Полковник советской разведки - Ростовцев Алексей Александрович - Страница 5

«Ленц» оказался высоким крепким парнем весьма независимого и, я бы даже сказал, ершистого вида. Чтобы он сразу не послал нас к чертовой бабушке, мне пришлось с места в карьер объявить ему, что речь пойдет о завещании его отца.

– О духовном завещании, – уточнил я, когда он сел. – Ваш отец не рассказывал вам о годах, проведенных в русском плену?

– Конечно, рассказывал. Должен заметить, что он никогда не говорил плохо о России и русских.

– Думаю, что у него не могло быть оснований для высказываний подобного рода. Не упоминал ли он о городке Армавире на Северном Кавказе?

– Упоминал. Там отец учился в антифашистской школе, там у него был роман с русской поварихой и там ему вырезали аппендицит.

Про аппендицит я ничего не знал, но уверенно стал развивать предложенную тему.

– Это была нелегкая операция. Запущенная болезнь на грани перитонита. Наши врачи буквально вытащили его из могилы.

– Откуда вам известны такие подробности?

– Из досье вашего отца.

Он удивленно поднял брови. И тут я положил перед ним подписку покойного Вебера. Подобные документы обычно производят впечатление разорвавшейся бомбы. Не давая «Ленцу» опомниться, я продолжал:

– Когда ваш отец вернулся из плена, он был беден, как церковная мышь. Мы помогли ему открыть адвокатское бюро и помогали в дальнейшем, когда ему приходилось туго. Его заслуги перед советской разведкой трудно переоценить. Под скромной личиной провинциального адвоката скрывался гений разведки. Многие крупнейшие скандалы века связаны с его именем, но об этом никто никогда не узнает. Тридцать лет мы рука об руку боролись вместе против фашизма и милитаризма, охраняя мир на земле, но только когда его не стало, мы почувствовали всю невосполнимость утраты. Мы низко склоняем головы перед его памятью.

– Вы хорошо знали отца? – спросил «Ленц», поднося платок к глазам.

– Когда я говорю «мы», то имею в виду не себя, а нашу очень солидную и всемирно известную фирму.

– Вы говорили о каком-то завещании.

– Разве отец ничего не успел сказать вам об этом? Мы ему позволили, потому что давно знаем вас как человека, которому можно доверить любую тайну.

– Он ничего не говорил мне.

– Значит, не успел. На последней встрече с нами он сказал, что после смерти его место в наших рядах займете вы.

«Ленц» помолчал с минуту, опустив голову, потом спросил:

– Я должен написать такое же обязательство?

– Да, – ответил я и начал диктовать ему подписку о сотрудничестве.

Когда мы с Колей возвращались на службу, мой юный коллега поинтересовался:

– Алексей Дмитриевич, если бы у вас был сын, вы порекомендовали бы ему пойти в разведку?

– Ни в коем случае, – ответил я. – Оперативные сотрудники разведки мало живут. Их средний возраст сорок семь лет.

– Это единственная причина?

– Единственная.

Коля стушевался и на всем пути до комендатуры не проронил более ни слова.

Это было лет сорок тому назад. Я служил тогда в Нефтегорском областном управлении КГБ, и стаж моей работы в ЧК исчислялся не десятилетиями, а месяцами. Однажды меня вызвал начальник отдела полковник Прядко и велел составить справку по архивному делу «Суржа».

– Даю тебе две недели, – сказал он. – Не управишься, прибавлю дня два-три, но не больше.

– Зачем мне столько? – удивился я. – Завтра справка будет у вас на столе.

– Нэ кажи гоп, – хохотнул полковник. – И запомни: самонадеянность не украшает чекиста.

Он протянул мне подписанное им требование на получение дела в архиве и погрузился в чтение длинной шифровки из Центра. Я повернулся через левое плечо и покинул руководящий кабинет. В архив спустился вприпрыжку, насвистывая марш Радамеса. Во мне кипела жизнь. Мне было двадцать четыре года, и на здоровье я не жаловался.

Архивариусу старику Семикову понадобилось менее минуты, чтобы испортить прекрасное мое настроение.

– А где мешки? – спросил он.

– Какие мешки?!

– В деле между прочим тридцать семь томов. Так что иди за мешками.

