Вперед, на Запад! - Кингсли Чарльз - Страница 32

• Предыдущая
• 32/68
• Следующая

— Хорошо, сеньор, если вы видите обиду там, где вас не хотят обидеть. Только я предупреждаю вас, со всяческими извинениями за кажущуюся поспешность, что то желание, которое, по-видимому, есть у вас, вам не позволят осуществить.

— А что может помешать мне? — спросил испанец.

— Разве вам не известно, — ответил сэр Ричард вопросом на вопрос, — что наши миряне смотрят на смешанные браки с неодобрением?

— Брак, сэр? Кто разрешил вам упомянуть при мне это слово?

Взгляд сэра Ричарда омрачился. Испанец возбудил в нем подозрение, которое не вполне соответствовало действительности.

— Возможно ли, сеньор дон Гузман, что я, к стыду моему, должен употребить худшее слово?

— Говорите все, что хотите, сэр. Все слова для меня одинаковы, так как, справедливы они или нет, я одинаково буду отвечать на них только мечом.

— Если вы сочтете возможным позабыть то, что вы сейчас произнесли в вполне простительном порыве гнева, вы найдете во мне, как всегда, самого преданного слугу и хозяина. В противном случае вам надлежит лишь указать, куда угодно вам, чтоб были посланы ваши вещи, и я с безграничным сожалением подчинюсь вашему приказанию.

— В ближайшую таверну, сеньор, — принужденно ответил дон Гузман и быстро удалился.

Его багаж был послан по указанию. В тот же день он нанял лодку до Аппельдора и исчез неизвестно куда.

Всем провинциальным городам свойственна любовь к скандалам, и хотя все участники старались сохранить дуэль в секрете, но еще до обеда весь Байдфорд знал, что произошло, и даже много больше. Хуже того, — бедная Рози в мучительном страхе видела, как сэр Ричард Гренвайль вошел в комнату ее отца и, запершись с ним, просидел больше часа. Когда он ушел, старый Солтэрн пришел наверх с палкой в руках и, основательно выбранив ее за нечто гораздо худшее, чем флирт, так ее поколотил, что ее бедные бока в течение долгого времени были покрыты черными и синими пятнами. Затем, посадив дочь перед собой в седло, он отвез ее за двадцать миль в ее старую темницу на мельнице Стоу и приказал ее тетке смирить ее дерзкий нрав, посадив ее на хлеб и воду. Это приказание было охотно исполнено старой дамой, которая всегда таила злобу против Рози. Среди злых шуток, насмешек и почти открытых намеков на то, что она — позор своей семьи, невинное дитя в течение двух недель орошало слезами свою подушку, простирая руки к далекому океану, призывая дона Гузмана вернуться и взять ее, куда он хочет, а она будет жить для него и умрет за него.

И, быть может, она звала не напрасно.

После долгих лет отсутствия Эмиас возвращался на родину. Грустные мысли овладели им, когда он увидел перед собой широкую сверкающую реку, длинный мост и белые домики, лепящиеся по склону холма. Его мать не жила больше в Бэруффе. Уступая настояниям своего старшего сына, она переселилась к нему в Лондон. И — увы! — Норшэм и Байдфорд также опустели для Эмиаса, так как, подъехав к дому Ричарда Гренвайля, он узнал, что тот в Ирландии, а леди Гренвайль — в Стоу. Тогда он поехал обратно вдоль главной улицы к той самой корабельной таверне с низкими окнами, где принесло свою клятву братство Рози, и уселся в той же комнате, где они ужинали.

— А! Капитан Лэй, — засуетился хозяин. — Байдфорд совсем опустел, и в нем нет ничего интересного, сэр. Закажите пинту хересу, сэр, для аппетита. Помните вы мой старый херес? Джен! Хересу и сахару, живо, пока я стащу сапоги с капитана.

Эмиас сидел усталый и грустный, а хозяин гостиницы продолжал болтать.

— Ах, сэр. Странные дела творятся со времени вашего отъезда. Вы должны знать испанского капитана, пленника?

— Того, что я прислал сюда из Смервика?

— Вы прислали? Тогда вы, быть может, уж слышали?

— Как мог я слышать? Что?

— Он удрал.

— Не уплатив выкупа?

— Этого я не могу сказать, но с ним ушла и девушка, дочь Солтэрна.

— Рози Солтэрн, дочь мэра — Роза Торриджа?

— Да, она, но что с вами?

