Иллюзия - Хауи Хью - Страница 30

— Вы шериф и наверняка уже выучили Пакт наизусть, поэтому должны знать, что я буду исполнять обязанности мэра. По меньшей мере, до тех пор, пока мы не организуем голосование.

— Да, я слышала, — холодно подтвердила Джульетта.

Поразительно, как этот человек прошел мимо стола Марнса, не нарвавшись как минимум на грубость. Перед ней стоял главный подозреваемый в смерти Джанс — только он находился не с той стороны решетки.

— Как вижу, вы тут разбираете бумаги?

Он разжал пальцы, и Джульетта выдернула руку. Бернард посмотрел на разбросанные по полу папки, и его взгляд, казалось, задержался на фляге в пластиковом пакете, но Джульетта не была в этом уверена.

— Просто знакомлюсь с текущими делами. Здесь немного просторнее для… размышлений.

— О, не сомневаюсь, что в этом помещении много и глубоко размышляли разные люди.

Бернард улыбнулся, и Джульетта заметила, что передние зубы у него кривые, а один наползает на другой. Это делало его похожим на мышей, которых она ловила мышеловками в насосных.

— Пожалуй, да. Я нашла место, где хорошо приводить мысли в порядок. Так что, возможно, в этом что-то есть. И кстати, — она посмотрела ему в глаза, — полагаю, оно не будет пустовать долго. А как только оно окажется занято, я смогу отдохнуть денек-другой от всех этих глубоких мыслей, пока кое-кто будет готовиться к очистке…

— Я не стал бы на это слишком рассчитывать, — возразил Бернард и улыбнулся, снова блеснув кривыми зубами. — Внизу поговаривают, что наша бедная мэр, да упокоится ее душа, перенапряглась и насмерть себя замучила во время того безумного восхождения. Кажется, она отправилась вниз, чтобы встретиться с вами, верно?

Джульетта ощутила резкий укол. Она ослабила руку, сжимавшую бронзовую звезду. Костяшки на стиснутых кулаках побелели.

Бернард поправил очки:

— Однако я слышал, что сейчас вы разрабатываете версию убийства?

Джульетта продолжала смотреть ему в глаза, стараясь не отвлекаться на отражение унылых холмов в линзах его очков.

— Полагаю, вам, как исполняющему обязанности мэра, следует знать, что мы рассматриваем это происшествие как преднамеренное убийство, — сказала она.

— Подумать только! — Он криво улыбнулся и удивленно вытаращил глаза. — Значит, слухи оказались верны. И кто бы мог такое совершить? — Улыбка стала шире, и Джульетта поняла, что имеет дело с человеком, считающим себя неуязвимым. Она не впервые сталкивалась с таким темным раздутым эго, как у Бернарда. Во времена ее ученичества на глубине подобные личности попадались нередко.

— Полагаю, мы обнаружим, что это совершил тот, кто получил максимальную выгоду, — сухо ответила она. И добавила после паузы: — Мэр.

Кривая улыбка поблекла. Бернард выпустил прутья решетки и шагнул назад, сунув руки в карманы комбинезона.

— Что ж, приятно было наконец-то познакомиться с вами. Насколько мне известно, вы лишь недавно появились на верхних этажах — и, если честно, я и сам слишком много времени проводил в своем офисе, — но ситуация наверху меняется. Теперь я мэр, а вы шериф, и мы будем много работать вместе. — Он взглянул на папки возле ее ног. — Поэтому я ожидаю, что вы станете держать меня в курсе. Всего.

Бернард повернулся и вышел, а Джульетте понадобилось сознательное усилие, чтобы разжать кулаки. Когда ей в конце концов удалось оторвать пальцы от звезды, она обнаружила, что ее острые края врезались в ладонь, до крови порезав кожу. Несколько красных разводов на кромке металла походили на ржавчину. Джульетта вытерла звезду о новый комбинезон — привычка, выработавшаяся за годы жизни среди грязи и смазки. Джульетта выругалась, увидев темное пятно крови на новой одежде. Перевернув звезду, она посмотрела на эмблему, вытисненную на лицевой стороне: три части бункера и слово «Шериф» сверху. Джульетта покрутила звезду, потрогала зажим, удерживающий булавку, наконец, высвободила острие. За многие годы игла в нескольких местах погнулась, и ее неоднократно выпрямляли, из-за чего создавалось впечатление, что булавку изготовили вручную. Она болталась на креплении — это напомнило Джульетте ее собственные колебания, когда она до последнего не решалась надеть звезду.