Я принес мешки и перетаскал все тома в свой сейф, после чего с головой зарылся в дело, которое оказалось более увлекательным, нежели любой из романов, читанных мною доселе. От пожелтевших страниц тянуло гарью пожарищ и порохом. Десятки жутких историй сплелись в один кошмарный клубок. Агентурные сообщения, свидетельские показания очевидцев, справки оперработников – все эти документы сурово и беспристрастно повествовали о кровавом пути банды Хасана Исрапилова, орудовавшей в горах Таркистана в годы войны. Попади многотомная «Суржа» в руки опытного беллетриста, тот, возможно, написал бы на ее основе роман похлестче «Тихого Дона». Мне романа не потянуть. Поэтому попытаюсь воскресить в памяти и предать огласке лишь отдельные наиболее яркие эпизоды бандитской эпопеи…

Кавказская лесная чащоба мало походит на чащобу средней полосы. Крутизну высоких холмов густой зеленовато-серой массой укрывают тянущиеся к солнцу длинные побеги дубняка, орешника, боярышника, кизила, шиповника, карагача. Над подлеском там и сям возвышаются пышные кроны буков, чинар, дубов, ореховых деревьев и диких груш. По мере приближения к небу лиственные породы сменяются хвойными. Над горными джунглями царит птичий рай, внизу – полумрак, сырость, скользкие звериные тропы, усыпанные полусгнившей листвой. Здесь комфортно чувствует себя вепрь, рысь, медведь, шакал, змея и человек, если он абориген. Чужаку тут не протянуть и суток.

Два горца, пожилой и совсем еще юный, оба сухощавые, жилистые, ловкие, осторожно, стараясь не шуметь и не пораниться о колючий кустарник, спускались по склону лесистой горы на дно глубокой балки, где, поблескивая сквозь сучья темной голубизной, покоилось небольшое озерцо, холодное, как сердце красавицы, н бездонное, как ее глаза.

– Не спеши, Арби! – учил Абубакар племянника. – Ты должен не идти, а стелиться над землей так, чтобы ни один сучок не хрустнул под твоей ногой. Слышишь, сойка кричит? Это она рассказывает зверью о том, что мы идем.

Арби мельком взглянул на дядю и еще раз ужаснулся тому, как здорово тот похож на человека с объявления на нефтегорском рынке.

– А может быть, сойка рассказывает нам о приближении крупного зверя? – сказал он, улыбаясь и снимая с плеча берданку, заряженную жаканом.

Будто в подтверждение его слов, мимо них, метрах в пятидесяти, с шумом и треском пронесся полосатенький выводок диких поросят. Мелькнула в высокой траве массивная черная туша кабанихи-матери. Арби не стал стрелять, а Абубакар даже ружья не снял. Им нужна была благородная дичь, и они продолжили свой путь к озеру. Абубакар сосредоточенно молчал, прокладывая в зарослях дорогу себе и племяннику. Арби шел за ним след в след, а мысли его были все о том же объявлении, обещавшем сто тысяч рублей за голову неуловимого Хасана.

Исрапилова знал в лицо весь Таркистан. Он всегда и повсюду был первым, потому что любил быть первым. О нем рассказывали по радио и писали в газетах как о первом пионере, первом комсомольце, первом коммунисте. Когда Хасан стал первым врагом народа, о нем мигом забыли, а когда стал первым политбандитом, метившим в имамы всего Кавказа, вспомнили снова. Звездный час Хасана Исрапилова пробил летом сорок второго, когда немцы вплотную приблизились к Нефтегорску. Банд-повстанческое движение в горном Таркистане набирало силу по мере продвижения вермахта в глубь Кавказа. Исрапилов видел себя наместником фюрера в бывших горских республиках. Он основал национал-социалистическую партию кавказских братьев, о чем сообщил Гитлеру в личном послании. Фюрер отреагировал незамедлительно. Исрапилову было присвоено звание полковника немецкой армии, а советником к нему направили кадрового сотрудника абвера полковника фон Штубе. Последний по прибытии в Таркистан поначалу соблюдал все академические правила конспирации: обосновался под самым небом в конспиративной пещере, велел своим подручным разработать графики проведения явок, пароли, подобрать места для закладки тайников. Однако со временем, убедившись в исключительной лояльности местного населения, видевшем в нем чуть ли не посланца Аллаха и потенциального избавителя от русского ига, обнаглел и стал средь бела дня совершенно открыто разгуливать по улицам райцентров. Погубила его вера в благородство таркинского народа, но об этом позже.