Эмиас откинулся на спинку кресла с таким расстроенным лицом, что хозяин, взглянув на него, сказал себе:

«А, бедный молодой человек, он — один из тяжело пострадавших».

— Как старик? — спросил Эмиас, помолчав немного.

— Переносит это довольно хорошо, сэр, но он очень изменился. Ни с кем не разговаривает. Некоторые говорят, что у него голова не совсем в порядке; он стал скупым, ничего не ест, кроме хлеба, и не пьет, кроме воды, и целые ночи напролет проводит в ее комнате, перебирая ее платья. Говорят, что он был слишком строг с ней, и это довело ее до такого поступка. Я знаю одно, что он ни разу не зашел сюда выпить хоть каплю вина (а он приходил каждый вечер аккуратно, словно городские часы), с тех пор как она ушла. Он пришел только один раз, дней десять тому назад; он тогда встретил у дверей молодого Карри, и я слышал, как он спросил мистера Карри, когда вы вернетесь.

— Надень мне опять сапоги. Я пойду повидать его.

— Но не уйдете же вы так поздно с пустым желудком?

— Наполни желудки моих людей и не беспокойся о моем. Сегодня базарный день, не правда ли? Пошли узнать, в городе ли еще Карри. — И Эмиас быстро вышел и пошел вдоль набережной к Мостовой улице. Он постучал в дверь Солтэрна. Солтэрн сам открыл ему со своей обычной суровой вежливостью.

— Я видел, как вы шли по улице, сэр. Входите же, входите. Я разучился быть вежливым. — Он ввел Эмиаса в гостиную и сейчас же послал учеников в одну сторону, а повара — в другую.

— Вы не должны беспокоить себя, чтобы раздобыть мне ужин.

— Я должен, сэр, и ужин и лучшее вино; у старого Солтэрна была не одна бочка аликантского в старое время, в старое время, сэр.

И старик вышел отдать распоряжения. Эмиас сел, ожидая, что будет дальше, смущенный внезапной веселостью старика и его гостеприимством, так не похожим на то, что он ждал на основании слов хозяина гостиницы. Спустя минуту один из учеников вошел, чтоб накрыть стол, и Эмиас спросил его, как живет его хозяин.

— Спасибо, что вы пришли, сэр, — сказал мальчуган.

— Но почему?

— Потому что будет повод для нас, бедных, получить немного жареного мяса. Мы наполовину умерли с голоду за эти три месяца — хлеб и сало, хлеб и сало — ох, горе! А теперь он послал в гостиницу за цыплятами, за дичью и салатом и за всем, что только можно купить за деньги, а вниз в погреб вытащить лучшее вино, — и мальчик громко чмокнул губами в предвкушении вкусного ужина.

— Он лишился рассудка?

— Я не могу сказать. Но он говорит: ему нужно собрать много денег, потому что он собирается начать большое дело, а какое, он никому не говорит. Его теперь по всему городу все называют «хлеб и сало», — по секрету сообщил Эмиасу ученик.

— Они называют, называют, бездельник! Вот увидишь, завтра начнут называть меня «хлеб без сала», — и старый Солтэрн, подойдя сзади, хотел было дать бедному малому по уху, но, к счастью, вспомнил, что держит по паре бутылок в каждой руке.

— Дорогой сэр, — сказал Эмиас, — не думаете же вы, что мы вдвоем выпьем это вино?

— Почему нет, сэр? — ответил Солтэрн отвратительным полуиздевательским тоном, поглаживая свой подбородок и четырехугольную седеющую бороду. — Почему нет? Почему мне не веселиться, когда я имею честь принимать у себя в доме благородного капитана, капитана, который плавал по морям и резал горло испанцам и может еще перерезать, сэр?

«Какая цель у этого старика? — подумал Эмиасю — Льстит он мне или издевается надо мной?»

— Гм! А! Не имеет смысла торопиться. Я не торопился. Нет, я ждал вас; и вот вы явились, и вам рады, сэр! А вот и ужин — неважный, как видите. Каплун и пара куропаток. Я не имел времени приготовить вам угощение, какого вы заслуживаете.

И так продолжалось в течение всего ужина. Старик не позволил Эмиасу вставить ни слова, осыпая его грубой лестью и заставляя пить, а когда убрали со стола и собеседники остались вдвоем, он стал настолько невыносим, что Эмиас принужден был добродушно пожурить его.

• Предыдущая
• 32/68
• Следующая