Первый дон - Пьюзо Марио - Страница 79

• Предыдущая
• 79/87
• Следующая

Там, на матрасе, набитом соломой, нечесаная, грязная, сидела Санчия, застыв, как статуя. Всякий раз глаза Хофре наполнялись слезами, но она, похоже, его не видела.

Охранник отпер замок, Хофре вошел. Когда сел рядом и взял ее за руку, она никак не отреагировала, не отдернула вялую и холодную руку, не сжала его своими пальцами.

– Санчия, Санчия, – молил Хофре. – Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста, не уходи просто так, без борьбы. Я отослал письмо твоему дяде, я уверен, что он приедет за тобой. Но сам я уехать не могу, боюсь, что они отыграются на тебе.

Санчия начала что-то напевать себе под нос, но не сказала ни слова.

Хофре знал, что он должен сделать. Но как?

С того дня, как по приказу отца Санчию бросили в темницу, его охраняли постоянно, наблюдали за каждым его движением. Оставляли в покое, лишь когда он спускался в подземелье замка Сант-Анджело.

Чезаре только что вернулся и заверил брата, что в самом скором времени попытается убедить Папу освободить Санчию.

А теперь Хофре смотрел на жену и по его щекам текли слезы. Он понимал, что она освободит себя сама, если он не поторопится. А он просто не представлял себе жизни без нее.

Аккурат в этот момент к нему подошел охранник и позвал по имени. Хофре его не узнал, хотя голос определенно показался знакомым. Шапка темных волос, синие глаза, волевое решительное лицо…

– Я тебя знаю? – спросил Хофре.

Охранник кивнул, но, лишь когда протянул руку, Хофре вспомнил.

– Ванни, – он обнял молодого человека. – Ванни, как ты проник сюда? Тебя же могут схватить.

Охранник улыбнулся.

– Только не в этом наряде. Пойдем, нам надо поговорить, пока есть время.

Несколькими днями позже, когда оранжевое солнце уже скатывалось за холмы, двое мужчин стояли у ворот конюшни. Тот, что повыше, в кардинальской сутане, давал последние указания четырем всадникам, одетым в черные плащи с капюшонами, с масками на лицах.

– Сделайте все, как я приказал. И чтоб никаких следов. Никаких. Все должно быть кончено… раз и навсегда.

Четверо всадников поскакали через песчаные дюны к домику старухи, которую звали Нони. Тяжело волоча ноги, она вышла им навстречу, опираясь на сучковатую палку, с плетеной корзинкой в другой руке.

Один всадник низко наклонился и что-то ей тихонько сказал, словно делясь важным секретом. Она кивнула, огляделась и, все так же волоча ноги, поплелась в сад. Вернулась с пригоршней черных ягод. Зашла в дом, ссыпала ягоды в маленький кожаный мешочек, протянула всаднику, который уже спешился и дожидался ее в доме.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил он старуху. А потом выхватил меч и одним ударом развалил ее череп надвое.

Через несколько минут дом Нони пылал.

А всадники ускакали в ночь.

В день банкета, устраиваемого в честь побед Чезаре и одиннадцатой годовщины восхождения на папский престол Александра, тот проснулся с предчувствием беды. Да и спал он плохо, проворочавшись всю ночь. А когда сел, первым делом потянулся к амулету, чтобы потереть его, а уж потом прочитать молитву. Поначалу, не нащупав его, ничего не понял. Потеряться амулет не мог, потому что еще много лет тому назад по его приказу ватиканский ювелир заварил цепь, и с тех пор амулет ни разу не падал с шеи. Но в то утро его найти не могли, и Александр встревожился. Кричал на слуг, вызвал Дуарте, Чезаре, Хофре.

Его покои тщательно обыскали, но амулет исчез.

– Я не выйду отсюда, – заявил Папа, сложив руки на груди.

Но его заверили, что поиски будут продолжены по всему дворцу, в саду, в окрестностях, пока амулет не будет найден.

К вечеру амулет так и не нашли, однако кардинал Коронето, переговорив с Александром, известил всех гостей, что Папа согласился прийти на праздник. Но Александр предупредил: «Если к утру амулет не найдут, вся церковная жизнь остановится».

В роскошном загородном дворце кардинала Коронето столы поставили в великолепном саду на берегу озера.