Однако, услышав удаляющиеся шаги Бернарда и как тот сказал Марнсу что-то неразборчивое, она ощутила вновь обретенную решимость. Подобные чувства возникали у нее в схватке с каким-нибудь проржавевшим болтом, не желающим откручиваться. В таком недопустимом упрямстве, в нежелании уступить имелось нечто, что заставляло Джульетту стискивать зубы. Со временем она поверила, что нет таких креплений, которые она не смогла бы открыть, научилась атаковать их смазкой и огнем, маслом и грубой силой. При правильном подходе и упорстве они всегда уступали. Рано или поздно.

Она проткнула ткань на груди комбинезона булавкой и закрепила ее кончик в зажиме. Смотреть вниз на звезду было немного непривычно. Дюжина папок на полу требовала ее внимания, и Джульетта впервые с того дня, как поднялась наверх, ощутила, что это ее работа. Механический теперь был в прошлом. Она оставила его в гораздо лучшем состоянии, чем он был много лет назад. Она провела там достаточно времени и даже услышала беззвучное гудение отремонтированного генератора, увидела, как его идеально отрегулированный вал вращается настолько ровно, что невозможно было даже разглядеть, вращается ли он вообще. А теперь она перебралась наверх и обнаружила здесь скрежет других шестеренок — этот дисбаланс разрушал истинный двигатель бункера, как и предупреждала ее Джанс.

Оставив прочие папки на полу, Джульетта взяла дело Холстона. Папку, на которую ей не следовало даже смотреть, но расстаться с которой она не могла. Открыв дверь камеры, она направилась не в свой офис, а подошла к желтой стальной двери в шлюз. Заглянув в окошко с тройным стеклом уже в десятый раз за несколько дней, она представила стоящего внутри человека, чью должность она теперь занимала, одетого в нелепый мешковатый комбинезон и ждущего, когда откроется наружная дверь. О чем думает человек, в одиночестве дожидающийся изгнания? Вряд ли его терзает лишь страх, потому что вкус страха был Джульетте хорошо знаком. Наверняка он испытывает и другие чувства, совершенно уникальные: спокойствие, которое сильнее боли, или оцепенение, которое сильнее ужаса. Наверное, одного воображения недостаточно, чтобы понять чужие ощущения. Воображение может лишь смягчить или усилить то, что тебе уже знакомо. Это все равно что описывать кому-то, что испытываешь во время оргазма. Невозможно. Но как только почувствуешь такое сам, то сможешь представить и разные степени нового ощущения.

Это как цвет. Человек способен описать новый цвет только через оттенки уже виденных им цветов. Можно смешивать известное, но нельзя создать новое из ничего. Так что, наверное, только чистильщики способны понять, что испытываешь, сидя здесь и со страхом ожидая смерти — или, может быть, совсем ее не боясь.

В перешептываниях по всему бункеру навязчиво звучал вопрос «Почему?». Люди хотели понять, почему чистильщики так поступали, почему оставляли сияющий и отполированный подарок тем, кто их изгнал, — но это Джульетту совершенно не интересовало. Она предполагала, что они видели новые цвета, ощущали нечто неописуемое, возможно, переживали некое духовное просветление, возникающее только перед лицом смерти. Такое происходило всегда. Это можно было принять за аксиому. Далее следовало перейти к реальным вопросам, например: «Что испытываешь, став одним из тех, кому это предстоит?» Вот в чем заключался реальный гнет табу: не в том, что людям запрещалось тосковать по внешнему миру, а в том, что им даже не позволено сочувствовать чистильщикам или с благодарностью и сожалением думать о том, какие страдания они перенесли.

Джульетта постучала по желтой двери уголком папки Холстона, вспоминая шерифа в его лучшие времена — тогда он был влюблен, выиграл в лотерею и рассказывал о своей жене. Она кивнула его призраку и отошла от внушительной металлической двери с окошечком из толстого стекла. Поработав в его должности, надев его звезду и даже посидев в его камере, Джульетта стала чувствовать родство с ним. Она тоже когда-то любила и хорошо понимала чувства Холстона. Ее любовь осталась тайной, они не объявили о своих отношениях, проигнорировав предписания Пакта. Так что она тоже знала, как это — потерять нечто настолько ценное. И смогла представить: если бы ее возлюбленный лежал на том холме, распадаясь в прах на ее глазах, вместо того чтобы питать корни растений, — это и ее могло бы подтолкнуть к очистке, вызвать желание самой увидеть те новые цвета.