то, что пьянице очень трудно быть хорошим артиллеристом. В нашем деле нужна ясная голова и твердая рука, впрочем, как и в других воинских профессиях.

– Зато они не стреляют в людей, подобно вам! – запальчиво крикнул следователь и стал рыться в папке с бумагами. – Итак, все то, о чем говорили мы с вами прежде, было лишь прелюдией, увертюрой. Переходим к главному.- Акантов поудобней уселся, переплел пальцы обеих рук и снова заулыбался. – Прошу вас поведать, что вы знаете о том человеке, которого вы вчера застрелили.

Лихунов, пересиливая отвращение к следователю, стал рассказывать о подслушанном в лавке разговоре, но говорил неохотно, потому что совсем не был уверен в том, что ему поверят. Следователь, однако, слушал внимательно, делал какие-то записи на листке бумаги, переспрашивал. Разговор шофера и лавочника попросил пересказать. Когда Лихунов закончил, он долго сидел, насупив брови и потирая рукой острую макушку своего гладкого черепа.

– Значит, говорите, речь шла о каком-то товаре? – спросил он наконец у Лихунова.

– Под товаром, как я понимаю, подразумевался чертеж форта Северной группы. В дальнейшем у них и шел разговор об этом, причем один из голосов уверял, что скоро сделает ключи с оригинала, находящегося у Пузыря.

– Кто же этот Пузырь? – насмешливо спросил Акантов.

– Я думаю, что имелся в виду их высокопревосходительство генерал-от-кавалерии Бобырь.

– Какая у вас богатая фантазия, – улыбнулся следователь.

– При чем тут моя фантазия? – вспылил Лихунов. – Все яснее ясного. Шофер коменданта имеет доступ в покои их высокопревосходительства…

• Предыдущая
• 27/72
• Следующая