Сверкали подсвеченные струи фонтанов, зарядивший с утра дождь давно прекратился, еду подавали отменную.

Большие креветки, переложенные травами и ломтиками лимона, телятину в соусе из ягод можжевельника, а венчал все огромный торт с фруктами и медом. Развлекали пирующих многочисленные артисты, включая исполнителя народных песен и танцоров с Сицилии.

Слуги разливали вино в большие сверкающие серебряные чаши. Коронето, невероятно толстый римский кардинал, в очередной раз поднял тост за Борджа.

Александр, на какое-то время забыв об амулете, пребывал в превосходном расположении духа, много смеялся, шутил с сыновьями. Чезаре сидел по одну его руку, Хофре – по другую. В какой-то момент от избытка чувств Папа обнял обоих сыновей и прижал к себе. Хофре как раз наклонился к Чезаре, чтобы что-то ему сказать, и неловким движением выбил из его руки чашу. Яркое, как кровь, вино выплеснулось на золотистую шелковую рубашку Чезаре.

Подскочивший слуга попытался вытереть пятно, но Чезаре сердито оттолкнул его.

По ходу вечера Александр почувствовал нарастающие усталость и жар. Скоро попросил его извинить. Чезаре тоже стало как-то нехорошо, но его больше заботило состояние отца, который мертвенно побледнел и начал обильно потеть.

Александра увезли в ватиканские покой. Теперь он весь горел и едва мог говорить.

Немедленно вызвали врача, Микеле Маррудзи.

Осмотрев Александра, он покачал головой. Повернулся к Чезаре.

– Боюсь, что малярия, – приглядевшись к сыну Папы, добавил:

– Чезаре, тебе, похоже, тоже нездоровится.

Приляг, утром я вернусь, чтобы осмотреть вас обоих.

Наутро стало ясно, что отец и сын серьезно больны.

Оба горели в лихорадке.

Доктор Маррудзи никак не мог понять, имеет ли место малярия или отравление, но решил поставить больным пиявок, которых принес с собой. Заглянув в кувшин, Чезаре увидел, как они ползают по дну, длинные и тонкие.

Сосредоточенно сведя к переносице густые темные брови, доктор Маррудзи сунул в кувшин длинные металлические щипцы, осторожно ухватил одну из пиявок и вытащил наружу. Положил на латунную тарелочку, показал Чезаре со словами: «Это лучшие пиявки Рима. Куплены за большие деньги в монастыре святого Марка. Там их разводят в кристально чистой воде».

Чезаре передернуло, когда врач приложил пиявку к шее отца. За ней последовала вторая. Первая тем временем потемнела от крови, ее тело все разбухало, одновременно укорачиваясь. К тому времени, когда доктор Маррудзи положил на шею Александра четвертую пиявку, первая насосалась до отвала и, став круглой и лиловой, как слива, отвалилась и упала на чистую шелковую простыню.

Чезаре мутило, а доктор Маррудзи, зачарованный и пиявками, и собственным мастерством, вещал: «Мы должны дать им время насытиться. Они высосут из тела твоего отца плохую кровь и помогут ему поправиться».

Когда доктор Маррудзи решил, что крови высосано достаточно, он снял пиявок с тела Александра.

– Мне представляется, что его святейшеству уже лучше.

И действительно, Александр уже не горел в жару, наоборот, похолодел, побледнел.

Маррудзи повернулся к Чезаре.

– Теперь твоя очередь, сын мой, – и потянулся к нему с пиявкой.

Чезаре отказался: пиявки вызывали у него отвращение. Откуда он мог знать, что в современной медицине они считались одним из наиболее действенных лекарственных средств?

Но к вечеру, несмотря на оптимизм доктора Маррудзи, не осталось никаких сомнений в том, что Александру становится все хуже. Некоторые опасались, что он не дотянет до утра.

Дуарте, придя в спальню Чезаре, сообщил, что его мать, Ваноцца, навестила Папу и ушла от него, вся в слезах. Хотела заглянуть и к Чезаре, но тот спал, и она не решилась будить его.

Чезаре настоял, чтобы его принесли к отцу. Ходить он не мог, поэтому пришлось воспользоваться паланкином.

• Предыдущая
• 79/87
• Следующая